– сказал он.
Высокий Василий, худощавый русый мужик с козлиной бородкой, и советчик, толстый, белобрысый, с белой густой бородой, обкладывающей его красное лицо, подошли и тоже выпили по стаканчику. Старичок подошел было тоже к группе пьющих, но ему не подносили, и он отошел к своим привязанным сзади лошадям и стал поглаживать одну из них по спине и заду.
Старичок был точно такой, каким я воображал его: маленький, худенький, со сморщенным посинелым лицом, жиденькой бородкой, острым носиком и съеденными желтыми зубами. Шапка на нем была ямская, совершенно новая, но полушубчишка, истертый, испачканный дегтем и прорванный на плече и полах, не закрывал колен и посконного нижнего платья, всунутого в огромные валяные сапоги. Сам он весь сгорбился, сморщился и, дрожа лицом и коленами, копошился около саней, видимо, стараясь согреться.
– Что ж, Митрич, поставь косушку-то: согрелся бы важно, – сказал ему советчик.
Митрича подернуло. Он поправил шлею у своей лошади, поправил дугу и подошел ко мне.
– Что ж, барин, – сказал он, снимая шапку с своих седых волос и низко кланяясь, – всю ночь с вами плутали, дорогу искали: хоть бы на косушечку пожаловали. Право, батюшка, ваше сиятельство! А то обогреться не на что, – прибавил он с подобострастной улыбочкой.
Я дал ему четвертак. Целовальник вынес косушку и поднес старичку. Он снял рукавицу с кнутом и поднес маленькую черную, корявую и немного посиневшую руку к стакану; но большой палец его, как чужой, не повиновался ему: он не мог удержать стакана и, разлив вино, уронил его на снег.
Все ямщики расхохотались.
– Вишь, замерз Митрич-то как! аж вина не сдержит.
Но Митрич очень огорчился тем, что пролил вино.
Ему, однако, налили другой стакан и вылили в рот. Он тотчас же развеселился, сбегал в кабак, запалил трубку, стал осклабливать свои желтые съеденные зубы и ко всякому слову ругаться. Допив последнюю косуху, ямщики разошлись к тройкам, и мы поехали.
Снег все становился белее и ярче, так что ломило глава, глядя на него. Оранжевые, красноватые полосы выше и выше, ярче и ярче расходились вверх по небу; даже красный круг солнца завиднелся на горизонте сквозь сизые тучи; лазурь стала блестящее и темнее. По дороге около станицы след был ясный, отчетливый, желтоватый, кой-где были ухабы; в морозном, сжатом воздухе чувствительна была какая-то приятная легкость и прохлада.
Моя тройка бежала очень шибко. Голова коренной и шея с развевающейся по дуге гривой раскачивались быстро, почти на одном месте, под охотницким колокольчиком, язычок которого уже не бился, а скоблил по стенкам. Добрые пристяжные дружно натянули замерзлые кривые постромки, энергически подпрыгивали, кисточка билась под самое брюхо и шлею. Иногда пристяжная сбивалась в сугроб с пробитой дороги и запорашивала глаза снегом, бойко выбиваясь из него. Игнашка покрикивал веселым тенором; сухой мороз повизгивал под полозьями; сзади звонко-празднично звенели два колокольчика и слышны были пьяные покрикиванья ямщиков. Я оглянулся назад: серые курчавые пристяжные, вытянув шеи, равномерно сдерживая дыхание, с перекосившимися удилами, попрыгивали по снегу. Филипп, помахивая кнутом, поправлял шапку, старичок, задрав ноги, так же как и прежде, лежал в середине саней.
Через две минуты сани заскрипели по доскам сметенного подъезда станционного дома, и Игнашка повернул ко мне свое засыпанное снегом, дышащее морозом, веселое лицо.
– Доставили-таки, барин! – сказал он.
11 февраля 1856 г.
Комментарии
(Н. В. Бурнашева)
«Метель». – Впервые рассказ опубликован в журнале «Современник», 1856, № 3.
Основой рассказа послужил случай, происшедший с Толстым 24 января 1854 года на пути с Кавказа домой, в Ясную Поляну. Тогда же ему пришла мысль написать рассказ «Метель» (т. 46, с. 232). Но только спустя два года, в январе 1856 года, писатель вернулся к этому замыслу.
12 февраля рассказ окончен. В тот же день Толстой читает его в редакции «Современника» и записывает в Дневнике: «Окончил „Метель“, ей очень довольны» (т. 47, с. 67).
Новый рассказ был высоко оценен современниками писателя. И. С. Тургенев назвал его «превосходным» (письмо к С. Т. Аксакову от 27 февраля 1856 года. – И. С. Тургенев. полн. собр. соч. и писем. Письма, т. II, с. 340). С. Т. Аксаков просил в письме к Тургеневу 12 марта 1856 года: «Скажите, пожалуйста, графу Толстому, что „Метель“– превосходный рассказ. Я могу об этом судить лучше многих: не один раз испытал я ужас зимних буранов и однажды потому только остался жив, что попал на стог сена и в нем ночевал» («Русское обозрение», 1894, № 12, с. 583).
А. И. Герцен, прочитав «Метель», нашел, что это «чудо» (письмо к М. К. Рейхель от 18 (6) июня 1856 года. – А. И. Герцен. собр. соч. в 30-ти томах, т. XXVI. М., АН СССР, 1962, с. 11).
1 2 3 4 5 6 7 8
Высокий Василий, худощавый русый мужик с козлиной бородкой, и советчик, толстый, белобрысый, с белой густой бородой, обкладывающей его красное лицо, подошли и тоже выпили по стаканчику. Старичок подошел было тоже к группе пьющих, но ему не подносили, и он отошел к своим привязанным сзади лошадям и стал поглаживать одну из них по спине и заду.
Старичок был точно такой, каким я воображал его: маленький, худенький, со сморщенным посинелым лицом, жиденькой бородкой, острым носиком и съеденными желтыми зубами. Шапка на нем была ямская, совершенно новая, но полушубчишка, истертый, испачканный дегтем и прорванный на плече и полах, не закрывал колен и посконного нижнего платья, всунутого в огромные валяные сапоги. Сам он весь сгорбился, сморщился и, дрожа лицом и коленами, копошился около саней, видимо, стараясь согреться.
– Что ж, Митрич, поставь косушку-то: согрелся бы важно, – сказал ему советчик.
Митрича подернуло. Он поправил шлею у своей лошади, поправил дугу и подошел ко мне.
– Что ж, барин, – сказал он, снимая шапку с своих седых волос и низко кланяясь, – всю ночь с вами плутали, дорогу искали: хоть бы на косушечку пожаловали. Право, батюшка, ваше сиятельство! А то обогреться не на что, – прибавил он с подобострастной улыбочкой.
Я дал ему четвертак. Целовальник вынес косушку и поднес старичку. Он снял рукавицу с кнутом и поднес маленькую черную, корявую и немного посиневшую руку к стакану; но большой палец его, как чужой, не повиновался ему: он не мог удержать стакана и, разлив вино, уронил его на снег.
Все ямщики расхохотались.
– Вишь, замерз Митрич-то как! аж вина не сдержит.
Но Митрич очень огорчился тем, что пролил вино.
Ему, однако, налили другой стакан и вылили в рот. Он тотчас же развеселился, сбегал в кабак, запалил трубку, стал осклабливать свои желтые съеденные зубы и ко всякому слову ругаться. Допив последнюю косуху, ямщики разошлись к тройкам, и мы поехали.
Снег все становился белее и ярче, так что ломило глава, глядя на него. Оранжевые, красноватые полосы выше и выше, ярче и ярче расходились вверх по небу; даже красный круг солнца завиднелся на горизонте сквозь сизые тучи; лазурь стала блестящее и темнее. По дороге около станицы след был ясный, отчетливый, желтоватый, кой-где были ухабы; в морозном, сжатом воздухе чувствительна была какая-то приятная легкость и прохлада.
Моя тройка бежала очень шибко. Голова коренной и шея с развевающейся по дуге гривой раскачивались быстро, почти на одном месте, под охотницким колокольчиком, язычок которого уже не бился, а скоблил по стенкам. Добрые пристяжные дружно натянули замерзлые кривые постромки, энергически подпрыгивали, кисточка билась под самое брюхо и шлею. Иногда пристяжная сбивалась в сугроб с пробитой дороги и запорашивала глаза снегом, бойко выбиваясь из него. Игнашка покрикивал веселым тенором; сухой мороз повизгивал под полозьями; сзади звонко-празднично звенели два колокольчика и слышны были пьяные покрикиванья ямщиков. Я оглянулся назад: серые курчавые пристяжные, вытянув шеи, равномерно сдерживая дыхание, с перекосившимися удилами, попрыгивали по снегу. Филипп, помахивая кнутом, поправлял шапку, старичок, задрав ноги, так же как и прежде, лежал в середине саней.
Через две минуты сани заскрипели по доскам сметенного подъезда станционного дома, и Игнашка повернул ко мне свое засыпанное снегом, дышащее морозом, веселое лицо.
– Доставили-таки, барин! – сказал он.
11 февраля 1856 г.
Комментарии
(Н. В. Бурнашева)
«Метель». – Впервые рассказ опубликован в журнале «Современник», 1856, № 3.
Основой рассказа послужил случай, происшедший с Толстым 24 января 1854 года на пути с Кавказа домой, в Ясную Поляну. Тогда же ему пришла мысль написать рассказ «Метель» (т. 46, с. 232). Но только спустя два года, в январе 1856 года, писатель вернулся к этому замыслу.
12 февраля рассказ окончен. В тот же день Толстой читает его в редакции «Современника» и записывает в Дневнике: «Окончил „Метель“, ей очень довольны» (т. 47, с. 67).
Новый рассказ был высоко оценен современниками писателя. И. С. Тургенев назвал его «превосходным» (письмо к С. Т. Аксакову от 27 февраля 1856 года. – И. С. Тургенев. полн. собр. соч. и писем. Письма, т. II, с. 340). С. Т. Аксаков просил в письме к Тургеневу 12 марта 1856 года: «Скажите, пожалуйста, графу Толстому, что „Метель“– превосходный рассказ. Я могу об этом судить лучше многих: не один раз испытал я ужас зимних буранов и однажды потому только остался жив, что попал на стог сена и в нем ночевал» («Русское обозрение», 1894, № 12, с. 583).
А. И. Герцен, прочитав «Метель», нашел, что это «чудо» (письмо к М. К. Рейхель от 18 (6) июня 1856 года. – А. И. Герцен. собр. соч. в 30-ти томах, т. XXVI. М., АН СССР, 1962, с. 11).
1 2 3 4 5 6 7 8