Лошадь, лежавшая на земле, перевернулась, на боках у неё была кровь и какие-то движущиеся тени; сухощавый внезапно бросил её и побежал по направлению к своему хозяину, – так бежал шагов десять. Ноги у него были стянуты и спутаны серым, и он бесцельно размахивал саблей. Серые ленты веяли следом за ним; тонкое серое покрывало было у него на лице. Левой рукой он колотил что-то такое, что сидело на его теле, затем вдруг покачнулся и упал. Сделал было усилие, чтобы встать, снова упал и вдруг завыл: «Ой – о-о-й – о-ой!».
Хозяин его видел огромных пауков и над собой, и внизу, на земле.
Когда ему удалось, наконец, заставить свою лошадь подойти к этому стонущему серому существу, которое барахталось в судорожной борьбе, послышался топот копыт, и маленький человек, верхом, безоружный, лёжа животом на белой лошади и вцепившись в её гриву, ураганом пронёсся мимо. И опять липкая сеть серых летучих волокон мазнула по лицу предводителя. Везде, кругом и вверху, эти бесшумно плывущие клубки описывали круги, всё ближе и ближе к нему…
Впоследствии до самого дня своей смерти он не мог решить, как всё это случилось. Сам ли он повернул свою лошадь, или она по собственному почину пошла следом за другой лошадью? Достаточно только сказать, что в следующую минуту он уже скакал в галоп по долине ожесточённо крутя саблей над головой. Ветер всё усиливался, и воздушные суда пауков, воздушные узлы и воздушные полотнища, казалось, мчались за ним, как будто сознательно его преследуя.
Топ-топ, тук-тук – скакал человек с серебряной уздечкой, не думая о том, куда скачет, скакал с испуганным лицом, вглядываясь то направо, то налево и с саблей наготове. А в сотне ярдов, с хвостом из порванной паутины, тянувшейся за ним, скакал маленький человек на белой лошади, всё ещё не вполне твёрдо сидя в седле. Камыши склонялись перед ним, дул свежий и сильный ветер; над его плечом хозяин видел эти паутинные клубки, догоняющие его…
Он был поглощён одной мыслью – спастись от пауков, и поэтому только когда его лошадь уже присела для прыжка, он заметил, что впереди – овраг. Он растерялся, перегнулся вперёд – на шею лошади, снова сел в седло – но уже было поздно.
Хотя, растерявшись, он и не сумел перескочить, но он всё же не забыл, как надо падать, и вновь был истинным всадником в воздухе налету. Он отделался ушибом плеча, а его лошадь покатилась, судорожно брыкая ногами, потом лежала внизу, не шевелясь. Сабля его воткнулась концом в твёрдую почву и переломилась пополам, как будто Фортуна разжаловала его из своих рыцарей, а отскочивший конец сабли пролетел на какой-нибудь дюйм от его лица.
Через минуту он уже был на ногах, и, затаив дыхание, смотрел на паутинные клубки, которые мчались на него. На мгновение его осенила мысль – бежать, но он вспомнил об овраге и остановился. Он отскочил в сторону, чтобы увернуться от этого плывущего по ветру ужаса, а затем стал быстро карабкаться по крутым откосам, стараясь держаться той стороны, где не было ветра.
Тут за ветром, на берегу высохшей речонки, он мог скрючиться и, в безопасности, следить за этими странными, серыми клубками, которые всё плыли и плыли, а когда ветер затихнет – можно будет бежать отсюда. И он долго лежал согнувшись, следя за этими странными, серыми лохмотьями, тянувшими свои волокна по узкой полосе неба.
Раз как-то один из отставших пауков упал в лощину рядом с ним. Поперёк – от одной ноги паука до конца другой – было не меньше фута, а тело его было с половину ладони. Поглядев некоторое время на чудовищную быстроту, с которой паук искал добычи и отскакивал, человек подставил ему сломанную саблю – пусть-ка укусит, а затем поднял свой каблук с подковой и раздавил его в лепёшку. При этом он отпустил ругательство и долго смотрел вверх и под ноги себе – нет ли ещё пауков.
Когда, наконец, он уверился, что весь рой пауков не может упасть сюда, он поискал удобного места, сел, погрузился в раздумье и, по своему обыкновению, начал хрустеть пальцами и кусать ногти. Появление спутника на белой лошади вывело его из этого состояния.
Ещё задолго до того, как он его увидел, он знал о его приближении по топоту копыт, спотыкающейся поступи и спокойному голосу. И вот теперь появилась жалкая фигура маленького человека, всё ещё со шлейфом из белой паутины, тянувшимся за ним. Они встретились молча. Маленький человек был утомлён и пристыжен до состояния безнадёжной горечи; он очутился лицом к лицу с присевшим на корточки хозяином. Этого передёрнуло под взглядом своего слуги.
– Ну? – наконец произнёс он, уже без всякой претензии на прежний свой повелительный тон. – Вы его бросили?
– Моя лошадь совсем взбесилась.
– Я знаю. И моя тоже.
Он мрачно засмеялся в лицо хозяину.
– Я же говорю: моя лошадь взбесилась, – сказал человек, у которого когда-то была серебряная уздечка.
– Оба мы трусы, – сказал маленький человек.
А тот опять похрустел пальцами некоторое время, пристально глядя на маленького человека.
– Не называйте меня трусом, – произнёс он наконец.
– Вы – трус, как и я сам.
– Быть может, и трус. Есть какой-то предел, за которым всякий человек может и должен испытывать страх. И это я познал, наконец, но не в такой степени, как вы. Вот тут-то и можно установить различие.
– Никогда мне даже не снилось, чтобы вы могли покинуть его. Ведь он спас вам жизнь за две минуты перед тем… Но почему, собственно, вы являетесь нашим повелителем?
Хозяин снова захрустел суставами пальцев, и лицо его было мрачно.
– Ни один человек ещё не называл меня трусом, – сказал он. – Лучше сломанная сабля, чем совсем никакой. Нельзя требовать от одной загнанной белой лошади, чтобы она тащила двух человек целых четыре дня. Я ненавижу белых лошадей, но на этот раз делу не поможешь. Вы начинаете понимать меня? Пользуясь тем, что видели и вообразили себе, вы, похоже, собираетесь запятнать мою репутацию. Люди, подобные вам свергают королей. Впрочем, вы – никогда мне не нравились.
– О, хозяин! – произнёс маленький человек.
– Нет, – сказал хозяин. – Нет!
Он резко поднялся при первом же движении маленького человека. Мгновение они мерили друг друга глазами. Над ними плыли клубки пауков. Быстро осыпались камешки, затем – топот бегущих ног, крик отчаяния, удар…
К ночи ветер стих. Когда солнце село, было ясно и тихо, и человек, у которого была когда-то серебряная уздечка, осторожно вышел, наконец, из оврага по удобному для подъёма откосу, но теперь он вёл уже под уздцы белую лошадь, которая раньше принадлежала маленькому человеку. Он был не прочь вернуться к своей лошади, чтобы снять с неё серебряную уздечку, но боялся ночи и усиливающегося ветра, который мог ещё застать его в долине; кроме того, ему не улыбалось и то, что он мог найти свою лошадь всю опутанную паутиной и, пожалуй, даже, неприглядно объеденную.
И когда он подумал об этих паутинных клубках и обо всех опасностях, через которые прошёл, и о том, каким образом он был спасён в этот день, его рука невольно нащупала маленькую ладанку, висевшую у него на шее, и он на миг ухватился за неё с сердечной благодарностью. И в то же время он посмотрел вниз, в долину.
– Я был разгорячён страстью, – сказал он, – теперь она получила своё возмездие. И они тоже, без сомнения…
Тут, вдали от лесистых холмов, на другом конце долины, сквозь прозрачность солнечного заката он определённо и безошибочно заметил маленькую струйку дыма.
1 2 3 4
Хозяин его видел огромных пауков и над собой, и внизу, на земле.
Когда ему удалось, наконец, заставить свою лошадь подойти к этому стонущему серому существу, которое барахталось в судорожной борьбе, послышался топот копыт, и маленький человек, верхом, безоружный, лёжа животом на белой лошади и вцепившись в её гриву, ураганом пронёсся мимо. И опять липкая сеть серых летучих волокон мазнула по лицу предводителя. Везде, кругом и вверху, эти бесшумно плывущие клубки описывали круги, всё ближе и ближе к нему…
Впоследствии до самого дня своей смерти он не мог решить, как всё это случилось. Сам ли он повернул свою лошадь, или она по собственному почину пошла следом за другой лошадью? Достаточно только сказать, что в следующую минуту он уже скакал в галоп по долине ожесточённо крутя саблей над головой. Ветер всё усиливался, и воздушные суда пауков, воздушные узлы и воздушные полотнища, казалось, мчались за ним, как будто сознательно его преследуя.
Топ-топ, тук-тук – скакал человек с серебряной уздечкой, не думая о том, куда скачет, скакал с испуганным лицом, вглядываясь то направо, то налево и с саблей наготове. А в сотне ярдов, с хвостом из порванной паутины, тянувшейся за ним, скакал маленький человек на белой лошади, всё ещё не вполне твёрдо сидя в седле. Камыши склонялись перед ним, дул свежий и сильный ветер; над его плечом хозяин видел эти паутинные клубки, догоняющие его…
Он был поглощён одной мыслью – спастись от пауков, и поэтому только когда его лошадь уже присела для прыжка, он заметил, что впереди – овраг. Он растерялся, перегнулся вперёд – на шею лошади, снова сел в седло – но уже было поздно.
Хотя, растерявшись, он и не сумел перескочить, но он всё же не забыл, как надо падать, и вновь был истинным всадником в воздухе налету. Он отделался ушибом плеча, а его лошадь покатилась, судорожно брыкая ногами, потом лежала внизу, не шевелясь. Сабля его воткнулась концом в твёрдую почву и переломилась пополам, как будто Фортуна разжаловала его из своих рыцарей, а отскочивший конец сабли пролетел на какой-нибудь дюйм от его лица.
Через минуту он уже был на ногах, и, затаив дыхание, смотрел на паутинные клубки, которые мчались на него. На мгновение его осенила мысль – бежать, но он вспомнил об овраге и остановился. Он отскочил в сторону, чтобы увернуться от этого плывущего по ветру ужаса, а затем стал быстро карабкаться по крутым откосам, стараясь держаться той стороны, где не было ветра.
Тут за ветром, на берегу высохшей речонки, он мог скрючиться и, в безопасности, следить за этими странными, серыми клубками, которые всё плыли и плыли, а когда ветер затихнет – можно будет бежать отсюда. И он долго лежал согнувшись, следя за этими странными, серыми лохмотьями, тянувшими свои волокна по узкой полосе неба.
Раз как-то один из отставших пауков упал в лощину рядом с ним. Поперёк – от одной ноги паука до конца другой – было не меньше фута, а тело его было с половину ладони. Поглядев некоторое время на чудовищную быстроту, с которой паук искал добычи и отскакивал, человек подставил ему сломанную саблю – пусть-ка укусит, а затем поднял свой каблук с подковой и раздавил его в лепёшку. При этом он отпустил ругательство и долго смотрел вверх и под ноги себе – нет ли ещё пауков.
Когда, наконец, он уверился, что весь рой пауков не может упасть сюда, он поискал удобного места, сел, погрузился в раздумье и, по своему обыкновению, начал хрустеть пальцами и кусать ногти. Появление спутника на белой лошади вывело его из этого состояния.
Ещё задолго до того, как он его увидел, он знал о его приближении по топоту копыт, спотыкающейся поступи и спокойному голосу. И вот теперь появилась жалкая фигура маленького человека, всё ещё со шлейфом из белой паутины, тянувшимся за ним. Они встретились молча. Маленький человек был утомлён и пристыжен до состояния безнадёжной горечи; он очутился лицом к лицу с присевшим на корточки хозяином. Этого передёрнуло под взглядом своего слуги.
– Ну? – наконец произнёс он, уже без всякой претензии на прежний свой повелительный тон. – Вы его бросили?
– Моя лошадь совсем взбесилась.
– Я знаю. И моя тоже.
Он мрачно засмеялся в лицо хозяину.
– Я же говорю: моя лошадь взбесилась, – сказал человек, у которого когда-то была серебряная уздечка.
– Оба мы трусы, – сказал маленький человек.
А тот опять похрустел пальцами некоторое время, пристально глядя на маленького человека.
– Не называйте меня трусом, – произнёс он наконец.
– Вы – трус, как и я сам.
– Быть может, и трус. Есть какой-то предел, за которым всякий человек может и должен испытывать страх. И это я познал, наконец, но не в такой степени, как вы. Вот тут-то и можно установить различие.
– Никогда мне даже не снилось, чтобы вы могли покинуть его. Ведь он спас вам жизнь за две минуты перед тем… Но почему, собственно, вы являетесь нашим повелителем?
Хозяин снова захрустел суставами пальцев, и лицо его было мрачно.
– Ни один человек ещё не называл меня трусом, – сказал он. – Лучше сломанная сабля, чем совсем никакой. Нельзя требовать от одной загнанной белой лошади, чтобы она тащила двух человек целых четыре дня. Я ненавижу белых лошадей, но на этот раз делу не поможешь. Вы начинаете понимать меня? Пользуясь тем, что видели и вообразили себе, вы, похоже, собираетесь запятнать мою репутацию. Люди, подобные вам свергают королей. Впрочем, вы – никогда мне не нравились.
– О, хозяин! – произнёс маленький человек.
– Нет, – сказал хозяин. – Нет!
Он резко поднялся при первом же движении маленького человека. Мгновение они мерили друг друга глазами. Над ними плыли клубки пауков. Быстро осыпались камешки, затем – топот бегущих ног, крик отчаяния, удар…
К ночи ветер стих. Когда солнце село, было ясно и тихо, и человек, у которого была когда-то серебряная уздечка, осторожно вышел, наконец, из оврага по удобному для подъёма откосу, но теперь он вёл уже под уздцы белую лошадь, которая раньше принадлежала маленькому человеку. Он был не прочь вернуться к своей лошади, чтобы снять с неё серебряную уздечку, но боялся ночи и усиливающегося ветра, который мог ещё застать его в долине; кроме того, ему не улыбалось и то, что он мог найти свою лошадь всю опутанную паутиной и, пожалуй, даже, неприглядно объеденную.
И когда он подумал об этих паутинных клубках и обо всех опасностях, через которые прошёл, и о том, каким образом он был спасён в этот день, его рука невольно нащупала маленькую ладанку, висевшую у него на шее, и он на миг ухватился за неё с сердечной благодарностью. И в то же время он посмотрел вниз, в долину.
– Я был разгорячён страстью, – сказал он, – теперь она получила своё возмездие. И они тоже, без сомнения…
Тут, вдали от лесистых холмов, на другом конце долины, сквозь прозрачность солнечного заката он определённо и безошибочно заметил маленькую струйку дыма.
1 2 3 4