Черные облака немного рассеялись над головой, и показался клочок синего вымытого дождем неба, на котором судорожно мерцали одна-две звезды. С минуту я мог видеть только этот кусочек неба, но постепенно разобрал привычные очертания больших, неистово раскачивающихся вязов, а за ними четкую линию плит садовой стены. Затем кружащийся лист резко ударил меня по лицу и взгляд мой непроизвольно остановился на чем-то таком, что я не смог сразу определить: нечто маленькое, черное и мокрое.
– Что это? – хрипло вырвалось у меня. – Почему-то показалось, что это не могло быть человеком, и я не мог спросить: «Кто это?»
– Ты не узнаешь меня? – запричитал голос и в нем определенно почудилось что-то знакомое. – Я не могу войти и показаться, у меня нет времени. Ты так долго не открывал дверь, Френк, и я так продрогла, ужасно продрогла! Посмотри восходит луна и ты можешь разглядеть меня. Представляю, как страстно ты хочешь увидеть меня, впрочем, так же, как и я.
И пока это привидение говорило, или скорее причитало, лунный диск пробился сквозь влажный воздух и повис в нем. Передо мной предстала низенькая сморщенная фигура, оказавшаяся очень маленькой женщиной. Одета она была во все черное и поверх головы черное покрывало, наподобие свадебной фаты, полностью окутывало ее. И с каждой складки этой фаты и платья падали тяжелые капли воды.
В левой руке она держала небольшую корзинку, и в лунном свете ее рука, такая маленькая и худая, высвечивалась белым пятном. На безымянном пальце я заметил красную полоску – след от обручального кольца. Правая же рука была направлена ко мне так, будто молила о чем-то.
И как только я все это увидел, ужас, казалось, так и схватил меня за горло, словно он был живым существом, потому что, насколько знаком был голос, настолько оказался знакомым и облик, хотя церковный погост забрал его давным-давно. Я онемел и не мог даже пошевелиться.
– О, неужели ты все еще не узнаешь меня? – взмолился голос. – Я пришла так издалека, чтобы увидеть тебя, но я не могу задерживаться. Смотри, смотри. – И своей тонкой рукой она начала судорожно срывать с себя черную фату, закутывающую ее. Наконец она упала, и, как во сне, я увидел то, что подсознательно ожидал увидеть: бледное лицо и светло-русые волосы моей жены. Не в состоянии ни говорить, ни двигаться, я только с изумлением смотрел на нее. Совершенно точно это была она, такою я видел ее в последний раз; смертельно бледная с багровыми кругами вокруг глаз, до подбородка накрытая покрывалом, с той лишь разницей, что сейчас глаза ее были широко раскрыты, взгляд устремлен на меня, а выбившуюся прядь мягких светлых волос развевал ветер.
– Теперь ты узнал меня, Френк? Мне было очень нелегко добраться повидать тебя и так холодно! Но завтра ты женишься, Френк, а я обещала, очень давно, вспомнить о тебе, когда ты надумаешь жениться, где бы я ни была, и я сдержала свое обещание, я пришла «оттуда» и принесла тебе подарок. Очень горько умирать такой молодой! А ведь я была так молода, чтобы умереть и покинуть тебя, но вынуждена была умереть. Возьми это, возьми скорее, я не могу оставаться дольше. И если я не могла дать тебе свою жизнь, Френк, то я принесла тебе свою смерть – возьми ее!
– И как только привидение всунуло корзинку мне в руку, снова пошел дождь, оттеняя лунный свет.
– Я должна идти, я должна идти, – доносился все тот же знакомый голос в плаче отчаяния. – Почему ты долго не открывал дверь? Я хотела поговорить с тобой перед твоей свадьбой с Анни, а теперь я уже никогда больше не увижу тебя. Никогда! Никогда! Я навсегда потеряла тебя! Навсегда! Навсегда!
Как только затихли последние причитания, вихрем налетел ветер, с таким натиском и силой, как будто это были тысячи ветров, и швырнул меня в дом, с треском захлопнув за мной дверь. Шатаясь, я добрел до кухни и поставил на стол корзинку. Как раз в этот момент упали несколько тлеющих угольков и слабое пламя тускло осветило тарелки в кухонном шкафу и даже оловянный подсвечник и спичечный коробок рядом с ним. Чтобы окончательно не сойти с ума от темноты и страха, я, схватил спички, зажег одну и поднес к свече. Вскоре она разгорелась, и я огляделся. Все было как обычно, все так, как оставила прислуга, над камином мерно отстукивали часы. Когда я посмотрел на них, пробило два, и в этой гнетущей обстановке их бой подействовал на меня успокаивающе.
Затем я взглянул на корзинку, ловко сплетенную из белых прутьев с черными ободками и с пестрой черно-белой ручкой. Я хорошо знал эту корзинку и другой подобной мне не доводилось видеть. Я купил ее на Мадейре много лет назад в подарок жене. И потом, в конце концов, ее смыло штормом с борта корабля в Ирландском проливе. Помню, в корзинке было много газет и библиотечных книг, за которые мне пришлось платить. А в свое время я очень часто видел эту самую корзинку вот на этом кухонном столе, потому как дорогая моя жена часто собирала в нее цветы, и коротко срезанные розы из нашего сада всегда были на кухне. Обычно, собрав цветы, она входила на кухню, ставила корзинку на стол, вот сюда, где она стоит сейчас, и давала распоряжения к обеду. Все это мгновенно всплыло в моей памяти, пока я чуть живой стоял со свечой в руке, с меркнущим рассудком. Мне показалось, что я заснул и стал жертвой ночного кошмара и что проснувшись, все происшедшее окажется дурным сновидением. Но, нарушив тишину, по кухонному шкафу побежала и спрыгнула на пол мышь.
Что же было в корзинке? Я боялся заглянуть в нее и лишь остатки внутренней силы подтолкнули меня сделать это. Я придвинулся к столу и с минуту стоял, прислушиваясь к биению сердца. Затем я все таки протянул руку и приоткрыл крышку. На память пришли слова: «Я не могу дать тебе свою жизнь, поэтому я принесла тебе свою смерть». Что она имела ввиду, и что вообще все это могло означать? Я должен знать, иначе я сойду с ума. Что бы там ни было, вот оно здесь, лежит, завернутое в полотно.
О! Боже! Помоги мне!
Это был маленький бесцветный человеческий череп!
Сон! В конце концов всего лишь кошмарный сон, но какой сон! А завтра я женюсь.
Смогу ли я жениться завтра?

1 2