В ней рассказывалась удивительная история белого человека, прожившего тридцать лет среди индейцев. Джон Теннер ? так звали его ? сочинил записки о своих скитаниях с охотничьим племенем. Об этих записках и рассказывал неизвестный автор большой статьи, укрывшийся под псевдонимом «The Reviewer». Загоскина поразило неравнодушие к судьбе человека, проданного индейцу Нетно-куа за табак и бочонок водки, сочувствие к диким племенам, скитающимся в лесах и пустынях.
«Обозреватель» подробно излагал содержание записок индейского пленника и особенно ценил сочинение за то, что жизнь он изобразил во всей ее суровой правде, чего не сделали ни Купер, ни Шатобриан.
«Эти записки драгоценны во всех отношениях. Они самый полный и, вероятно, последний документ бытия народа, коего скоро не останется и следов. Летописи племен безграмотных, они разливают истинный свет на то, что некоторые философы называют естественным состоянием человека». Эти слова «Обозревателя» Загоскин отчеркнул ногтем.
Другую фразу он выписал целиком, тщательно выводя буквы. Он перечитывал эти слова несколько раз, думая, что они ? лучший эпиграф.
«Это ? длинная повесть о застреленных зверях, о метелях, о голодных дальних шествиях, об охотниках, замерзших на пути, о скотских оргиях, о вражде, о жизни бедной и трудной, о нуждах, непонятных для чад образованных…»
Загоскин думал о том, как верно выражено все в этих немногих словах. И он невольно вспоминал юконские вьюги, охоту на оленей и медведей, жилища народа кан-юлит, торжества охот и праздник мертвых. Ведь все это он видел своими глазами, прикасался ко многому своими сильными руками. Но его часто мучили сомнения, как описать все это не только с точки зрения ученого. Научные описания у него получались. Но Загоскину хотелось иного. Как передать на бумаге картину северного сияния, серебряный грохот водопада, кружение радужных птиц над раскрывшимися цветами? Как показать душу индейца Кузьмы, рассказать о подвигах девушки-тойона Ке-ли-лын? И наконец, самым трудным Загоскину казалось писать о себе, особенно о тех мгновениях великого душевного напряжения, которые зовутся подвигом, любовью, отвагой и без которых немыслима была для него жизнь.
Он в отчаянии бросал перо, сознавая, что такой дар ? удел немногих, рвал на мелкие клочья то, что уже успел написать, хватал ружье и уходил на Лебяжье озеро стрелять уток.
? Задичал совсем мой Лаврентий, ? вздыхала вслед ему Таисья Ивановна. ? Ишь до чего книжки людей доводят! Напрасно я к попу ходила. Хоть бы женить парня на креолке, что ли… Да куда там! Говорил, что в России его какая-то ожидает.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В Ново-Архангельске произошло радостное для многих событие. Американский шкипер привел на корабле «Аргус» ром с Гавайских островов. Население крепости находилось в приятном возбуждении, и почти все жители Ситхи ходили на пристань смотреть, как с корабля на берег по деревянному молу перекатывали бочки с клеймом «РАК» ? «Российско-Американская компания». Один вид огромных посудин с крепкой влагой наполнял сердца ситхинцев трепетом. Ром распределяли с большой оглядкой, но каждый надеялся его получить. Так, многие переводили на ром подлежащие возврату долги, другие умоляли непьющих, но имеющих право на получение рома уступить свою порцию за деньги или меха. Шинкари ходили по крепости с важным и неприступным видом, давая понять, что теперь от них зависит многое. Несколько человек из промышленных сказались хворыми и захотели лечь в больницу, так как некоторым больным давали там за счет Компании ром. Главный лекарь, добрейший старик Флит, из кантонистов-выкрестов, привыкший к этим уловкам, покачивал головой и спрашивал: «Что болит?» У всех промышленных почему-то была ломота в руках и спине. Флит ласково щурился, долго сочувствовал, а потом проникновенно советовал «больным» ехать на Сандвичевы острова ? там вся ломота пройдет: в Гонолулу рому хватает.
Толмач Калистрат в эти дни не отходил от крыльца больницы. Вот где он мог применить свои полицейские способности! Лишь только в дверях показывались изгнанные лекарем любители рома, как Калистрат опрометью мчался за батарейным сержантом Левонтием. Вместе с ним толмач тащил мгновенно исцелившихся промышленных на Кекур, откуда правитель отсылал их в Хуцновский пролив ловить тюленей. Калистрату и Левонтию за проявленные отвагу и находчивость перепадало по лишней чарке рому. Добрый лекарь Флит каждый раз сокрушался о том, что становится невольной причиной кары, постигшей промышленных, но быстро успокаивался после мензурки-другой гавайского рома и брел на Кекур в бильярдную играть с главным правителем или с преосвященным.
Отец Яков жил в верхнем этаже дома, внизу помещались больница и аптека. Загоскин, гуляя по крепости, увидел голову отца Якова в окне: он любовался сценой изгнания любителей рома из больницы.
? Благословен грядый во имя господне! ? воскликнул отец Яков, заметив Загоскина. ? Заходи, Лаврентий Алексеевич, не стесняйся!
Священник встретил гостя на пороге. Отец Яков был небольшого роста; седые волосы, заплетенные в косу, голубая рубаха в белую горошину, черная жилетка, гусиное перо за ухом ? таким он предстал перед гостем.
? Да к руке можешь не подходить ? благословлять не буду, сейчас я в домашнем виде! ? благодушно сказал священник. ? Вот так лучше. ? Он сжал сухой маленькой рукой большую ладонь Загоскина. ? Садись. Сейчас ? я только до точки допишу… ? Он вытащил из-за уха перо и сел за стол. ? Погляди пока книги.
Загоскин придвинул к себе стопку книг. Это были новинки последних лет.
«Указатель пути в царствие небесное; поучение на алеутско-лисьевском языке», ? прочел Загоскин и улыбнулся.
? Занятный путеводитель у вас, отец Яков.
? Ну, ты у нас афей известный, ? откликнулся священник, поскрипывая пером. ? Рассеиваем мрак идолопоклонства, несем свет истинной веры грубым дикарям.
? И воссиял свет невечерний на Алеутских островах, ? с чувством произнес отец Яков. ? Это сложено в честь нашего преосвященного, но как бы про всех нас, здешних духовных…
Остальные книги были все в том же роде: краткий катехизис на алеутском языке, извлечения из священной истории, молитвы, переведенные на туземные наречия.
? Готово! ? сказал отец Яков, вытер тряпочкой гусиное перо и отодвинул бумаги. ? Теперь мы за твой приезд можем выпить. Давай по-холостяцки здесь соберем, не будем попадью мою беспокоить. Я сейчас…
Вскоре отец Яков восседал рядом с Загоскиным за большим столом посреди кабинета.
? У нас в семинарии эти дела выходили покрепче, пожалуй, чем у вас во флоте, ? говорил отец Яков, показывая на ромовую бутылку. ? А ну, давай за его величество короля гавайского Томеомео Третьего! Пьем от его щедрот. Лекарь внизу, поди, от зависти зубами щелкает ? мало ему досталось. Ну, а нам-то уж ? в первую очередь. Ну и ром ? затылок ломит! Знаешь, что я сейчас делал? ? оживился священник. ? Рождественский тропарь на колошенский язык перевел.
Загоскин даже стакан поставил обратно на стол от изумления.
? Это вы серьезно, отец Яков?
? А как же. Хочешь, прочту? Хотя подождем. Трудно только: «волхвов» никак не переведешь, нет у колошей такого понятия?«волхвы». Ну и пришлось строчку пустую оставить ? потом додумаю.
? Вы меня извините, дело не мое, ?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
«Обозреватель» подробно излагал содержание записок индейского пленника и особенно ценил сочинение за то, что жизнь он изобразил во всей ее суровой правде, чего не сделали ни Купер, ни Шатобриан.
«Эти записки драгоценны во всех отношениях. Они самый полный и, вероятно, последний документ бытия народа, коего скоро не останется и следов. Летописи племен безграмотных, они разливают истинный свет на то, что некоторые философы называют естественным состоянием человека». Эти слова «Обозревателя» Загоскин отчеркнул ногтем.
Другую фразу он выписал целиком, тщательно выводя буквы. Он перечитывал эти слова несколько раз, думая, что они ? лучший эпиграф.
«Это ? длинная повесть о застреленных зверях, о метелях, о голодных дальних шествиях, об охотниках, замерзших на пути, о скотских оргиях, о вражде, о жизни бедной и трудной, о нуждах, непонятных для чад образованных…»
Загоскин думал о том, как верно выражено все в этих немногих словах. И он невольно вспоминал юконские вьюги, охоту на оленей и медведей, жилища народа кан-юлит, торжества охот и праздник мертвых. Ведь все это он видел своими глазами, прикасался ко многому своими сильными руками. Но его часто мучили сомнения, как описать все это не только с точки зрения ученого. Научные описания у него получались. Но Загоскину хотелось иного. Как передать на бумаге картину северного сияния, серебряный грохот водопада, кружение радужных птиц над раскрывшимися цветами? Как показать душу индейца Кузьмы, рассказать о подвигах девушки-тойона Ке-ли-лын? И наконец, самым трудным Загоскину казалось писать о себе, особенно о тех мгновениях великого душевного напряжения, которые зовутся подвигом, любовью, отвагой и без которых немыслима была для него жизнь.
Он в отчаянии бросал перо, сознавая, что такой дар ? удел немногих, рвал на мелкие клочья то, что уже успел написать, хватал ружье и уходил на Лебяжье озеро стрелять уток.
? Задичал совсем мой Лаврентий, ? вздыхала вслед ему Таисья Ивановна. ? Ишь до чего книжки людей доводят! Напрасно я к попу ходила. Хоть бы женить парня на креолке, что ли… Да куда там! Говорил, что в России его какая-то ожидает.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В Ново-Архангельске произошло радостное для многих событие. Американский шкипер привел на корабле «Аргус» ром с Гавайских островов. Население крепости находилось в приятном возбуждении, и почти все жители Ситхи ходили на пристань смотреть, как с корабля на берег по деревянному молу перекатывали бочки с клеймом «РАК» ? «Российско-Американская компания». Один вид огромных посудин с крепкой влагой наполнял сердца ситхинцев трепетом. Ром распределяли с большой оглядкой, но каждый надеялся его получить. Так, многие переводили на ром подлежащие возврату долги, другие умоляли непьющих, но имеющих право на получение рома уступить свою порцию за деньги или меха. Шинкари ходили по крепости с важным и неприступным видом, давая понять, что теперь от них зависит многое. Несколько человек из промышленных сказались хворыми и захотели лечь в больницу, так как некоторым больным давали там за счет Компании ром. Главный лекарь, добрейший старик Флит, из кантонистов-выкрестов, привыкший к этим уловкам, покачивал головой и спрашивал: «Что болит?» У всех промышленных почему-то была ломота в руках и спине. Флит ласково щурился, долго сочувствовал, а потом проникновенно советовал «больным» ехать на Сандвичевы острова ? там вся ломота пройдет: в Гонолулу рому хватает.
Толмач Калистрат в эти дни не отходил от крыльца больницы. Вот где он мог применить свои полицейские способности! Лишь только в дверях показывались изгнанные лекарем любители рома, как Калистрат опрометью мчался за батарейным сержантом Левонтием. Вместе с ним толмач тащил мгновенно исцелившихся промышленных на Кекур, откуда правитель отсылал их в Хуцновский пролив ловить тюленей. Калистрату и Левонтию за проявленные отвагу и находчивость перепадало по лишней чарке рому. Добрый лекарь Флит каждый раз сокрушался о том, что становится невольной причиной кары, постигшей промышленных, но быстро успокаивался после мензурки-другой гавайского рома и брел на Кекур в бильярдную играть с главным правителем или с преосвященным.
Отец Яков жил в верхнем этаже дома, внизу помещались больница и аптека. Загоскин, гуляя по крепости, увидел голову отца Якова в окне: он любовался сценой изгнания любителей рома из больницы.
? Благословен грядый во имя господне! ? воскликнул отец Яков, заметив Загоскина. ? Заходи, Лаврентий Алексеевич, не стесняйся!
Священник встретил гостя на пороге. Отец Яков был небольшого роста; седые волосы, заплетенные в косу, голубая рубаха в белую горошину, черная жилетка, гусиное перо за ухом ? таким он предстал перед гостем.
? Да к руке можешь не подходить ? благословлять не буду, сейчас я в домашнем виде! ? благодушно сказал священник. ? Вот так лучше. ? Он сжал сухой маленькой рукой большую ладонь Загоскина. ? Садись. Сейчас ? я только до точки допишу… ? Он вытащил из-за уха перо и сел за стол. ? Погляди пока книги.
Загоскин придвинул к себе стопку книг. Это были новинки последних лет.
«Указатель пути в царствие небесное; поучение на алеутско-лисьевском языке», ? прочел Загоскин и улыбнулся.
? Занятный путеводитель у вас, отец Яков.
? Ну, ты у нас афей известный, ? откликнулся священник, поскрипывая пером. ? Рассеиваем мрак идолопоклонства, несем свет истинной веры грубым дикарям.
? И воссиял свет невечерний на Алеутских островах, ? с чувством произнес отец Яков. ? Это сложено в честь нашего преосвященного, но как бы про всех нас, здешних духовных…
Остальные книги были все в том же роде: краткий катехизис на алеутском языке, извлечения из священной истории, молитвы, переведенные на туземные наречия.
? Готово! ? сказал отец Яков, вытер тряпочкой гусиное перо и отодвинул бумаги. ? Теперь мы за твой приезд можем выпить. Давай по-холостяцки здесь соберем, не будем попадью мою беспокоить. Я сейчас…
Вскоре отец Яков восседал рядом с Загоскиным за большим столом посреди кабинета.
? У нас в семинарии эти дела выходили покрепче, пожалуй, чем у вас во флоте, ? говорил отец Яков, показывая на ромовую бутылку. ? А ну, давай за его величество короля гавайского Томеомео Третьего! Пьем от его щедрот. Лекарь внизу, поди, от зависти зубами щелкает ? мало ему досталось. Ну, а нам-то уж ? в первую очередь. Ну и ром ? затылок ломит! Знаешь, что я сейчас делал? ? оживился священник. ? Рождественский тропарь на колошенский язык перевел.
Загоскин даже стакан поставил обратно на стол от изумления.
? Это вы серьезно, отец Яков?
? А как же. Хочешь, прочту? Хотя подождем. Трудно только: «волхвов» никак не переведешь, нет у колошей такого понятия?«волхвы». Ну и пришлось строчку пустую оставить ? потом додумаю.
? Вы меня извините, дело не мое, ?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55