С этим было связано безошибочное ощущение, что благодаря этим звукам, схемам, свету я узнавал нечто такое, чего не знал раньше. Но передать то, что я узнавал, рассказать или написать об этом было невероятно трудно. Трудность объяснения возрастала и потому, что слова плохо выражали сущность того напряженного эмоционального состояния, в котором я находился во время экспериментов; передать все словами было просто невозможно.
Мое эмоциональное состояние было, пожалуй, самой яркой характеристикой описываемых переживаний. Все приходило через него, без него ничего не могло быть; и поэтому понять окружающее можно было только понимая его. Чтобы уяснить сущность моих опытов и переживаний, надо иметь в виду, что я вовсе не оставался равнодушным к упомянутым выше звукам и свету. Я воспринимал все посредством чувств, я переживал эмоции, которые в обычной жизни не существовали. Новое знание приходило только ко мне тогда, когда я находился в чрезвычайно напряженном эмоциональном состоянии. И мое отношение к новому знанию вовсе не было безразличным: я или любил его, или испытывал к нему отвращение, стремился к нему или восхищался им; именно эти эмоции с тысячью других помогали мне понять природу нового мира, который я должен был узнать.
В том мире, где я оказался, очень важную роль играло число «три». Совершенно непостижимым для нашей математики образом оно входило во все количественные отношения, создавало их и происходило от них. Все вместе взятое, т.е. вся вселенная, являлось ко мне иногда в виде «триады», составляющей одно целое и образующей некий гигантский трилистник. Каждая часть «триады» в силу какого-то внутреннего процесса вновь преобразовывалась в «триаду», и процесс этот длился до тех пор, пока все не оказывалось заполненным «триадами», которые, в свою очередь, превращались в музыку, свет или схемы. Должен еще раз напомнить, что все мои описания очень плохо выражают то, что происходило, ибо они не передают эмоциональный элемент радости, удивления, восторга, ужаса – и постоянного перехода этих чувств в друг друга.
Как я уже говорил, эксперименты проходили более успешно, когда я лежал, пребывая в одиночестве. Впрочем, иногда я пытался экспериментировать среди людей и даже на улице. Обычно эти эксперименты не давали результатов, что-то начиналось и тут же прерывалось, оставляя после себя ощущение физической тяжести. Но иногда я оказывался все-таки в ином мире. В этом случае все, что меня окружало, менялось самым тонким и причудливым образом. Все становилось другим; но описать, что именно происходило, абсолютно невозможно. Первое, что доступно выражению, таково: для меня вокруг не оставалось ничего безразличного; все вместе или в отдельности так или иначе меня задевало. Иными словами, я воспринимал все эмоционально. Далее, в окружавшем меня новом мире не было ничего отдельного, ничего, что не было бы связано с другими вещами или со мной лично. Все вещи оказывались связанными друг с другом, и эта связь была далеко не случайной, а проявлялась под действием непостижимой цепи причин и следствий. Все вещи зависели одна от другой; все жили одна в другой. Наконец, в этом мире не было ничего мертвого, неодушевленного, лишенного мысли и чувства, ничего бессознательного. Все было живым, все обладало самосознанием. Все говорило со мною, я мог говорить со всем. Особенно интересны были дома, мимо которых я проходил, и более того – старые здания. Это были живые существа, полные мыслей, чувств, настроений, воспоминаний. Жившие в них люди и были их мыслями, чувствами и настроениями. Я хочу сказать, что люди по отношению к домам играют примерно ту же роль, что разные "я" нашей личности по отношению к нам. Они приходят и уходят, иногда живут внутри нас долгое время, иногда же появляются лишь на мгновения.
Помню, как однажды, на Невском проспекте меня поразила обыкновенная ломовая лошадь. Она поразила меня своей головой, своей «физиономией», в которой выразилась вся сущность лошади, и, глядя на ее морду, я понял все, что можно было понять о лошади. Все особенности ее природы, все, на что она способна, все, на что не способна, все, что она может или не может сделать, – все это выразилось в чертах ее «физиономии». В другой раз сходное чувство у меня вызвала собака. Вместе с тем, эти лошадь и собака были не просто лошадью и собакой; это были «атомы», сознательные, движущиеся «атомы» больших существ – «большой лошади» и «большой собаки». Тогда я понял, что мы тоже являемся атомами большого существа – «большого человека»; и точно также любая вещь представляет собой атом «большой вещи». Стакан – это атом «большого стакана», вилка – атом «большой вилки» и т.д.
Эта идея и несколько других мыслей, сохранившихся в моей памяти после экспериментов, вошли в мою книгу «Tertium Organum», которая как раз и была написана во время этих опытов. Таким образом, формулировка законов ноуменального мира и некоторые другие идеи, относящиеся к высшим измерениям, были заимствованы из того, что я узнал во время экспериментов.
Иногда во время опытов я чувствовал, что многое понимаю особенно ясно; я чувствовал, что, если бы сумел сохранить в своей памяти то, что понимаю, я узнал бы, как переходить в это состояние в любое время по желанию, как сделать его продолжительным, как им пользоваться.
Вопрос о том, как задержать это состояние сознания, возникал постоянно, и я много раз задавал его во время эксперимента, пребывая в том состоянии сознания, когда получал на свои вопросы ответы. Но на этот вопрос я никогда не получал прямого ответа. Обычно ответ начинался откуда-то издалека; постепенно расширяясь, он охватывал собою все, так что в конце концов ответ на мой вопрос включал ответы на все возможные вопросы; естественно, что я не мог удержать его в памяти.
Помню, как однажды, когда я особенно ясно понял все, что мне хотелось понять, я решил отыскать какую-нибудь формулу или ключ, который дал бы мне возможность припомнить на следующий день то, что я понял. Я хотел кратко суммировать все, что мне стало понятно, и записать, если удастся, в виде одной фразы то, что необходимо для повторного приведения себя в такое же состояние как бы одним поворотом мысли, без какой-либо предварительной подготовки. В течение всего эксперимента мне казалось, что это возможно. И вот я отыскал такую формулу – и записал ее карандашом на клочке бумаги.
На следующий день я прочел фразу: «Мыслить в других категориях!» Таковы были слова, но в чем же их смысл? Куда делось все то, что я связывал с этими словами, когда их писал? Все исчезло, все пропало, как сон. Несомненно, фраза «мыслить в других категориях» имела какой-то смысл, но я не мог его припомнить, не мог до него добраться.
Позднее точно такое же случалось со многими другими словами и фрагментами идей, которые оставались у меня в памяти после опытов. Сначала эти фразы казались мне совершенно пустыми. Я даже смеялся над ними, обнаружив в них полное подтверждение невозможности передать оттуда сюда хоть что-то. Но постепенно в моей памяти кое-что начало оживать, и по прошествии двух-трех недель я все лучше и лучше вспоминал то, что было связано с этими словами. И хотя их содержание продолжало оставаться неясным, как бы видимым издалека, я все же начал усматривать особый смысл в словах, которые поначалу казались мне лишь отвлеченными обозначениями чего-то, не имеющего практической ценности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162