Мы уже тогда были в такой зависимости от цивилизации белого человека, что продукты ее становились для нас совершенно необходимыми. Такие пограничные пункты, как форт Бентон, играли в нашей жизни большую роль: это были центры обменной торговли. Мы доставляли сюда прежде всего меха, превосходно выделанные нашими женщинами. То были шкурки пушного зверя, добытого в зимнюю пору у подножия Скалистых гор либо в самих горах. Особенно ценился мех бобра. Кроме того, в цене были шкуры бизонов, оленей, антилоп, медведей. В обмен на меха мы приобретали главным образом порох и свинец, ружья, топоры, одеяла — более легкие, чем бизоньи шкуры, но не такие теплые, а также разные другие вещи вроде гвоздей, соли и даже сластей. Что и говорить, конфеты были любимым лакомством для нас, детей.
В своем описании я не хотел бы создавать ошибочного представления, что в нашем индейском мирке все протекало образцово, благородно, дельно и продуманно. Наоборот, мы все еще продолжали оставаться прежними варварами, и наша тогдашняя беспомощность перед новыми условиями жизни до сих пор вызывает у меня легкий румянец смущения. Так, например, огнестрельное оружие уже в течение жизни двух поколений было для нас важным средством борьбы за существование, но, несмотря на это, во всем племени не нашлось человека, который научился бы различать по сортам простой порох, не было и оружейника, умевшего починить испорченное ружье. В этих случаях мы, как дети, зависели от чужой помощи. За эту свою неприспособленность нам приходилось расплачиваться на каждом шагу дорогой ценой.
Наряду с отсутствием технических навыков сказывалась также определенная умственная неразвитость. Я особенно имею в виду слабоволие наших людей в отношении алкоголя. Пьянство причиняло нам огромный вред, не меньший, чем черная оспа, холера и другие ранее неизвестные у нас болезни, завезенные в прерии белыми людьми. Организм индейца плохо сопротивлялся этой отраве; под одуряющим воздействием водки пьяница превращался в первобытного дикаря. За последние пятьдесят лет наше племя пережило несколько алкогольных «эпидемий», которые едва не привели нас к полному вырождению. Виноваты в этом были белые торговцы: они спаивали мужчин и женщин, чтобы потом за гроши выманить у них все ценное. Но опаснее, чем материальные потери, был огромный ущерб для здоровья индейцев: становясь алкоголиками, они совершенно выбивались из колеи, дичали и гибли, как мухи, от разных заболеваний.
Старейшины насколько могли боролись с этим пороком и всячески оберегали от него племя, но все-таки многие обнаруживали склонность к пьянству. Теперь, когда мы расположились лагерем около форта Бентон, возможностей напиваться стало слишком много, и мужчины нашего племени не могли противостоять этому соблазну.
Я вспоминаю сейчас один неприятный случай, происшедший в нашем вигваме на второй вечер после прибытия Черных Стоп на берег Миссури. Мы сидели у очага. Отец только что вернулся из поселка, куда ходил за какими-то покупками. Он сел рядом со мной. Весело бормоча что-то, он дохнул на меня таким спиртным перегаром, что мне на мгновение стало дурно. Меня начало рвать, и я едва успел выбежать на двор. Мать сильно отчитала отца. В сознании своей вины он сразу протрезвел и, не поужинав, лег спать. С этого дня я почувствовал непреодолимое отвращение к водке.
На следующий день мать нарядила меня в праздничную одежду: мне предстояло отправиться в форт вместе со всей семьей. Мать взяла с собой на продажу только что сшитый, красиво отделанный индейский костюм из оленьих шкур, а отец — несколько меховых шкурок с последней зимней охоты. Я тоже не хотел отставать — взял с собой маленькую лодку — каноэ — игрушку, искусно вырезанную из дерева и ярко раскрашенную отцом.
Когда мы прибыли на место, я был ошеломлен. Такого оживления и таких интересных вещей мне никогда еще не приходилось видеть. Большие деревянные дома, стоящие на значительном расстоянии друг от друга, образовывали два длинных ряда по обеим сторонам улицы. Всюду было множество людей. Опасаясь потеряться в такой огромной толпе, я крепко держался за руку матери и пожирал глазами открывшийся передо мною шумный мир Больше всего тут было индейцев и индеанок различных племен. Мы различали их по украшениям на голове или по вышивке на мокасинах.
Неожиданно послышался рев, похожий на мычанье бизонов, и топот множества копыт. Среди облаков пыли на огромных конях ехали ловкие белые всадники, гнавшие стадо скота. Так впервые увидел я знаменитых ковбоев — белых пастухов, в шляпах с широкими полями, с длинными лассо у седел.
Меня поразили американские лошади с короткими гривами, намного более рослые, чем лучшие наши мустанги. Впервые столкнулся я и с «пятнистыми бизонами»— домашним скотом белого человека. Зрелище было захватывающим, но запах скота был для нас невыносим. Мы старались держаться подальше.
Больше всего возбуждало во мне любопытство обилие товаров в магазинах. Горы самых различных вещей громоздились до потолка и привлекали взор своим великолепием. У меня разбегались глаза.
— Ох, и богаты же эти американцы! — шептал я как зачарованный.
Мне вспомнились рассказы моего дяди Раскатистого Грома, который бывал в американских городах на востоке. По правде говоря, в форте Бентон было не так уж много товаров, но мне, наивному ребенку, все это казалось каким-то чудом.
Мы встретили дружественных сиу. Обрадовавшись нашему приходу, они пригласили нас в свой поселок. Там, на лугу, они развели костер и приготовили чай; это был напиток еще неизвестный у нас. Один из сиу несколько зим прожил в плену у черноногих и знал наш язык.
— Это «коричневая вода» Длинных Ножей! — объяснил он нам, показывая на чай.
Не знаю, как родителям, а мне эта «коричневая вода» пришлась не по вкусу — слишком горькой. Зато с большим интересом прислушивался я к рассказам сиу о белых людях, с которыми ему в течение многих лет приходилось сталкиваться в индейских резервациях… Он жаловался на убийственную тоску нынешней своей жизни, лишенной прежней прелести: кончились для него скачки, переходы в прериях и охота, он чувствовал себя как в тюрьме.
— Вы, — говорил он, — еще счастливы, потому что можете кочевать куда глаза глядят и жить, как сами хотите. Но долго ли продлится ваша свобода?
Потом он предостерег нас от употребления пищи белых людей:
— Не принимайте их еды. От нее выпадают зубы.
Он рассказал нам о губительном действии хлеба и сладостей. Показывая свои зубы, сиу говорил:
— Поглядите! Все они здоровые — такие же, как у наших стариков. Теперь посмотрите на зубы этого парня, который ест мучную пищу белых.
Он подозвал одного из молодых сиу: зубы у того действительно оказались гнилыми.
— До недавнего времени, — продолжал рассказчик, — многие из нас доживали до ста зим, но как только мы покорились белым и стали общаться с ними, нас косят разные смертельные болезни. Мы гибнем, и, наверно, скоро никого из нашего племени не останется в живых…
Он помолчал, потом взял в руки пряди своих длинных волос и заметил скорбно:
— Таких волос у белых людей нет. Я знал только одного белого человека с длинными волосами: это был генерал Кастер. Много зим назад он пал в битве, во время которой мы нанесли ему поражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56