так, в обеих наших недавних речах мы отнесли неразумную часть души к какому-то одному общему виду. Подобно тому как в едином от природы человеческом теле имеется две одноименные части, лишь с обозначением "левая" или "правая", так обстоит дело и с состоянием безумия, которое обе наши речи при знали составляющим в нас от природы единый вид, но одна речь выделила из него часть, обращенную налево, и не остановилась на этом делении, пока не нашла там некую так называемую левую любовь, которую вполне справедливо и осудила; другая же наша речь ведет нас к правой части неистовства, одноименной с первой, и на ходит там некую божественную любовь, которой отдает предпочтение, и восхваляет ее как причину величайших для нас благ.
Федр. Ты говоришь в высшей степени верно.
Сократ. Я, Федр, и сам поклонник такого различения и .обобщения - это помогает мне рассуждать и мыслить. И если я замечаю в другом природную способность охватывать взглядом единое и множественное, я гоняюсь
Следом за ним по пятам, как за богом.
Правильно ли или нет я обращаюсь к тем, кто это может с делать, знает бог, а называю я их и посейчас диалектика ми. Но скажи, как назвать тех, кто учился у тебя и у Лисия? Или это как раз и есть то искусство речи, пользуясь которым Фрасимах и прочие и сами стали премудрыми в речах, и делают такими всех, кто только пожелает приносить им дары, словно царям?
Федр. Люди они, правда, царственные, однако в том, о чем ты спрашиваешь, несведущие. Но мне кажется, ты правильно назвал этот вид диалектическим; а вот тот, что касается красноречия, по-моему, все еще от нас ускользает.
Сократ. Как ты говоришь? Может существовать нечто прекрасное и помимо диалектики, которое тоже относится к искусству? Во всяком случае ни мне, ни тебе нельзя этим пренебрегать и надо поговорить о том, что это такое - я имею в виду красноречие.
Федр. Об этом очень много говорится, Сократ, в книгах, написанных об искусстве речи.
Сократ. Хорошо, что ты напомнил. По-моему, на первом месте, в начале речи, должно быть вступление. Ведь это ты считаешь, не правда ли, тонкостями искусства?
Федр. Да.
Сократ. На втором месте - изложение и свидетельства, на третьем месте доказательства, на четвертом - правдоподобные выводы. А настоящий Дедал речей, тот, что родом из Византия, называет еще подтверждение и добавочное подтверждение.
Федр. Ты говоришь о славном Феодоре?
Сократ. Конечно. И еще, утверждает он, надо применять опровержение и добавочное опровержение как при обвинении, так и при защите. А прекраснейшему Елену с Пароса разве мы не отведем видного места? Он первый изобрел побочное объяснение и косвенную похвалу. Говорят, он, чтобы легче было запомнить, изложил свои косвенные порицания в стихах - такой искусник! Тисий же и Горгий пусть спокойно спят: им при виделось, будто вместо истины надо больше почитать правдоподобие; силою своего слова они заставляют малое казаться большим, а большое - малым, новое представляют древним, а древнее - новым, по любому поводу у них наготове то сжатые, то беспредельно пространные речи. Услышав как-то об этом от меня, Продик рассмеялся и сказал, что лишь он один отыскал; в чем состоит искусство речей: они не должны быть ни длинными, ни краткими, но в меру. Федр. Ты всех умнее, Продик!
Сократ. А о Гиппие не будем говорить? Я думаю, что одного с ним взгляда был бы и наш гость из Элеи.
Федр. Наверно.
Сократ. А что нам сказать о словотворчестве Посла - о его удвоениях, изречениях к образных выражениях, обо всех этих словесах Ликииния, подаренных Полу для благозвучия?
Федр.
Сократ. Какое-то учение о правильности речи, дитя мое, и много еще хороших вещей. Но в жалобно- стонущих речах о старости и нужде всех одолели, помоему, искусство и мощь халкедонца. Он умеет и вызвать гнев толпы, и снова своими чарами укротить разгневанных - так он уверяет. Потому-то он так силен, когда требуется оклеветать или опровергнуть клевету. Что же касается заключительной части речей, то у всех, видимо, одно мнение, только одни называют ее сжатым повторением, а другие иначе.
Федр. Ты говоришь, что под конец нужно в главных чертах напомнить слушателям обо всем сказанном?
Сократ. Да, по-моему, так; но не можешь ли ты добавить еще что-нибудь об искусстве красноречия?
Федр. Мелочи, о них не стоит говорить.
Сократ. Оставим в стороне мелочи. Лучше вот что рассмотрим при ярком свете дня: как и когда красноречие воздействует своим искусством?
Федр. Оно действует очень сильно, Сократ, особенно в многолюдных собраниях.
Сократ. Да, это так. Но, друг мой, взгляни и скажи, не кажется ли тебе, как и мне, что вся основа этой их ткани разлезлась?
Федр. Объясни, как это.
Сократ. Скажи-ка мне, если кто обратится к твоему приятелю Эриксимаху или к его отцу Акумену и скажет: "Я умею как-то так воздействовать на человеческое тело, что оно по моему усмотрению может стать горячим или холодным, а ,если мне вздумается, я могу вызвать рвоту или понос и многое другое в том же роде. Раз я это умею, я притязаю на то, чтобы быть врачом, и могу сделать врачом и другого, кому я передам это свое умение". Что бы, по-твоему, сказали Эриксимах или Акумен ему в ответ?
Федр. Ничего, они бы только спросили, знает ли он вдобавок, к кому, когда и в какой мере следует применять каждое из его средств?
Сократ. А если бы он сказал: "Ничуть, но я считаю, что мой выученик сам сможет сделать то, о чем ты с спрашиваешь".
Федр. Они сказали бы, я думаю, что этот человек не в своем уме: он вычитал кое-что из книг или случайно ему попались в руки лекарства, и вот он возомнил себя врачом, ничего в этом деле не смысля.
Сократ. А если бы кто-нибудь в свою очередь обратился к Софоклу и Еврипиду и заявил, что умеет о пустяках сочинять длиннейшие речи, а о чем-нибудь великом, наоборот, весьма сжатые и по своему желанию делать их то жалостными, то, наоборот, устрашающими, грозными и так далее, а также что он уверен, будто, обучая всему этому, передаст другим умение создавать трагедии?
Федр. И Софокл и Еврипид, думаю я, Сократ, осмеяли бы того, кто считает, будто трагедия не есть сочетание подобных речей, но связных и составляющих единое целое.
Сократ. Но я думаю, они не стали бы его грубо бранить. Так, знаток музыки при встрече с человеком, считающим себя знатоком гармонии только потому, что он умеет настраивать струну то выше, то ниже, не скажет грубо: "Бедняга, ты, видно, рехнулся",- но, напротив, скажет очень мягко, как подобает человеку, причастному музыке: "Уважаемый, конечно, и это необходимо уметь тому, кто собирается заняться гармонией, но это не исключает того, что человек в твоем положении нимало не смыслит в гармонии: у тебя есть необходимые предварительные сведения по гармонии, но самой гармонии ты не знаешь".
Федр. Совершенно верно.
Сократ. Значит, и Софокл сказал бы тому, кто захотел бы блеснуть перед ними, что это всего лишь под ступы к трагедии, а не трагическое искусство; и Акумен сказал бы, что здесь лишь подступы к врачеванию, а не само искусство.
Федр. Разумеется.
Сократ. А что, по нашему мнению, сделал бы сладкоречивый Адраст или хотя бы Перикл, если бы они услыхали о только что упомянутых нами замечательных ухищрениях - о краткости, об образном способе выражения и так далее, что, как мы сказали, надо рассматривать при ярком свете дня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Федр. Ты говоришь в высшей степени верно.
Сократ. Я, Федр, и сам поклонник такого различения и .обобщения - это помогает мне рассуждать и мыслить. И если я замечаю в другом природную способность охватывать взглядом единое и множественное, я гоняюсь
Следом за ним по пятам, как за богом.
Правильно ли или нет я обращаюсь к тем, кто это может с делать, знает бог, а называю я их и посейчас диалектика ми. Но скажи, как назвать тех, кто учился у тебя и у Лисия? Или это как раз и есть то искусство речи, пользуясь которым Фрасимах и прочие и сами стали премудрыми в речах, и делают такими всех, кто только пожелает приносить им дары, словно царям?
Федр. Люди они, правда, царственные, однако в том, о чем ты спрашиваешь, несведущие. Но мне кажется, ты правильно назвал этот вид диалектическим; а вот тот, что касается красноречия, по-моему, все еще от нас ускользает.
Сократ. Как ты говоришь? Может существовать нечто прекрасное и помимо диалектики, которое тоже относится к искусству? Во всяком случае ни мне, ни тебе нельзя этим пренебрегать и надо поговорить о том, что это такое - я имею в виду красноречие.
Федр. Об этом очень много говорится, Сократ, в книгах, написанных об искусстве речи.
Сократ. Хорошо, что ты напомнил. По-моему, на первом месте, в начале речи, должно быть вступление. Ведь это ты считаешь, не правда ли, тонкостями искусства?
Федр. Да.
Сократ. На втором месте - изложение и свидетельства, на третьем месте доказательства, на четвертом - правдоподобные выводы. А настоящий Дедал речей, тот, что родом из Византия, называет еще подтверждение и добавочное подтверждение.
Федр. Ты говоришь о славном Феодоре?
Сократ. Конечно. И еще, утверждает он, надо применять опровержение и добавочное опровержение как при обвинении, так и при защите. А прекраснейшему Елену с Пароса разве мы не отведем видного места? Он первый изобрел побочное объяснение и косвенную похвалу. Говорят, он, чтобы легче было запомнить, изложил свои косвенные порицания в стихах - такой искусник! Тисий же и Горгий пусть спокойно спят: им при виделось, будто вместо истины надо больше почитать правдоподобие; силою своего слова они заставляют малое казаться большим, а большое - малым, новое представляют древним, а древнее - новым, по любому поводу у них наготове то сжатые, то беспредельно пространные речи. Услышав как-то об этом от меня, Продик рассмеялся и сказал, что лишь он один отыскал; в чем состоит искусство речей: они не должны быть ни длинными, ни краткими, но в меру. Федр. Ты всех умнее, Продик!
Сократ. А о Гиппие не будем говорить? Я думаю, что одного с ним взгляда был бы и наш гость из Элеи.
Федр. Наверно.
Сократ. А что нам сказать о словотворчестве Посла - о его удвоениях, изречениях к образных выражениях, обо всех этих словесах Ликииния, подаренных Полу для благозвучия?
Федр.
Сократ. Какое-то учение о правильности речи, дитя мое, и много еще хороших вещей. Но в жалобно- стонущих речах о старости и нужде всех одолели, помоему, искусство и мощь халкедонца. Он умеет и вызвать гнев толпы, и снова своими чарами укротить разгневанных - так он уверяет. Потому-то он так силен, когда требуется оклеветать или опровергнуть клевету. Что же касается заключительной части речей, то у всех, видимо, одно мнение, только одни называют ее сжатым повторением, а другие иначе.
Федр. Ты говоришь, что под конец нужно в главных чертах напомнить слушателям обо всем сказанном?
Сократ. Да, по-моему, так; но не можешь ли ты добавить еще что-нибудь об искусстве красноречия?
Федр. Мелочи, о них не стоит говорить.
Сократ. Оставим в стороне мелочи. Лучше вот что рассмотрим при ярком свете дня: как и когда красноречие воздействует своим искусством?
Федр. Оно действует очень сильно, Сократ, особенно в многолюдных собраниях.
Сократ. Да, это так. Но, друг мой, взгляни и скажи, не кажется ли тебе, как и мне, что вся основа этой их ткани разлезлась?
Федр. Объясни, как это.
Сократ. Скажи-ка мне, если кто обратится к твоему приятелю Эриксимаху или к его отцу Акумену и скажет: "Я умею как-то так воздействовать на человеческое тело, что оно по моему усмотрению может стать горячим или холодным, а ,если мне вздумается, я могу вызвать рвоту или понос и многое другое в том же роде. Раз я это умею, я притязаю на то, чтобы быть врачом, и могу сделать врачом и другого, кому я передам это свое умение". Что бы, по-твоему, сказали Эриксимах или Акумен ему в ответ?
Федр. Ничего, они бы только спросили, знает ли он вдобавок, к кому, когда и в какой мере следует применять каждое из его средств?
Сократ. А если бы он сказал: "Ничуть, но я считаю, что мой выученик сам сможет сделать то, о чем ты с спрашиваешь".
Федр. Они сказали бы, я думаю, что этот человек не в своем уме: он вычитал кое-что из книг или случайно ему попались в руки лекарства, и вот он возомнил себя врачом, ничего в этом деле не смысля.
Сократ. А если бы кто-нибудь в свою очередь обратился к Софоклу и Еврипиду и заявил, что умеет о пустяках сочинять длиннейшие речи, а о чем-нибудь великом, наоборот, весьма сжатые и по своему желанию делать их то жалостными, то, наоборот, устрашающими, грозными и так далее, а также что он уверен, будто, обучая всему этому, передаст другим умение создавать трагедии?
Федр. И Софокл и Еврипид, думаю я, Сократ, осмеяли бы того, кто считает, будто трагедия не есть сочетание подобных речей, но связных и составляющих единое целое.
Сократ. Но я думаю, они не стали бы его грубо бранить. Так, знаток музыки при встрече с человеком, считающим себя знатоком гармонии только потому, что он умеет настраивать струну то выше, то ниже, не скажет грубо: "Бедняга, ты, видно, рехнулся",- но, напротив, скажет очень мягко, как подобает человеку, причастному музыке: "Уважаемый, конечно, и это необходимо уметь тому, кто собирается заняться гармонией, но это не исключает того, что человек в твоем положении нимало не смыслит в гармонии: у тебя есть необходимые предварительные сведения по гармонии, но самой гармонии ты не знаешь".
Федр. Совершенно верно.
Сократ. Значит, и Софокл сказал бы тому, кто захотел бы блеснуть перед ними, что это всего лишь под ступы к трагедии, а не трагическое искусство; и Акумен сказал бы, что здесь лишь подступы к врачеванию, а не само искусство.
Федр. Разумеется.
Сократ. А что, по нашему мнению, сделал бы сладкоречивый Адраст или хотя бы Перикл, если бы они услыхали о только что упомянутых нами замечательных ухищрениях - о краткости, об образном способе выражения и так далее, что, как мы сказали, надо рассматривать при ярком свете дня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17