И когда делаю, несомненно спокоен».
Дождик шел уже ливнем и стекал с крыш, журча, в кадушку; молния реже освещала двор и дом. Нехлюдов вернулся в горницу, разделся и лег в постель не без опасения о клопах, присутствие которых заставляли подозревать оторванные грязные бумажки стен.
«Да, чувствовать себя не хозяином, а слугой», – думал он и радовался этой мысли.
Опасения его оправдались. Только что он потушил свечу, его, облипая, стали кусать насекомые.
«Отдать землю, ехать в Сибирь, – блохи, клопы, нечистота… Ну, что ж, коли надо нести это – понесу». Но, несмотря на все желание, он не мог вынести этого и сел у открытого окна, любуясь на убегающую тучу и на открывшийся опять месяц.
IX
К утру только Нехлюдов заснул и потому на другой день проснулся поздно.
В полдень семь выбранных мужиков, приглашенных приказчиком, пришли в яблочный сад под яблони, где у приказчика был устроен на столбиках, вбитых в землю, столик и лавочки. Довольно долго крестьян уговаривали надеть шапки и сесть на лавки. Особенно упорно держал перед собой, по правилу, как держат «на погребенье», свою разорванную шапку бывший солдат, обутый нынче в чистые онучи и лапти. Когда же один из них, почтенного вида широкий старец, с завитками полуседой бороды, как у Моисея Микеланджело, и седыми густыми вьющимися волосами вокруг загорелого и оголившегося коричневого лба, надел свою большую шапку и, запахивая новый домодельный кафтан, пролез на лавку и сел, остальные последовали его примеру.
Когда все разместились, Нехлюдов сел против них и, облокотившись на стол над бумагой, в которой у него был написан конспект проекта, начал излагать его.
Потому ли, что крестьян было меньше, или потому, что он был занят не собой, а делом, Нехлюдов в этот раз не чувствовал никакого смущения.
Невольно он обращался преимущественно к широкому старцу с белыми завитками бороды, ожидая от него одобрения или возражения. Но представление, составленное о нем Нехлюдовым, было ошибочное. Благообразный старец, хотя и кивал одобрительно своей красивой патриархальной головой или встряхивал ею, хмурясь, когда другие возражали, очевидно, с большим трудом понимал то, что говорил Нехлюдов, и то только тогда, когда это же пересказывали на своем языке другие крестьяне. Гораздо более понимал слова Нехлюдова сидевший рядом с патриархальным старцем маленький, кривой на один глаз, одетый в платанную нанковую поддевку и старые, сбитые на сторону сапоги, почти безбородый старичок – печник, как узнал потом Нехлюдов. Человек этот быстро водил бровями, делая усилия внимания, и тотчас же пересказывал по-своему то, что говорил Нехлюдов. Так же быстро понимал и невысокий коренастый старик с белой бородой и блестящими умными глазами, который пользовался всяким случаем, чтобы вставлять шутливые, иронические замечания на слова Нехлюдова, и, очевидно, щеголял этим. Бывший солдат тоже, казалось, мог бы понимать дело, если бы не был одурен солдатством и не путался в привычках бессмысленной солдатской речи. Серьезнее всех относился к делу говоривший густым басом длинноносый с маленькой бородкой высокий человек, одетый в чистое домодельное платье и в новые лапти. Человек этот все понимал и говорил только тогда, когда это нужно было. Остальные два старика, один – тот самый беззубый, который вчера на сходке кричал решительный отказ на все предложения Нехлюдова, и другой – высокий, белый, хромой старик с добродушным лицом, в бахилках и туго умотанных белыми онучами худых ногах, оба почти все время молчали, хотя и внимательно слушали.
Нехлюдов прежде всего высказал свой взгляд на земельную собственность.
– Землю, по-моему, – сказал он, – нельзя ни продавать, ни покупать, потому что если можно продавать ее, то те, у кого есть деньги, скупят ее всю и тогда будут брать с тех, у кого нет земли, что хотят, за право пользоваться землею. Будут брать деньги за то, чтобы стоять на земле, – прибавил он, пользуясь аргументом Спенсера.
– Одно средство – крылья подвязать – летать, – сказал старик с смеющимися глазами и белой бородой.
– Это верно, – сказал густым басом длинноносый.
– Так точно, – сказал бывший солдат.
– Бабенка травы коровенке нарвала, поймали – в острог, – сказал хромой добродушный старик.
– Земли свои за пять верст, а нанять – приступу нет, взнесли цену так, что не оправдаешь, – прибавил беззубый сердитый старик, – веревки вьют из нас, как хотят, хуже барщины.
– Я так же думаю, как и вы, – сказал Нехлюдов, – и считаю грехом владеть землею. И вот хочу отдать ее.
– Что ж, дело доброе, – сказал старец с Моисеевыми завитками, очевидно подразумевая то, что Нехлюдов хочет отдать ее внаймы.
– Я затем и приехал: я не хочу больше владеть землею; да вот надо обдумать, как с нею разделаться.
– Да отдай мужикам, вот и все, – сказал беззубый сердитый старик.
Нехлюдов смутился в первую минуту, почувствовав в этих словах сомнение в искренности своего намерения. Но он тотчас же оправился и воспользовался этим замечанием, чтобы высказать то, что имел сказать.
– И рад бы отдать, – сказал он, – да кому и как? Каким мужикам? Почему вашему обществу, а не Деминскому? (Это было соседнее село с нищенским наделом.) Все молчали. Только бывший солдат сказал:
– Так точно.
– Ну, вот, – сказал Нехлюдов, – вы мне скажите, если бы царь сказал, чтобы землю отобрать от помещиков и раздать крестьянам…
– А разве слушок есть? – спросил тот же старик.
– Нет, от царя ничего нет. Я просто от себя говорю: что если бы царь сказал: отобрать от помещиков землю и отдать мужикам, – как бы вы сделали?
– Как сделали? Разделили бы всю по душам всем поровну, что мужику, что барину, – сказал печник, быстро поднимая и опуская брови.
– А то как же? Разделить по душам, – подтвердил добродушный хромой старик в белых онучах.
Все подтвердили это решение, считая его удовлетворительным.
– Как же по душам? – спросил Нехлюдов. – Дворовым тоже разделить?
– Никак нет, – сказал бывший солдат, стараясь изобразить веселую бодрость на своем лице.
Но рассудительный высокий крестьянин не согласился с ним.
– Делить – так всем поровну, – подумавши, ответил он своим густым басом.
– Нельзя, – сказал Нехлюдов, уже вперед приготовив свое возражение. – Если всем разделить поровну, то все те, кто сами не работают, не пашут, – господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, все городские люди, – возьмут свои паи да и продадут богатым. И опять у богачей соберется земля. А у тех, которые на своей доле, опять народится народ, а земля уже разобрана. Опять богачи заберут в руки тех, кому земля нужна.
– Так точно, – поспешно подтвердил солдат.
– Запретить, чтобы не продавали землю, а только кто сам пашет, – сказал печник, сердито перебивая солдата.
На это Нехлюдов возразил, что усмотреть нельзя, будет ли кто для себя пахать или для другого.
Тогда высокий рассудительный мужик предложил устроить так, чтобы всем артелью пахать.
– И кто пашет, на того и делить. А кто не пашет, тому ничего, – проговорил он своим решительным басом.
На этот коммунистический проект у Нехлюдова аргументы тоже были готовы, и он возразил, что для этого надо, чтобы у всех были плуги, и лошади были бы одинаковые, и чтобы одни не отставали от других, или чтобы все – и лошади, и плуги, и молотилки, и все хозяйство – было бы общее, а что для того, чтобы завести это, надо, чтобы все люди были согласны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Дождик шел уже ливнем и стекал с крыш, журча, в кадушку; молния реже освещала двор и дом. Нехлюдов вернулся в горницу, разделся и лег в постель не без опасения о клопах, присутствие которых заставляли подозревать оторванные грязные бумажки стен.
«Да, чувствовать себя не хозяином, а слугой», – думал он и радовался этой мысли.
Опасения его оправдались. Только что он потушил свечу, его, облипая, стали кусать насекомые.
«Отдать землю, ехать в Сибирь, – блохи, клопы, нечистота… Ну, что ж, коли надо нести это – понесу». Но, несмотря на все желание, он не мог вынести этого и сел у открытого окна, любуясь на убегающую тучу и на открывшийся опять месяц.
IX
К утру только Нехлюдов заснул и потому на другой день проснулся поздно.
В полдень семь выбранных мужиков, приглашенных приказчиком, пришли в яблочный сад под яблони, где у приказчика был устроен на столбиках, вбитых в землю, столик и лавочки. Довольно долго крестьян уговаривали надеть шапки и сесть на лавки. Особенно упорно держал перед собой, по правилу, как держат «на погребенье», свою разорванную шапку бывший солдат, обутый нынче в чистые онучи и лапти. Когда же один из них, почтенного вида широкий старец, с завитками полуседой бороды, как у Моисея Микеланджело, и седыми густыми вьющимися волосами вокруг загорелого и оголившегося коричневого лба, надел свою большую шапку и, запахивая новый домодельный кафтан, пролез на лавку и сел, остальные последовали его примеру.
Когда все разместились, Нехлюдов сел против них и, облокотившись на стол над бумагой, в которой у него был написан конспект проекта, начал излагать его.
Потому ли, что крестьян было меньше, или потому, что он был занят не собой, а делом, Нехлюдов в этот раз не чувствовал никакого смущения.
Невольно он обращался преимущественно к широкому старцу с белыми завитками бороды, ожидая от него одобрения или возражения. Но представление, составленное о нем Нехлюдовым, было ошибочное. Благообразный старец, хотя и кивал одобрительно своей красивой патриархальной головой или встряхивал ею, хмурясь, когда другие возражали, очевидно, с большим трудом понимал то, что говорил Нехлюдов, и то только тогда, когда это же пересказывали на своем языке другие крестьяне. Гораздо более понимал слова Нехлюдова сидевший рядом с патриархальным старцем маленький, кривой на один глаз, одетый в платанную нанковую поддевку и старые, сбитые на сторону сапоги, почти безбородый старичок – печник, как узнал потом Нехлюдов. Человек этот быстро водил бровями, делая усилия внимания, и тотчас же пересказывал по-своему то, что говорил Нехлюдов. Так же быстро понимал и невысокий коренастый старик с белой бородой и блестящими умными глазами, который пользовался всяким случаем, чтобы вставлять шутливые, иронические замечания на слова Нехлюдова, и, очевидно, щеголял этим. Бывший солдат тоже, казалось, мог бы понимать дело, если бы не был одурен солдатством и не путался в привычках бессмысленной солдатской речи. Серьезнее всех относился к делу говоривший густым басом длинноносый с маленькой бородкой высокий человек, одетый в чистое домодельное платье и в новые лапти. Человек этот все понимал и говорил только тогда, когда это нужно было. Остальные два старика, один – тот самый беззубый, который вчера на сходке кричал решительный отказ на все предложения Нехлюдова, и другой – высокий, белый, хромой старик с добродушным лицом, в бахилках и туго умотанных белыми онучами худых ногах, оба почти все время молчали, хотя и внимательно слушали.
Нехлюдов прежде всего высказал свой взгляд на земельную собственность.
– Землю, по-моему, – сказал он, – нельзя ни продавать, ни покупать, потому что если можно продавать ее, то те, у кого есть деньги, скупят ее всю и тогда будут брать с тех, у кого нет земли, что хотят, за право пользоваться землею. Будут брать деньги за то, чтобы стоять на земле, – прибавил он, пользуясь аргументом Спенсера.
– Одно средство – крылья подвязать – летать, – сказал старик с смеющимися глазами и белой бородой.
– Это верно, – сказал густым басом длинноносый.
– Так точно, – сказал бывший солдат.
– Бабенка травы коровенке нарвала, поймали – в острог, – сказал хромой добродушный старик.
– Земли свои за пять верст, а нанять – приступу нет, взнесли цену так, что не оправдаешь, – прибавил беззубый сердитый старик, – веревки вьют из нас, как хотят, хуже барщины.
– Я так же думаю, как и вы, – сказал Нехлюдов, – и считаю грехом владеть землею. И вот хочу отдать ее.
– Что ж, дело доброе, – сказал старец с Моисеевыми завитками, очевидно подразумевая то, что Нехлюдов хочет отдать ее внаймы.
– Я затем и приехал: я не хочу больше владеть землею; да вот надо обдумать, как с нею разделаться.
– Да отдай мужикам, вот и все, – сказал беззубый сердитый старик.
Нехлюдов смутился в первую минуту, почувствовав в этих словах сомнение в искренности своего намерения. Но он тотчас же оправился и воспользовался этим замечанием, чтобы высказать то, что имел сказать.
– И рад бы отдать, – сказал он, – да кому и как? Каким мужикам? Почему вашему обществу, а не Деминскому? (Это было соседнее село с нищенским наделом.) Все молчали. Только бывший солдат сказал:
– Так точно.
– Ну, вот, – сказал Нехлюдов, – вы мне скажите, если бы царь сказал, чтобы землю отобрать от помещиков и раздать крестьянам…
– А разве слушок есть? – спросил тот же старик.
– Нет, от царя ничего нет. Я просто от себя говорю: что если бы царь сказал: отобрать от помещиков землю и отдать мужикам, – как бы вы сделали?
– Как сделали? Разделили бы всю по душам всем поровну, что мужику, что барину, – сказал печник, быстро поднимая и опуская брови.
– А то как же? Разделить по душам, – подтвердил добродушный хромой старик в белых онучах.
Все подтвердили это решение, считая его удовлетворительным.
– Как же по душам? – спросил Нехлюдов. – Дворовым тоже разделить?
– Никак нет, – сказал бывший солдат, стараясь изобразить веселую бодрость на своем лице.
Но рассудительный высокий крестьянин не согласился с ним.
– Делить – так всем поровну, – подумавши, ответил он своим густым басом.
– Нельзя, – сказал Нехлюдов, уже вперед приготовив свое возражение. – Если всем разделить поровну, то все те, кто сами не работают, не пашут, – господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, все городские люди, – возьмут свои паи да и продадут богатым. И опять у богачей соберется земля. А у тех, которые на своей доле, опять народится народ, а земля уже разобрана. Опять богачи заберут в руки тех, кому земля нужна.
– Так точно, – поспешно подтвердил солдат.
– Запретить, чтобы не продавали землю, а только кто сам пашет, – сказал печник, сердито перебивая солдата.
На это Нехлюдов возразил, что усмотреть нельзя, будет ли кто для себя пахать или для другого.
Тогда высокий рассудительный мужик предложил устроить так, чтобы всем артелью пахать.
– И кто пашет, на того и делить. А кто не пашет, тому ничего, – проговорил он своим решительным басом.
На этот коммунистический проект у Нехлюдова аргументы тоже были готовы, и он возразил, что для этого надо, чтобы у всех были плуги, и лошади были бы одинаковые, и чтобы одни не отставали от других, или чтобы все – и лошади, и плуги, и молотилки, и все хозяйство – было бы общее, а что для того, чтобы завести это, надо, чтобы все люди были согласны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124