Критикуем обрядность, но не подкрепляем слово делом!
- Человеку нужен обряд! - с издевательским пафосом произносит третий
голос, этакий ядовитый тенорок. - Обряд дает выход как положительным, так
и отрицательным эмоциям!
И все трое говоривших, словно бы не выдержав, разражаются хохотом.
Этот хохот так заразителен (хотя ничего смешного, казалось бы, не
сказано), что Нурланн, не в силах поднять тяжелые веки, сам улыбается в
полусне.
- А вот папа сидит, - говорит девочка.
Нурланн наконец просыпается. Перед ним стоят трое подростков, все
трое знакомые: дочка его Ирма, сын швейцара Циприан и синеглазый сын
Хансена Миккель. Как всегда они мокры, полны скрытой энергии, и сам черт
им не брат. Отблески лиловых молний от близкой Тучи то и дело выхватывает
из мокрой тьмы их мокрые физиономии.
Нурланн с трудом встает.
- Это вы. Я ждал вас. Не смейте туда ходить.
- Отрекохом, - серьезно произносит Циприан. - Отрекохом от сатаны, от
скверны.
- Я не шучу, Циприан, - говорит Нурланн.
- Но это же присно и во веки веков, - убеждающе произносит Миккель. -
Во веки веков, профессор!
- Ребятки! - проникновенно говорит Нурланн. - Вы одурманены. Вы как
мотыльки. Мотыльки летят на свет, а вы летите на тьму. А там - смерть. И
хорошо еще, если моментальная... Слушайте, давайте уйдем отсюда, присядем
где-нибудь, поговорим спокойно, рассудительно. Это же, как липучка для
мух... Я вам все объясню.
- Церковь, - серьезным голосом объявляет Миккель, - учитывая
естественное стремление к прекрасному, издавна пыталась использовать
красоту для религиозного воздействия на прихожан.
Это явное издевательство, но Нурланну не до свары.
- Хорошо, - говорит он. - Хорошо. Об этом мы тоже поговорим. Только
пойдемте отсюда! Вам хочется поиздеваться надо мной - пожалуйста. Но
сейчас я плохой оппонент, сейчас со мной неинтересно. Уйдемте отсюда, и я
постараюсь соответствовать...
Циприан, подняв палец, важно произносит:
- Не все одинаково приемлемо в новых ритуалах. Но сложность работы не
пугает подлинных энтузиастов.
- Папа, - говорит вдруг Ирма обыкновенным голосом. - Пойдем с нами.
Это так просто.
И они, больше не взглянув на него, легким шагом идут дальше к Туче.
Несколько мгновений он смотрит им вслед, а затем бросается, охваченный
жаждой схватить, остановить, оттащить. И вдруг вселенная вокруг него
взрывается лиловым огнем.
...Он видит зеленую равнину под ясным синим небом, и купы деревьев, и
какую-то старую полуразвалившуюся часовню, замшелую и опутанную плющом, и
почему-то идет снег крупными белыми хлопьями. На фоне синего неба один за
другим, подрагивая в каком-то странном ритме, проплывают: серьезный,
сосредоточенный Циприан; задумчивая, очень хорошенькая Ирма; ехидно
ухмыляющийся Миккель...
И какой-то вкрадчивый полузнакомый голос шепчет ему на ухо:
- Как ты думаешь, что это такое? Что ты видишь перед собой?
- Я вижу свою дочь.
- А еще что ты видишь? Расскажи, расскажи нам, это очень интересно.
- По-моему, она повзрослела... Красивая стала девушка.
- Рассказывай, рассказывай!
- Циприан... Хорошая пара.
Голос становится назойливым и крикливым.
- Говори! Говори, Нурланн! Что ты видишь? Говори!
Видение светлого мира исчезает, заволакивается тьмой, и в этой тьме
возникает лицо Бруна, мокрое, свирепое, огромный орущий рот, раскачиваются
в электрическом свете блестящие штыри антенн...
- Говори, Нурланн! Говори! Говори, скотина!
Ранним утром в номер Нурланна врываются Лора и Хансен. Нурланн,
измученный событиями прошлой ночи, спит одетый: как пришел накануне, как
повалился на кушетку в чем был, так и заснул, словно в омут провалился.
Лора и Хансен набрасываются на него и ожесточенно трясут.
- Нурланн, боже мой, сделай что-нибудь! - стонет Лора. - Ирма ушла,
оставила записку, что никогда не вернется... Боже, за что мне это? За
какие грехи?
- Нурланн, надо что-то делать, - хрипит мучительно трезвый Хансен. -
Дети ушли! Все! В городе не осталось ни одного ребенка. Да черт же тебя
возьми, проснись же! Пьян ты, что ли?
Нурланн садится на кушетке. Он и в самом деле словно пьяный: его
пошатывает, глаза не раскрываются, лицо опухло, волосы встрепаны и
слиплись.
- Я боюсь, Нурланн, - ноет Лора. - Сделай что-нибудь! Я ничего не
понимаю... Почему, за что?
- Сволочи! - хрипит Хансен, бегая по комнате. - Сманили детей! Но это
им не пройдет. Хватит, кончилось мое терпение. Кончилось! Да поднимайся же
ты, нашел время дрыхнуть!
- Ну хорошо, хорошо... - бормочет Нурланн, растирая лицо ладонями. -
Сейчас. Дайте штаны надеть. Где здесь у меня штаны? А! Да что
случилось-то, в самом деле? - Он грузно поднимается на ноги. - Что вы
раскудахтались?
- Дети ушли из города! - орет Хансен. - Увели наших детей!

...Когда пятьдесят лет назад детей уводили из города, это было так.
Тянулась бесконечная серая колонна. Дети шли по серым размытым дорогам,
шли спотыкаясь, оскальзываясь и падая под проливным дождем, шли
согнувшись, промокшие насквозь, сжимая в посиневших лапках жалкие
промокшие узелки, шли маленькие, беспомощные, непонимающие, шли плача, шли
молча, шли оглядываясь, шли, держась за руки и за хлястики, а по сторонам
дороги вышагивали мрачные черные фигуры как бы без лиц - железные
отсвечивающие каски, руки, затянутые в черные перчатки, лежали на
автоматах, и дождь лил на вороненую сталь, и лаяли иноземные команды, и
лаяли мокрые иноземные псы...

- Чепуха! - говорит Нурланн, тряся головой и зажмуриваясь. - Это
совсем не то...
- Да очнись ты, черт тебя подери! - орет Хансен. - Их Туча заманила!
Туча их сожрала, ты понимаешь?
- Погоди, - говорит Нурланн. - Надо без паники. Погоди.
- У тебя оружие есть? - спрашивает Хансен. - Пистолет какой-нибудь,
автомат... Хоть что-нибудь?
- Какое оружие, дурак, - огрызается Нурланн. - При чем здесь оружие?

Лимузин Нурланна с трудом пробирается между брошенными как попало
многочисленными автомобилями. За рулем Нурланн, рядом с ним истерически
рыдающая, вся перемазанная расплывшейся косметикой Лора, на заднем сиденье
озверелый Хансен.
Дальше ехать невозможно, и все они выбираются наружу. Кажется, весь
город собрался здесь, плотно закупорив проспект Реформации, он же Дорога
чистых душ. Тысячи людей, мокрых, жалких, растерянных, озлобленных,
недоумевающих, плачущих, кричащих, с закаченными в обмороке глазами,
оскаленных. Утонувшие в толпе автомобили - роскошные лимузины, потрепанные
легковушки с брезентовым верхом, грузовики, автобусы, автокран, на стреле
которого сидят несколько человек. И льет дождь. Да такой, какого Нурланн
не видел никогда в жизни, он даже не представлял себе, что бывают такие
дожди, - тропический ливень, но не теплый, а ледяной, пополам с градом, и
сильный ветер несет его косо, прямо в лица, обращенные к еле видной
черноте впереди, к мутным медленным лиловым вспышкам.
Толпа кричит, плачет, стонет, угрожает:
- Господи, за что? В чем согрешили мы, господи?
- Идиоты! Слюнтяи! Давным-давно надо было их за ухо - и вон из
города!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14