Старшую успел еще до сына за графа Струминского выдать, так ради нее имение заложил. Сейчас у них в разоренном поместье нищета страшная, один шляхетский гонор остался. Мы с Матеушем в один голос Весе советовали смириться, но родителя не осуждать, тот вправе дочь родную навеки в девках оставить, но абы какому холопу не отдать. На что Веся, с гневом великим на ноги вскочивши, «ничего подобного»вскричала, ее избранник пан Потыра вовсе не холоп и не голодранец, а старого шляхетского рода, человек ученый, науки проходил в Берлине да в Вене, свой пай в той сахарной фабрике имеет, и немалый, будет им с чего жить безбедно. И без приданого ее с великой охотою берет, потому что полюбил великой любовью и без нее ему свет белый не мил.
Услышав это, вспомнила я еще о трех бесприданных дочерях Шелиги, ведь им мужей не найти, ибо ради старшей да сына Шелига всего имения лишился. А известно ли ее батюшке, что пан Потыра и без приданого брать согласный? – спросила я. Веся ответила: когда пан Потыра в их дом сватать ее явился, батюшка после первых же слов сразу за саблю схватился, так что до приданого дело не дошло, ибо пан Потыра счел за лучшее в бегство обратиться. Ведь откуда ему знать, что не сабля на стене батюшкиного кабинета почитай от полувека красуется, а пустые ножны на ковре висят. Весе давно известно, что на приданое никакой надежды не имеет и ради батюшкиных шляхетских амбиций старой девой останется, а теперь появился достойный жених, так и его прогнали. Другой-то не скоро сыщется, и, коли замуж за пана Потыру не пойдет, придется ей дни свои влачить из милости приживалкой в доме старшей сестры или брата, тогда уж лучше сразу в монастырь идти. Но она несогласная и пойдет за пана Потыру хоть вопреки отцовской воле.
Очень огорчила меня Весина исповедь, жаль девушку, тем более что пригожеством бедняжка не блещет, равно как и младшие сестры, да и старшая, что за графа Струминского выдана, страшна была как смерть, граф на приданое польстился, что старый Шелига с трудом великим наскреб для нее с обидою для остальных.
И так Веся рыдала, так меня о помощи молила, что велела я ей на Бога уповать и помочь пообещала. Пока что спать ее отвела, а коли в ее поисках пан Шелига к нам заявится, сама с ним говорить решила, на Матеуша не полагаясь, ибо и для него пан Потыра представляется недостойным претендентом на руку благородной девицы.
Ночь прошла спокойно, а наутро каретою поехала я к пану Шелиге одна. Мне придавало смелости то обстоятельство, что со времен ранней моей юности пан Шелига всегда мне большое внимание оказывал, хотя женатый и семейством обремененный. Ручки без устали целовать норовил и подпругу на охоте без потребности поправлял, счастье еще, что супруга его, матушка Весина, хоть собою невидная, здоровьем и крепостью всегда отличалась и мужа в железных рукавицах держала. Так теперь я на сантиментах пана Шелиги свои расчеты строила.
Шелига с почтением меня принял, а я, тотчас быка за рога взявши, вопросом его огорошила: какое он приданое своим дочерям определяет? Пан Шелига даже в лице переменился и рот от изумления раскрыл. Придя в себя, в сердцах запамятовав, что я уже давно замужем и мать двоих детей, как рявкнет грозно: «А какое милостивой панне дело до моих дочерей и их приданого?» Я с улыбкой на то отвечала, что, будучи с их семейством в давнем приятельстве и соседстве и душою о паннах Шелижанках изболевшись, могу им приискать достойного жениха. И так при этом на старого баловника поглядела, что враз о беглой дочери забыл и ко мне с любезностями разлетелся, ну да я с такими старыми проказниками давно научилась обходиться, в три мига его усмирила.
Тогда старик сокрушенно мне признался – нет у его дочерей приданого, ни гроша, и что с ними делать, ума не приложит. И тут я слово за слово, исподволь до пана Потыры добравшись, представила ему всю выгоду замужества Веси с управителем. Совместно мы порешили – пусть Веся свадьбу уходом играет, а он, пан Шелига, гонора своего шляхетского не уронит и своего согласия на дочернин мезальянс не даст, язык на то не повернется. А потом они ему в ноги покаянно падут, он же проклинать их своим отцовским проклятием не станет, а гнев его в том проявится, что ослушливую дочь лишит приданого. И хотя сама я все придумала, тут же усердно принялась расхваливать чванливого голодранца за его разум и умение, благодаря которым он и гонор шляхетский соблюдает, и дочь пристроит. Распрощалась и с доброй вестью к беглянке поспешила.
Веся с паном Потырой по задумке моей поступили и спустя немного времени сбежали, не слишком скрываясь, да и погоня не слишком усердствовала…
С трудом продираясь сквозь историю бедной Веси, Юстина позабыла о главной цели расшифровки прабабкиного дневника – императорских сувенирах. Теперь Юстина уже переписывала текст дневника на новой пишущей машинке, добытой для нее Барбарой, увлекшись всеми этими перипетиями столетней давности. Ее интересовали дальнейшие судьбы людей, окружавших когда-то прабабку, и она с большой неохотой отложила в сторону и дневник, и отпечатанные на машинке листы, ибо на семью вдруг одна за другой обрушились беды и неприятности.
Сначала умерла Дорота. Ее смерть не явилась для родных неожиданностью, здоровье Дороты уже давно оставляло желать лучшего, много лет она жаловалась на сердце, и вот оно совсем отказалось биться. Просто остановилось. Дорота спокойно умерла во сне. Похоронили ее в глуховском фамильном склепе, рядом с мужем, и похороны матери лишили дочь надежды на новое зимнее пальто.
Потом родной дом покинул Павлик, навсегда покинул, уехав в Штаты. Выехал он легально, по приглашению земляка, открывшего в одном из американских городков польский ресторан, в надежде заработать состояние на национальной польской кухне. Павлика земляк пригласил к себе шеф-поваром. Перед отъездом Павлик сообщил родным, что возвращаться не имеет желания.
Смерть матери и расставание с сыном лишили Юстину душевного равновесия. А тут еще, словно этого было мало, на Барбару что-то нашло и она решила выйти замуж. За отставного полковника польской армии.
Страх обуял все благородное семейство, так как это был не просто отставной полковник, не какой-то там артиллерист или сапер, а бывший сотрудник армейской контрразведки, и работа его была такой ужасно секретной, что к нему и приближаться-то было страшно. В связи с чем все посторонние лица должны были покинуть Барбарину квартиру.
– Девочка моя, это ненадолго, – утешала Барбара жутко расстроенную Юстину, – я поживу с ним немного, мы ведь старенькие, скоро помрем. Относительно прописки-выписки Антось все оформит в лучшем виде, тебе не придется хлопотать, а квартира мною приватизирована, и могу сообщить – завещана тебе. И не только квартира, а все, что в ней имеется. И Пляцувка будет твоя, и мои вклады. Ты не волнуйся, я оформила все путем, официально, у нотариуса. Может, думаешь, я совсем спятила на старости, но просто он мне очень нравится, а ты сама видишь, как он еще держится…
– Так он же моложе вас, тетечка, – хлюпала носом Юстина.
– Подумаешь, большое дело, всего каких-то четыре года. А был бы старше – так бы не держался. А жить вы будете у Гортензии, они с Людвиком одни остаются.
– Как же одни? Ведь там Дарек с семьей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Услышав это, вспомнила я еще о трех бесприданных дочерях Шелиги, ведь им мужей не найти, ибо ради старшей да сына Шелига всего имения лишился. А известно ли ее батюшке, что пан Потыра и без приданого брать согласный? – спросила я. Веся ответила: когда пан Потыра в их дом сватать ее явился, батюшка после первых же слов сразу за саблю схватился, так что до приданого дело не дошло, ибо пан Потыра счел за лучшее в бегство обратиться. Ведь откуда ему знать, что не сабля на стене батюшкиного кабинета почитай от полувека красуется, а пустые ножны на ковре висят. Весе давно известно, что на приданое никакой надежды не имеет и ради батюшкиных шляхетских амбиций старой девой останется, а теперь появился достойный жених, так и его прогнали. Другой-то не скоро сыщется, и, коли замуж за пана Потыру не пойдет, придется ей дни свои влачить из милости приживалкой в доме старшей сестры или брата, тогда уж лучше сразу в монастырь идти. Но она несогласная и пойдет за пана Потыру хоть вопреки отцовской воле.
Очень огорчила меня Весина исповедь, жаль девушку, тем более что пригожеством бедняжка не блещет, равно как и младшие сестры, да и старшая, что за графа Струминского выдана, страшна была как смерть, граф на приданое польстился, что старый Шелига с трудом великим наскреб для нее с обидою для остальных.
И так Веся рыдала, так меня о помощи молила, что велела я ей на Бога уповать и помочь пообещала. Пока что спать ее отвела, а коли в ее поисках пан Шелига к нам заявится, сама с ним говорить решила, на Матеуша не полагаясь, ибо и для него пан Потыра представляется недостойным претендентом на руку благородной девицы.
Ночь прошла спокойно, а наутро каретою поехала я к пану Шелиге одна. Мне придавало смелости то обстоятельство, что со времен ранней моей юности пан Шелига всегда мне большое внимание оказывал, хотя женатый и семейством обремененный. Ручки без устали целовать норовил и подпругу на охоте без потребности поправлял, счастье еще, что супруга его, матушка Весина, хоть собою невидная, здоровьем и крепостью всегда отличалась и мужа в железных рукавицах держала. Так теперь я на сантиментах пана Шелиги свои расчеты строила.
Шелига с почтением меня принял, а я, тотчас быка за рога взявши, вопросом его огорошила: какое он приданое своим дочерям определяет? Пан Шелига даже в лице переменился и рот от изумления раскрыл. Придя в себя, в сердцах запамятовав, что я уже давно замужем и мать двоих детей, как рявкнет грозно: «А какое милостивой панне дело до моих дочерей и их приданого?» Я с улыбкой на то отвечала, что, будучи с их семейством в давнем приятельстве и соседстве и душою о паннах Шелижанках изболевшись, могу им приискать достойного жениха. И так при этом на старого баловника поглядела, что враз о беглой дочери забыл и ко мне с любезностями разлетелся, ну да я с такими старыми проказниками давно научилась обходиться, в три мига его усмирила.
Тогда старик сокрушенно мне признался – нет у его дочерей приданого, ни гроша, и что с ними делать, ума не приложит. И тут я слово за слово, исподволь до пана Потыры добравшись, представила ему всю выгоду замужества Веси с управителем. Совместно мы порешили – пусть Веся свадьбу уходом играет, а он, пан Шелига, гонора своего шляхетского не уронит и своего согласия на дочернин мезальянс не даст, язык на то не повернется. А потом они ему в ноги покаянно падут, он же проклинать их своим отцовским проклятием не станет, а гнев его в том проявится, что ослушливую дочь лишит приданого. И хотя сама я все придумала, тут же усердно принялась расхваливать чванливого голодранца за его разум и умение, благодаря которым он и гонор шляхетский соблюдает, и дочь пристроит. Распрощалась и с доброй вестью к беглянке поспешила.
Веся с паном Потырой по задумке моей поступили и спустя немного времени сбежали, не слишком скрываясь, да и погоня не слишком усердствовала…
С трудом продираясь сквозь историю бедной Веси, Юстина позабыла о главной цели расшифровки прабабкиного дневника – императорских сувенирах. Теперь Юстина уже переписывала текст дневника на новой пишущей машинке, добытой для нее Барбарой, увлекшись всеми этими перипетиями столетней давности. Ее интересовали дальнейшие судьбы людей, окружавших когда-то прабабку, и она с большой неохотой отложила в сторону и дневник, и отпечатанные на машинке листы, ибо на семью вдруг одна за другой обрушились беды и неприятности.
Сначала умерла Дорота. Ее смерть не явилась для родных неожиданностью, здоровье Дороты уже давно оставляло желать лучшего, много лет она жаловалась на сердце, и вот оно совсем отказалось биться. Просто остановилось. Дорота спокойно умерла во сне. Похоронили ее в глуховском фамильном склепе, рядом с мужем, и похороны матери лишили дочь надежды на новое зимнее пальто.
Потом родной дом покинул Павлик, навсегда покинул, уехав в Штаты. Выехал он легально, по приглашению земляка, открывшего в одном из американских городков польский ресторан, в надежде заработать состояние на национальной польской кухне. Павлика земляк пригласил к себе шеф-поваром. Перед отъездом Павлик сообщил родным, что возвращаться не имеет желания.
Смерть матери и расставание с сыном лишили Юстину душевного равновесия. А тут еще, словно этого было мало, на Барбару что-то нашло и она решила выйти замуж. За отставного полковника польской армии.
Страх обуял все благородное семейство, так как это был не просто отставной полковник, не какой-то там артиллерист или сапер, а бывший сотрудник армейской контрразведки, и работа его была такой ужасно секретной, что к нему и приближаться-то было страшно. В связи с чем все посторонние лица должны были покинуть Барбарину квартиру.
– Девочка моя, это ненадолго, – утешала Барбара жутко расстроенную Юстину, – я поживу с ним немного, мы ведь старенькие, скоро помрем. Относительно прописки-выписки Антось все оформит в лучшем виде, тебе не придется хлопотать, а квартира мною приватизирована, и могу сообщить – завещана тебе. И не только квартира, а все, что в ней имеется. И Пляцувка будет твоя, и мои вклады. Ты не волнуйся, я оформила все путем, официально, у нотариуса. Может, думаешь, я совсем спятила на старости, но просто он мне очень нравится, а ты сама видишь, как он еще держится…
– Так он же моложе вас, тетечка, – хлюпала носом Юстина.
– Подумаешь, большое дело, всего каких-то четыре года. А был бы старше – так бы не держался. А жить вы будете у Гортензии, они с Людвиком одни остаются.
– Как же одни? Ведь там Дарек с семьей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89