д., зачем-то напал на коллег - затеял
необъяснимую вражду с Виталием Третьяковым. А самым основным врагом
(хотя был депутатом Моссовета, но туда не ходил!) выбрал себе
представительную власть. Во всем этом было мало логики.
Да если бы еще кто возражал! На летучках мы прямо спрашивали Мальгина:
во что мы играем? кто наши друзья, кто наши враги? кто за нами стоит?
где новые пределы демократии? Скажи, чтоб мы только знали, как себя
вести, подчиняться, писать адекватно одному тебе известному курсу.
Однажды я решился на диверсию. В рубрике "Очень личное мнение"
("Столица" # 41, октябрь 1992 г.), защищая от новой демократической
номенклатуры и шестидесятников, и попранные идеалы (я наивно полагал,
что их нужно защищать), я написал туманный символический текст про НАС и
ИХ.
Мрачный мальчик с ускользающим взглядом вызвал к себе и сказал: "Я не
хочу в СВОЕМ журнале терпеть выпады против себя". Умница - он все понял
правильно.
Лирика
Раньше мои размышления о "Столице" были окрашены обидой на Андрея
Мальгина, но сегодня эти обиды перешиблены другими обидами, а
отвалившийся в никуда Мальгин кажется чище, умней, добрей, наверное,
потому, что он отвалился.
Так или иначе, редактор тарана должен быть гвоздем, но Мальгин гвоздем
не был, и ему глупо это ставить в вину. Сначала попробуйте сами стать
гвоздем.
Как-то Глеб Павловский сказал гениальную фразу: "Что ты от них хочешь? У
них профессия - пережевывать мозги граждан". Подставлять, быть
подставленным, гладиаторствовать резиновыми мечами на пружинящем батуте.
Если кто-то по недоразумению станет сеять доброе-вечное и
гладиаторствовать по-настоящему, он рискует встретить непонимание, а
вообще-то о таком типе написал Аверченко: "Он вышел на бой с открытым
забралом, и еще две недели его ноги торчали из придорожной канавы".
И сегодня я абсолютно спокоен относительно политических разночтений,
полярных нравственных оценок, взаимных обвинений в предательстве.
Чего-чего, а предать нечто аморфное и бесцельно вихляющееся, такое, как
наша write-среда, такое, как общество конца 90-х, невозможно. С другой
стороны, все равно окажешься предателем, даже если уйдешь в пустыню и
будешь есть там кузнечиков.
С годами я понял, что человек вообще-то бессмертен, а умирает, когда не
в силах тащить груз накопившихся компромиссов. Он уходит, когда не может
расплатиться по долгам - в метафизическом и метафорическом смыслах.
С журналом людей происходит то же самое - единственно, что это не такой
уж бесповоротный императив. В один прекрасный момент выясняется, что уже
невозможно удерживать всю эту систему вербализованных отношений в русле
меняющегося контекста и надо взрывать! Слова более неподвижны, чем люди.
Люди тасуют смыслы. Слова мстят.
В глухой взаимной неприязни Мальгина и Третьякова - оба столпы, оба
начинатели, каждому смешно смотреть на другого как на равного - я всегда
был на стороне Третьякова. Потому что Третьяков был больший гвоздь,
торчал, все на него садились, а Мальгин лишь делал вид, что он гвоздь.
Но сегодня и это потеряло смысл, их обоих можно оценивать только по
одному параметру: кто из них эффективнее пережевывал мозги граждан.
Третьяков пережевывает до сих пор, а Мальгин куда-то делся - как
Станкевич, прихватив пригоршню долларов.
И вслед им улюлюкали карабасы, изображая погоню, а на самом деле,
дожирая что-то более капитальное, чем "нежилое помещение".
Сила Вещей
Все остальное - тишина. Жизнь после смерти. Журналу было предложено
выполнять другую функцию. Кем? Частично обстоятельствами. Частично
идеологами масс-медиа - не одним же Володей Яковлевым. Они утверждали:
выгодно писать для богатых - может, что-то и обломится. Они утверждали:
Издание должно окупаться - кто спорит? Они утверждали: нация читателей
ЭВОЛЮЦИОНИРОВАЛА, люди хотят смотреть цветные картинки и людей нельзя
волновать.
А нации читателей, между прочим, просто нечего было есть...
Как резонатор Издание скончалось в момент начала реконструкции. А потом
оно скончалось потому, что реконструкция была порочна. Потому что
богатым не нужно столько журналов для богатых. Потому что
демократическим старушкам не нужно столько рекламы. Сила вещей.
Акционировались с "Коммерсантом" крест-накрест, благо акционировали
неизвестно что, а акционерами становились неизвестно кто. Мальгин стал
акционером издательского дома "Коммерсантъ", а "Коммерсантъ" стал
основным акционером "Столицы". Поджидая в коридоре знакомую из
отпочковавшегося приносящего очень неплохие деньги руксоставу
"Центр-плюса", я как раз наблюдал исход из "Столицы" плачущих
сотрудников, которым недосталось стать акционерами.
А потом проект "крякнул", хотя никаких экономических предпосылок для
этого не было.
Какая тайная сила (в виде каких долларов) заставила акционера Мальгина
лишиться рупора, возможности поливать шестидесятников и резать
правду-матку в глаза пошатнувшимся друзьям? Какая тайная сила заставила
его, как суперинтенданта Фуке из "Виконта де Бражелона", отказаться от
панциря неприкасаемого? Неизвестно - но международный заговор
коммунистов, совков и жириновцев тут явно ни при чем.
Может быть, это оптимальный ход событий.
Ведь то, что ниша социального тарана по-прежнему свободна (а в то же
время есть журналисты, есть логотипы, есть Новодворская и есть, по
большому счету, в стране деньги), но не происходит соединения -
свидетельствует о многом.
То, что знаменосцы всех без исключения армий - лишь номинально в
авангардах, а сами армии могут отступать, войны могут перерастать из
освободительных в захватнические, - это понимаешь только с опытом.
Опыт
Десять лет я критиковал Чубайса (от чего ему было ни жарко, ни холодно),
но вдруг оказался на одной с ним стороне. Мне чужд был Гусинский, но я
занимал теплые посты в его империи, я искренне ненавидел Березовского,
но какими-то окольными путями от него приходили очень неплохие гонорары.
И я понял, что глупо искренне относиться к профессии - лаять из-за
забора, - особенно когда не знаешь, с какой его стороны находишься -
внутренней или внешней. Что ни одно дело подобного рода нельзя считать
стопроцентно своим - точно так же, как нельзя впускать в себя любимую
женщину: на каком-то витке неизбежен разрыв и развод.
Что касается Мальгина, мне хочется перед ним извиниться, как и перед
всеми остальными знаменосцами, которые хотят уцелеть. Ведь - сами того
не подозревая - они сохраняют хрупкий баланс мира, который все время
стремится куда-нибудь кувыркнуться - в разрушенные крепости и пьяные от
победы войска...
-
1 2
необъяснимую вражду с Виталием Третьяковым. А самым основным врагом
(хотя был депутатом Моссовета, но туда не ходил!) выбрал себе
представительную власть. Во всем этом было мало логики.
Да если бы еще кто возражал! На летучках мы прямо спрашивали Мальгина:
во что мы играем? кто наши друзья, кто наши враги? кто за нами стоит?
где новые пределы демократии? Скажи, чтоб мы только знали, как себя
вести, подчиняться, писать адекватно одному тебе известному курсу.
Однажды я решился на диверсию. В рубрике "Очень личное мнение"
("Столица" # 41, октябрь 1992 г.), защищая от новой демократической
номенклатуры и шестидесятников, и попранные идеалы (я наивно полагал,
что их нужно защищать), я написал туманный символический текст про НАС и
ИХ.
Мрачный мальчик с ускользающим взглядом вызвал к себе и сказал: "Я не
хочу в СВОЕМ журнале терпеть выпады против себя". Умница - он все понял
правильно.
Лирика
Раньше мои размышления о "Столице" были окрашены обидой на Андрея
Мальгина, но сегодня эти обиды перешиблены другими обидами, а
отвалившийся в никуда Мальгин кажется чище, умней, добрей, наверное,
потому, что он отвалился.
Так или иначе, редактор тарана должен быть гвоздем, но Мальгин гвоздем
не был, и ему глупо это ставить в вину. Сначала попробуйте сами стать
гвоздем.
Как-то Глеб Павловский сказал гениальную фразу: "Что ты от них хочешь? У
них профессия - пережевывать мозги граждан". Подставлять, быть
подставленным, гладиаторствовать резиновыми мечами на пружинящем батуте.
Если кто-то по недоразумению станет сеять доброе-вечное и
гладиаторствовать по-настоящему, он рискует встретить непонимание, а
вообще-то о таком типе написал Аверченко: "Он вышел на бой с открытым
забралом, и еще две недели его ноги торчали из придорожной канавы".
И сегодня я абсолютно спокоен относительно политических разночтений,
полярных нравственных оценок, взаимных обвинений в предательстве.
Чего-чего, а предать нечто аморфное и бесцельно вихляющееся, такое, как
наша write-среда, такое, как общество конца 90-х, невозможно. С другой
стороны, все равно окажешься предателем, даже если уйдешь в пустыню и
будешь есть там кузнечиков.
С годами я понял, что человек вообще-то бессмертен, а умирает, когда не
в силах тащить груз накопившихся компромиссов. Он уходит, когда не может
расплатиться по долгам - в метафизическом и метафорическом смыслах.
С журналом людей происходит то же самое - единственно, что это не такой
уж бесповоротный императив. В один прекрасный момент выясняется, что уже
невозможно удерживать всю эту систему вербализованных отношений в русле
меняющегося контекста и надо взрывать! Слова более неподвижны, чем люди.
Люди тасуют смыслы. Слова мстят.
В глухой взаимной неприязни Мальгина и Третьякова - оба столпы, оба
начинатели, каждому смешно смотреть на другого как на равного - я всегда
был на стороне Третьякова. Потому что Третьяков был больший гвоздь,
торчал, все на него садились, а Мальгин лишь делал вид, что он гвоздь.
Но сегодня и это потеряло смысл, их обоих можно оценивать только по
одному параметру: кто из них эффективнее пережевывал мозги граждан.
Третьяков пережевывает до сих пор, а Мальгин куда-то делся - как
Станкевич, прихватив пригоршню долларов.
И вслед им улюлюкали карабасы, изображая погоню, а на самом деле,
дожирая что-то более капитальное, чем "нежилое помещение".
Сила Вещей
Все остальное - тишина. Жизнь после смерти. Журналу было предложено
выполнять другую функцию. Кем? Частично обстоятельствами. Частично
идеологами масс-медиа - не одним же Володей Яковлевым. Они утверждали:
выгодно писать для богатых - может, что-то и обломится. Они утверждали:
Издание должно окупаться - кто спорит? Они утверждали: нация читателей
ЭВОЛЮЦИОНИРОВАЛА, люди хотят смотреть цветные картинки и людей нельзя
волновать.
А нации читателей, между прочим, просто нечего было есть...
Как резонатор Издание скончалось в момент начала реконструкции. А потом
оно скончалось потому, что реконструкция была порочна. Потому что
богатым не нужно столько журналов для богатых. Потому что
демократическим старушкам не нужно столько рекламы. Сила вещей.
Акционировались с "Коммерсантом" крест-накрест, благо акционировали
неизвестно что, а акционерами становились неизвестно кто. Мальгин стал
акционером издательского дома "Коммерсантъ", а "Коммерсантъ" стал
основным акционером "Столицы". Поджидая в коридоре знакомую из
отпочковавшегося приносящего очень неплохие деньги руксоставу
"Центр-плюса", я как раз наблюдал исход из "Столицы" плачущих
сотрудников, которым недосталось стать акционерами.
А потом проект "крякнул", хотя никаких экономических предпосылок для
этого не было.
Какая тайная сила (в виде каких долларов) заставила акционера Мальгина
лишиться рупора, возможности поливать шестидесятников и резать
правду-матку в глаза пошатнувшимся друзьям? Какая тайная сила заставила
его, как суперинтенданта Фуке из "Виконта де Бражелона", отказаться от
панциря неприкасаемого? Неизвестно - но международный заговор
коммунистов, совков и жириновцев тут явно ни при чем.
Может быть, это оптимальный ход событий.
Ведь то, что ниша социального тарана по-прежнему свободна (а в то же
время есть журналисты, есть логотипы, есть Новодворская и есть, по
большому счету, в стране деньги), но не происходит соединения -
свидетельствует о многом.
То, что знаменосцы всех без исключения армий - лишь номинально в
авангардах, а сами армии могут отступать, войны могут перерастать из
освободительных в захватнические, - это понимаешь только с опытом.
Опыт
Десять лет я критиковал Чубайса (от чего ему было ни жарко, ни холодно),
но вдруг оказался на одной с ним стороне. Мне чужд был Гусинский, но я
занимал теплые посты в его империи, я искренне ненавидел Березовского,
но какими-то окольными путями от него приходили очень неплохие гонорары.
И я понял, что глупо искренне относиться к профессии - лаять из-за
забора, - особенно когда не знаешь, с какой его стороны находишься -
внутренней или внешней. Что ни одно дело подобного рода нельзя считать
стопроцентно своим - точно так же, как нельзя впускать в себя любимую
женщину: на каком-то витке неизбежен разрыв и развод.
Что касается Мальгина, мне хочется перед ним извиниться, как и перед
всеми остальными знаменосцами, которые хотят уцелеть. Ведь - сами того
не подозревая - они сохраняют хрупкий баланс мира, который все время
стремится куда-нибудь кувыркнуться - в разрушенные крепости и пьяные от
победы войска...
-
1 2