Как он может о чем-то думать в таком шуме? Как ему удается соображать, что нужно делать дальше? В считанные доли секунды пропеллер превращается в диск, мерцающий в лучах утреннего солнца. Таинственный, то и дело вспыхивающий солнечной рябью диск, приглашающий нас последовать за ним. Он ведет нас за собой, резиновые колеса катятся по широкой травяной дорожке, по краям которой безмолвно и безжизненно стоят на привязи другие самолеты. Дорожка подводит нас к одному из концов широкого ровного фарватера.
Он прижимает тормоза и передвигает какую-то рукоятку — шум становится невыносимым. Может, с самолетом что-то не в порядке? Вот такой он, полет? Мы привязаны к сиденьям, вжаты в эту крошечную кабинку, наши уши атакует сотня вертящихся децибел. Пожалуй, я не буду летать. Ласкомб — нежное, странное слово, и называется им маленький самолет. Маленький, очень шумный, весь сделанный из металла. Это и есть мечты о полете?
Вдруг шум становится тише. Он наклоняется ко мне, а я к нему, чтобы расслышать его слова.
— Все в порядке, ты готов?
Я киваю. Я готов. По мне, так можно уже и закончить. Он говорил, что это будет здорово, и произносил он эти слова, несмотря на улыбку, таким необычным, мягким голосом, каким всегда говорил о чем-то настоящем. И я пришел за этим, настоящим, в пять утра вылез из уютной постели, столько протопал пешком по росе. по холодному ветру. Давай поскорее со всем этим разделаемся, и нечего меня больше тревожить своими полетами.
Рукоятка снова уходит вперед, шум опять вырастает до невозможной степени, но на этот раз тормоза отпущены, и маленький самолет Ласкомб устремляется вперед. Он несет нас все быстрее и быстрее вдоль по фарватеру.
В небо.
Это и в самом деле произошло. Мы катились вслед за волшебными сверкающими крутящимися лопастями и вдруг — мы уже не катимся.
Я видел миллионы летящих самолетов. Миллионы, но они не производили на меня никакого впечатления. Но сейчас в одном из них сидел я, а стремительно уносящаяся из-под колес вниз земля — это была земля. Что же отделяет меня от травы, от неподвижной застывшей земли? Воздух. Едва ощутимый, невидимый воздух, о котором можно подумать, который можно вдохнуть. Воздух — это пустота. И между нами и землей — тысяча футов этой пустоты.
Шум? Да ну, просто негромкое гудение.
Вон там! Солнце! Оно вспыхивает на крышах домов, дым поднимается из труб! Я вижу все вокруг до самого края земли!
Мы летим! Господи, мы летим!
Мой друг смотрит на меня и улыбается. Ветер треплет уголок моего спального мешка, солнце уже поднялось из-за горизонта. 6:15 утра, пора вставать и продолжать путь. Ветер не просто прохладный — он холодный. Холоднющий! А я-то думал, что весна на Юге — это воздух, наполненный жаркой истомой от рассвета до рассвета. Вперед, в холодный летный комбинезон, натянуть замороженные сапоги и ледяную кожаную куртку. Вокруг меня раскинулась ровная площадка аэропорта, все закрыто, посадочные огни до сих пор горят. Значит, позавтракаем на следующей остановке, а сейчас время запустить двигатель и дать ему прогреться. Старым двигателям всегда нужно дать хорошенько прогреться перед полетом. Им нужно проработать на земле десять минут, чтобы выгнать из масла последние остатки холода, чтобы ожили органы управления.
Невзирая на холод, запуск двигателя — великолепное занятие. Алгоритм: сделать пять оборотов пропеллера, открыть топливный клапан, насытится топливная смесь, смесь начальных прокачек топлива, повернуть пропеллер еще на два оборота, включить магнето, подать вперед рукоятку газа, раскрутить заводной ручкой инерционный стартер, бегом в кабину — включить сцепление со стартером, а затем вдыхать выхлопные газы и грохот двигателя, громкий, морозно-острый, снова нарушающий тишину в маленьком аэропорту.
Сколько раз я запускал двигатель, хотя бы и за те немногие годы, что я летаю? У скольких самолетов? Столько различных методов запуска, столько разных звуков, но за всеми ими стоит одно и то же — все они символизируют одно.
— От винта.
Потяни за рукоятку стартера, чтобы превратить пропеллер в урчащую сверкающую дугу. Нажми рукоятку прокачки топлива. И выхлопные газы извергнут облако сизого дыма и лавину звуков. Присмотрись к этому облаку под микроскопом — и обнаружишь мельчайшие капельки несгоревшего масла. Исследуй звук при помощи осциллографа — и попадешь в мир быстро скачущих на фоне координатной сетки угловатых линий. Ни одним из этих приборов не поймать самую суть запуска двигателя. Суть не видна, она — в мыслях того, кто колдует над рядами переключателей, вдыхающих в двигатель жизнь. Запусти пропеллер, проверь давление масла, дай двигателю прогреться. Пусть поработает минуту-другую на 900 об/мин. Затем ручку газа — вперед, пока не начнут катиться шасси, и выруливай на застывшую в ожидании взлетную полосу.
Сколько раз в истории полетов повторялась эта процедура? С самых ранних ее дней, когда запуск двигателя служил сигналом наземной команде бросаться к стабилизатору и держать самолет, на котором не было тормозов, пока пилот не помашет рукой. Затем в военные годы, когда запуск двигателя был трескучей, грохочущей кульминацией криков «Заводи… сцепление…» и стремительно стихающего воя инерционного стартера. И, наконец, в наши дни, когда запуск двигателя — всего лишь строчка в списке предполетных процедур, которую сопровождает едва заметная дрожь и урчание, а единственными ощутимыми признаками ожившего двигателя служат поспешно ползущая вверх стрелка индикатора температуры в хвостовой части да неровный горячий воздух, поднимающийся от закрытых обтекателей турбин.
Но в каждом случае, в каждом отдельном случае, запуск двигателя — это начало путешествия. Если хочешь ощутить романтику полета, понаблюдай, как двигатель делает первые обороты. Возьми любой фрагмент в истории авиации, любой тип самолета — и обязательно обнаружишь романтику, очарование, величие. Пилот, сидя в кабине, готовит самолет и сам готовится к полету. И наступает момент, когда на каком бы то ни было языке, при помощи сотни разных терминов говорится слово и делается знак, который означает: поехали.
— От винта!
— Контакт!
— …сцепление!
— …О'кей. Пошел!
— Зажигание! Зеленая ракета в небе.
Палец ведущего боевой эскадрильи, быстро описывающий в воздухе окружность.
— Пилоты! Запустить двигатели!
— Есть!
— Поехали!
И внезапно тяжелые черные лопасти начинают вращаться. Внешние источники питания дрожат из последних сил от внезапных пиковых нагрузок. Выстреливают пороховые стартеры. Шипят, сотрясая землю стартеры, работающие на сжатом воздухе. Тарахтят, громыхают и воют раскрученные ручкой запуска маховики. Щелкают и клацают импульсные магнето. Воздух с ревом врывается в патрубки воздушных турбин стартеров. Медленно, постепенно ускоряется вращение срезанных на концах лопастей турбин.
От спокойствия — к уважению. От смерти — к жизни. От тишины — к нарастающему грохоту. И для каждого человека в какой угодно кабине это — часть самого путешествия.
Любого желающего ждут эти звуки, это величие, сизый дым и грохот. Потомкам пионеров ни к чему сетовать, что передовые рубежи остались позади, в прошлом, это прошлое ждет их над головой, в небе. И не столь важно, как выглядит машина, которая вскоре становится частью пионера-первооткрывателя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Он прижимает тормоза и передвигает какую-то рукоятку — шум становится невыносимым. Может, с самолетом что-то не в порядке? Вот такой он, полет? Мы привязаны к сиденьям, вжаты в эту крошечную кабинку, наши уши атакует сотня вертящихся децибел. Пожалуй, я не буду летать. Ласкомб — нежное, странное слово, и называется им маленький самолет. Маленький, очень шумный, весь сделанный из металла. Это и есть мечты о полете?
Вдруг шум становится тише. Он наклоняется ко мне, а я к нему, чтобы расслышать его слова.
— Все в порядке, ты готов?
Я киваю. Я готов. По мне, так можно уже и закончить. Он говорил, что это будет здорово, и произносил он эти слова, несмотря на улыбку, таким необычным, мягким голосом, каким всегда говорил о чем-то настоящем. И я пришел за этим, настоящим, в пять утра вылез из уютной постели, столько протопал пешком по росе. по холодному ветру. Давай поскорее со всем этим разделаемся, и нечего меня больше тревожить своими полетами.
Рукоятка снова уходит вперед, шум опять вырастает до невозможной степени, но на этот раз тормоза отпущены, и маленький самолет Ласкомб устремляется вперед. Он несет нас все быстрее и быстрее вдоль по фарватеру.
В небо.
Это и в самом деле произошло. Мы катились вслед за волшебными сверкающими крутящимися лопастями и вдруг — мы уже не катимся.
Я видел миллионы летящих самолетов. Миллионы, но они не производили на меня никакого впечатления. Но сейчас в одном из них сидел я, а стремительно уносящаяся из-под колес вниз земля — это была земля. Что же отделяет меня от травы, от неподвижной застывшей земли? Воздух. Едва ощутимый, невидимый воздух, о котором можно подумать, который можно вдохнуть. Воздух — это пустота. И между нами и землей — тысяча футов этой пустоты.
Шум? Да ну, просто негромкое гудение.
Вон там! Солнце! Оно вспыхивает на крышах домов, дым поднимается из труб! Я вижу все вокруг до самого края земли!
Мы летим! Господи, мы летим!
Мой друг смотрит на меня и улыбается. Ветер треплет уголок моего спального мешка, солнце уже поднялось из-за горизонта. 6:15 утра, пора вставать и продолжать путь. Ветер не просто прохладный — он холодный. Холоднющий! А я-то думал, что весна на Юге — это воздух, наполненный жаркой истомой от рассвета до рассвета. Вперед, в холодный летный комбинезон, натянуть замороженные сапоги и ледяную кожаную куртку. Вокруг меня раскинулась ровная площадка аэропорта, все закрыто, посадочные огни до сих пор горят. Значит, позавтракаем на следующей остановке, а сейчас время запустить двигатель и дать ему прогреться. Старым двигателям всегда нужно дать хорошенько прогреться перед полетом. Им нужно проработать на земле десять минут, чтобы выгнать из масла последние остатки холода, чтобы ожили органы управления.
Невзирая на холод, запуск двигателя — великолепное занятие. Алгоритм: сделать пять оборотов пропеллера, открыть топливный клапан, насытится топливная смесь, смесь начальных прокачек топлива, повернуть пропеллер еще на два оборота, включить магнето, подать вперед рукоятку газа, раскрутить заводной ручкой инерционный стартер, бегом в кабину — включить сцепление со стартером, а затем вдыхать выхлопные газы и грохот двигателя, громкий, морозно-острый, снова нарушающий тишину в маленьком аэропорту.
Сколько раз я запускал двигатель, хотя бы и за те немногие годы, что я летаю? У скольких самолетов? Столько различных методов запуска, столько разных звуков, но за всеми ими стоит одно и то же — все они символизируют одно.
— От винта.
Потяни за рукоятку стартера, чтобы превратить пропеллер в урчащую сверкающую дугу. Нажми рукоятку прокачки топлива. И выхлопные газы извергнут облако сизого дыма и лавину звуков. Присмотрись к этому облаку под микроскопом — и обнаружишь мельчайшие капельки несгоревшего масла. Исследуй звук при помощи осциллографа — и попадешь в мир быстро скачущих на фоне координатной сетки угловатых линий. Ни одним из этих приборов не поймать самую суть запуска двигателя. Суть не видна, она — в мыслях того, кто колдует над рядами переключателей, вдыхающих в двигатель жизнь. Запусти пропеллер, проверь давление масла, дай двигателю прогреться. Пусть поработает минуту-другую на 900 об/мин. Затем ручку газа — вперед, пока не начнут катиться шасси, и выруливай на застывшую в ожидании взлетную полосу.
Сколько раз в истории полетов повторялась эта процедура? С самых ранних ее дней, когда запуск двигателя служил сигналом наземной команде бросаться к стабилизатору и держать самолет, на котором не было тормозов, пока пилот не помашет рукой. Затем в военные годы, когда запуск двигателя был трескучей, грохочущей кульминацией криков «Заводи… сцепление…» и стремительно стихающего воя инерционного стартера. И, наконец, в наши дни, когда запуск двигателя — всего лишь строчка в списке предполетных процедур, которую сопровождает едва заметная дрожь и урчание, а единственными ощутимыми признаками ожившего двигателя служат поспешно ползущая вверх стрелка индикатора температуры в хвостовой части да неровный горячий воздух, поднимающийся от закрытых обтекателей турбин.
Но в каждом случае, в каждом отдельном случае, запуск двигателя — это начало путешествия. Если хочешь ощутить романтику полета, понаблюдай, как двигатель делает первые обороты. Возьми любой фрагмент в истории авиации, любой тип самолета — и обязательно обнаружишь романтику, очарование, величие. Пилот, сидя в кабине, готовит самолет и сам готовится к полету. И наступает момент, когда на каком бы то ни было языке, при помощи сотни разных терминов говорится слово и делается знак, который означает: поехали.
— От винта!
— Контакт!
— …сцепление!
— …О'кей. Пошел!
— Зажигание! Зеленая ракета в небе.
Палец ведущего боевой эскадрильи, быстро описывающий в воздухе окружность.
— Пилоты! Запустить двигатели!
— Есть!
— Поехали!
И внезапно тяжелые черные лопасти начинают вращаться. Внешние источники питания дрожат из последних сил от внезапных пиковых нагрузок. Выстреливают пороховые стартеры. Шипят, сотрясая землю стартеры, работающие на сжатом воздухе. Тарахтят, громыхают и воют раскрученные ручкой запуска маховики. Щелкают и клацают импульсные магнето. Воздух с ревом врывается в патрубки воздушных турбин стартеров. Медленно, постепенно ускоряется вращение срезанных на концах лопастей турбин.
От спокойствия — к уважению. От смерти — к жизни. От тишины — к нарастающему грохоту. И для каждого человека в какой угодно кабине это — часть самого путешествия.
Любого желающего ждут эти звуки, это величие, сизый дым и грохот. Потомкам пионеров ни к чему сетовать, что передовые рубежи остались позади, в прошлом, это прошлое ждет их над головой, в небе. И не столь важно, как выглядит машина, которая вскоре становится частью пионера-первооткрывателя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29