Владимир Сорокин
АВАРОН
Андрею Монастырскому
9 сентября 1937 года немке Эсфирь Семеновне опять сорвали урок: только она принялась диктовать диктант «Mein lieblingsbuch», как весь 5-й "Б" загудел. Она выбежала в слезах.
— Робя, фашизм не пройдет! — закричал Петух и поднял сжатый кулак.
В классе все знали, что у Петуха отец воюет в Испании.
— Пошли в «Ударник» на «Арсена»! — предложил Вовка Фрумкин.
— Уже дважды смотрели, — зевнул Серега Голова. — Айда по домам.
— Робя, она за директором поползла, — сел на парту Сальников. — Лучше остаться.
— Вот и сиди здесь, Сало. — Петух вытянул из парты портфель. — Петьк, пошли с девятым домом в расшибец порежемся. Они там за котельной с утра до ночи духарятся.
— Я — домой. — Петя положил учебник и тетради в свой портфель желтой кожи, застегнул.
— Петь, оставайся. — Сальников качался на пар-те. — Будем с фашистской гадиной воевать.
— Guten Tag. — Петя вышел в пустой школьный коридор.
В нем было прохладно и сильно пахло краской. Возле двух белых бюстов Ленина и Сталина стояли корзины с цветами.
— Петьк, погоди! — Андрюша Скуфин догнал Петю. — Чего так рано домой? Пошли выжигать!
— Неохота. — Петя спускался по лестнице, стукая себя портфелем по коленям.
— Чего ты вареный такой? — Скуфин остался стоять наверху. — От отца есть чего?
— Не твое дело. — Петя потянул дверь, вышел на улицу.
В Лаврушинском переулке было чисто и жарко. Солнце серебрило неряшливые тополя, уже тронутые желтизной, сверкало в створе открытого окна писательского дома. Полная женщина мыла другую половину окна.
Петя вышел на набережную.
Здесь было тоже жарко, чисто и пусто.
«Сказал на свою голову, — вспомнил Петя Скуфина. — Теперь каждый раз пристает, дурак.Хорошо, что про мать не знает».
Он добрел до Малого Каменного моста, посмотрел на работу молодого регулировщика в белом кителе и белом шлеме, перешел через мост.
На «Ударнике» по-прежнему висели две афиши — маленькая «Арсен» и большая «Ленин в Октябре». Петя уже трижды посмотрел «Арсена» и дважды «Ленина в Октябре».
Недавно покрашенная крыша «Ударника» сверкала серебром.
Петя направился к большому серому дому, возвышающемуся над куполом «Ударника», но вдруг остановился.
«Сейчас начнется! — хмуро подумал он. — Опять из школы сбежал?! Прогуливаешь? В физиономию захотел?!»
Бабушка шла на него, сворачивая жгут из розового полотенца.
— Ты думаешь, без родителей я тебе шалберничать позволю?!
Петя сплюнул, посмотрел на свои окна. В столовой занавешено, как всегда. В детской открыто. Наверно, Тинга вырезает своих кукол.
Он сделал еще несколько шагов и остановился.
Рядом стоял подвижной лоток с газировкой. С трех мокрых стаканов на алюминиевом подносе стекала вода. Солнце тяжело светилось в перевернутом стеклянном конусе с вишневым сиропом. Худая продавщица с желтыми кудряшками из-под белой пилотки и с папиросой в стальных зубах сонно глянула на Петю.
Он сунул руку в карман и тут же вспомнил, что денег нет.
«Каждую копейку теперь надо беречь!» — бабушка очень часто стала пересчитывать оставшиеся деньги и прятала их в новом месте — не в китайской шкатулке отца, а в своей коробке с орденом.
— Ну что, истребитель? — хрипло спросила продавщица. — Полный потянешь аль половинку?
Петя повернулся и побрел через проезжую часть — на ту сторону.
Фонтан по-прежнему уже вторую неделю не работал, на скамейках сидели редкие люди. По клумбе ходили голуби.
Петя добрел до ближайшей скамейки и плюхнулся на нагретое солнцем крашеное дерево. Положил желтый портфель на колени. Замок портфеля глупо улыбался.
— Дурак… — Петя плюнул в латунную морду замка.
На лавоче возле клумбы засмеялась девушка. Парень в футболке что-то быстро, но негромко рассказывал ей. Она смеялась, облизывая эскимо, зажатое двумя круглыми вафлями.
— Дура… — Петя зло посмотрел на девушку.
Нагретая полуденным солнцем, Москва была полна дураков.
Петя дернул себя за кончик пионерского галстука, посмотрел на портфель. Замок по-прежнему улыбался сквозь слюну.
— Скройся, гад! — Петя плюнул так сильно, что слюна попала на галстук.
— Бесполезно. Слюны не хватит, — раздался спокойный голос рядом.
Петя повернул голову.
На другом конце скамейки сидел мужчина в светло-сером костюме с такого же цвета шляпой на голове.
— Его только плавильная печь исправит. — Мужчина подмигнул Петиному портфелю, снял шляпу и стал быстро обмахиваться ею. — Сентябрь, а духота как в июле. Хоть бы картошкин дождичек ливанул…
Он был неопределенного возраста, лысыватый, с узким сухощавым лицом.
«Кондуктор какой-то», — подумал Петя.
— Ну что, Петь, допекла тебя бабишка — потная пипишка? — спросил незнакомец. — Ладно бы за дело грызла, старая. А то ведь со страху бесится — как бы завтра за ней не пришли. А была-то раньше неробкого десятка — зам. начальника политотдела армии. Не баран чихал. В девятнадцатом под Херсоном, когда белые прорвались и Буракявичюса ранило, она шестерых из маузера застрелила. Потом, когда Городовиков с бригадой подошел, она Парфенова перед строем лично расстреляла. А теперь без валерьянки не засыпает. Кому она нужна?
Петя недоверчиво смотрел на незнакомца. Больше всего его удивляло, что тот знает тайное прозвище бабушки «бабишка — потная пипишка», которое Петя придумал не так давно, бормотал только про себя и не говорил даже сестренке Тинге.
— Вы из НКВД? — спросил Петя.
— Не совсем. — Незнакомец достал пачку «Казбека», быстро закурил.
Его руки, глаза, губы — все было быстрое, по-движное; но в быстроте этой не было никакого беспокойства, наоборот, был какой-то тяжкий покой, нарастающий с каждым движением.
— А откуда вы знаете про… — начал было Петя, но незнакомец перебил его, со свистом выпустив дым из узких губ.
— Я все знаю, Петя. Знаю, что ты живешь вон в том Доме Правительства, в квартире сто пятьдесят. Что ты хочешь стать эпроновцем, моряком-подводником. Что ты смертельно поругался с Ундиком, а Володяю сломал затылком палец. Знаю, что ты любишь теребить соски, чтобы уснуть быстрее. Знаю, что тебе уже двенадцатый раз снится папа с деревянными руками. Знаю, что ты зашил в подушку Тайную Пионерскую Клятву, сокращенно ТПК. И в этой ТПК семь пунктов. Первый — никогда не плакать. Второй — встретиться лично с товарищем Сталиным. Третий — собирать материалы на врагов папы. Четвертый…
— Вы… гипнотизер? — прошептал покрасневший Петя.
— Не совсем. — Незнакомец смотрел на клумбу серо-голубыми, ни на секунду не останавливающимися глазами.
— Вы знаете, где мои родители?
— Знаю.
— Они в Бутырках?
— Нет.
— В Лефортове?
— Твоя мама в Лефортово.
— А папа? Его же раньше арестовали, тридцатого июня.
— Папа не в Лефортово.
— А где?
— В Бутово.
— Это что, тюрьма?
— Это место под Москвой.
Петя облизал пересохшие губы. Девушка доела мороженое и кинула остатки вафли голубям. Парень стал гадать ей по руке.
— А почему тогда у бабушки в Лефортове деньги не приняли? — спросил Петя.
— Неразбериха. Тюрьма переполнена. Твоя мама в камере номер семьдесят четыре. На втором этаже.
— Правда?
— Я всегда говорю правду.
Петя растирал пальцами слюну на замке портфеля.
— Скажите… а я… а за что их арестовали? Они враги?
— Нет. Они не враги.
— А за что тогда?
Незнакомец кинул папиросу в громоздкую черную урну.
1 2 3 4 5