Виктор Шендерович
Многие лета
Когда по радио передали изложение речи нового Генерального
секретаря перед партийным и хозяйственным активом города Древоедова,
Холодцов понял, что началась новая жизнь, и вышел из дому.
Была зима. Снег оживленно хрустел под ногами в ожидании перемен.
Октябрята, самим ходом истории избавленные от вступления в пионеры, дрались
ранцами. Воробьи, щебеча, кучковались у булочной, как публика у "Московских
новоcтей". Все жило, сверкало и перемещалось.
И только в сугробе у троллейбусной остановки лежал человек.
Он лежал с закрытыми глазами, строгий и неподвижный. Холодцов, у
которого теперь, с приходом к власти Михал Сергеича, появилась масса
неотложных дел, прошел было мимо, но тотчас вернулся.
Что-то в лежащем сильно смутило его.
Оглядев безмятежно распростертое тело, Холодцов озадаченно почесал
шапку из кролика. Такая же в точности нахлобучена была гражданину на
голову. Такое же, как у Холодцова, пальто, ботинки на шнуровке, очки...
Озадаченный Холодцов несмело потрепал человека за обшлаг, потом
взял за руку и начал искать на ней пульс. Пульса он не нашел, но глаза
гражданин открыл. Глаза у него были голубые, в точности как у Холодцова.
Увидев склонившееся над собою лицо, гражданин улыбнулся и кратко,
как космонавт, доложил о самочувствии:
- В порядке.
При этом Холодцова обдало характерным для здешних мест запахом.
Сказавши, гражданин закрыл глаза и отчалил из сознания в
направлении собственных грез.
Сергей Петрович в задумчивости постоял еще немного над общественно
бесполезным телом - и пошел по делам. "А вроде интеллигентный человек", -
подумал он чуть погодя, вспомнив про очки. Опасную мысль о связи
интеллигентности с близорукостью Холодцов додумывать не стал, и
окончательно переключился на волну "Маяка".
Передавали новости из регионов. Ход выдвижения кандидатов на
девятнадцатую партконференцию вселял сильнейшие надежды. Транзистор, чтобы
не отстать от жизни, Холодцов не выключал с эпохи похорон - носил на
ремешке поверх пальто, как переметную суму.
Ехал он к Сенчиллову, другу-приятелю университетских лет.
Сенчиллов был гегельянец, но гегельянец неумеренный и даже,
пожалуй, буйный. Во всем сущем, вплоть до перестановок в политбюро, он
видел проявление мирового разума и свет в конце тоннеля, а с появлением на
горизонте прямоходящего Генсека развинтился окончательно. В последние
полгода они с Холодцовым дошли до того, что перезванивались после программы
"Время" и делились услышанным от одного и того же диктора.
Сенчиллов, разумеется, уже знал о выступлении реформатора в
Древоедове, и согласился, что это коренной поворот. Наступало время
начинать с себя. Они поувольнялись из своих бессмысленных контор, и не
дожидаясь полной победы демократического крыла партии над консервативным,
взяли в аренду красный уголок, и открыли кооператив по производству рыбьего
жира. Они клялись каким-то смутным личностям в верности народу и стучали
кулаками во впалые от энтузиазма груди, а потом Сенчиллов с накладными в
зубах полгода бегал фискалить сам на себя в налоговую инспекцию. Дохода
рыбий жир не приносил, а только скапливался. В самый разгар ускорения в
кооператив пришел плотного сложения мужчина со съеденной дикцией и
татуировками "левая" и "правая" на соответствующих руках. Войдя, человек
велел рвать когти из красного уголка вместе с рыбьим жиром, а на вопрос
Холодцова, кто он такой и какую организацию представляет, взял его за лицо
рукой с надписью "левая" и несколько секунд так держал.
Холодцов понял, что это ответ, причем на оба вопроса сразу.
Сенчиллов набросал черновик заявления в милицию, и полночи они
правили стиль, ссорясь над деепричастными. Наутро, предвкушая правосудие,
Холодцов отнес рукопись в ближайший очаг правопорядка. Скучный от рождения
капитан сказал, что им позвонят, и не соврал.
Им позвонили в тот же вечер. Звонивший назвал гегельянца козлом и,
теряя согласные, велел ему сейчас же забрать заявление из милиции и
засунуть его себе.
При вторичном визите в отделение там был обнаружен уже совершенно
заскучавший капитан. Капитан сказал, что волноваться не надо, сигнал
проверяется - вслед за чем начал перекладывать туда-сюда бумаги и увлекся
этим занятием так сильно, что попросил больше его не отвлекать. В ответ на
петушиный крик Холодцова капитан поднял на него холодное правоохранительное
лицо и спросил: "Вы отдаете себе отчет?.."
У Холодцова стало кисло в животе, и они ушли.
Ночью домой к Холодцову заявился Сенчиллов. Его костюм был щедро
полит рыбьим жиром; на месте левого глаза наливался цветом фингал. В
уцелевшем глазу Сенчиллова читалось сомнение в разумности сущего.
Кооператив закрылся в день подписания исторического договора по
ОСВ-2. В красный уголок начали завозить черную мебель, Холодцов устроился в
театр пожарником. Музы не молчали.
Театр выпускал чудовищно смелый спектакль с бомжами, Христом и
проститутками, а действие происходило на помойке. С замершим от восторга
сердцем Холодцов догадался, что это метафора. Транзистор, болтаясь на
пожарном вентиле, с утра до ночи крыл аппаратчиков, не желавших
перестраиваться на местах. Успехи гласности внушали сильнейшие надежды.
Холодцов засыпал на жестком топчане среди вонючих свежепропитанных
декораций.
Сенчиллов, будучи последовательным гегельянцем, нигде не работал,
жил у женщин, изучал биографию Гдляна.
Процесс шел, обновление лезло во все дыры.
Когда безнаказно отделился Бразаускас, Холодцов не выдержал, сдал
брансбойт какому-то доценту и исчез. Исчез и Сенчиллов - с той лишь
разницей, что Холодцова уже давно никто не искал, а гегельянца искали сразу
несколько гражданок обновляемого Союза, с намерением женить на себе или
истребить вовсе.
Время слетело с катушек и понеслось.
Их видели в Доме Ученых и на Манежной - в дождь и слякоть, стоящими
порожняком и несущими триколор. Они спали на толстых журналах, укрываясь
демократическими газетами. Включение в правительство академика Абалкина
вселяло сильнейшие надежды; от слова "плюрализм" в голове покалывало, как в
носу от газировки. Холодцов влюбился в Старовойтову, Сенчиллов - в
Станкевича. Второй съезд они провели у гостиницы "Россия", уговаривая
коммунистов стать демократами, и отморозили себе за этим занятием все, что
не годилось для борьбы с режимом.
В новогоднюю ночь Сенчиллов написал письмо Коротичу, и потом вся
страна вместо того, чтобы работать, его читала. Весной любознательный от
природы Холодцов пошел на Пушкинскую площадь посмотреть, как бьют
Новодворскую, и был избит сам.
Непосредственно из медпункта Холодцов пошел баллотироваться. Он
выступал в клубах и кинотеатрах, он открывал собравшимся жуткие страницы
прошлого, о которых сам узнавал из утренних газет, он обличал и указывал
направление. Если бы КГБ могло икать, оно бы доикалось в ту весну до
смерти; если бы указанные направления имели хоть какое-то отношение к
пейзажу, мы бы давно гуляли по Елисейским полям.
1 2 3
Многие лета
Когда по радио передали изложение речи нового Генерального
секретаря перед партийным и хозяйственным активом города Древоедова,
Холодцов понял, что началась новая жизнь, и вышел из дому.
Была зима. Снег оживленно хрустел под ногами в ожидании перемен.
Октябрята, самим ходом истории избавленные от вступления в пионеры, дрались
ранцами. Воробьи, щебеча, кучковались у булочной, как публика у "Московских
новоcтей". Все жило, сверкало и перемещалось.
И только в сугробе у троллейбусной остановки лежал человек.
Он лежал с закрытыми глазами, строгий и неподвижный. Холодцов, у
которого теперь, с приходом к власти Михал Сергеича, появилась масса
неотложных дел, прошел было мимо, но тотчас вернулся.
Что-то в лежащем сильно смутило его.
Оглядев безмятежно распростертое тело, Холодцов озадаченно почесал
шапку из кролика. Такая же в точности нахлобучена была гражданину на
голову. Такое же, как у Холодцова, пальто, ботинки на шнуровке, очки...
Озадаченный Холодцов несмело потрепал человека за обшлаг, потом
взял за руку и начал искать на ней пульс. Пульса он не нашел, но глаза
гражданин открыл. Глаза у него были голубые, в точности как у Холодцова.
Увидев склонившееся над собою лицо, гражданин улыбнулся и кратко,
как космонавт, доложил о самочувствии:
- В порядке.
При этом Холодцова обдало характерным для здешних мест запахом.
Сказавши, гражданин закрыл глаза и отчалил из сознания в
направлении собственных грез.
Сергей Петрович в задумчивости постоял еще немного над общественно
бесполезным телом - и пошел по делам. "А вроде интеллигентный человек", -
подумал он чуть погодя, вспомнив про очки. Опасную мысль о связи
интеллигентности с близорукостью Холодцов додумывать не стал, и
окончательно переключился на волну "Маяка".
Передавали новости из регионов. Ход выдвижения кандидатов на
девятнадцатую партконференцию вселял сильнейшие надежды. Транзистор, чтобы
не отстать от жизни, Холодцов не выключал с эпохи похорон - носил на
ремешке поверх пальто, как переметную суму.
Ехал он к Сенчиллову, другу-приятелю университетских лет.
Сенчиллов был гегельянец, но гегельянец неумеренный и даже,
пожалуй, буйный. Во всем сущем, вплоть до перестановок в политбюро, он
видел проявление мирового разума и свет в конце тоннеля, а с появлением на
горизонте прямоходящего Генсека развинтился окончательно. В последние
полгода они с Холодцовым дошли до того, что перезванивались после программы
"Время" и делились услышанным от одного и того же диктора.
Сенчиллов, разумеется, уже знал о выступлении реформатора в
Древоедове, и согласился, что это коренной поворот. Наступало время
начинать с себя. Они поувольнялись из своих бессмысленных контор, и не
дожидаясь полной победы демократического крыла партии над консервативным,
взяли в аренду красный уголок, и открыли кооператив по производству рыбьего
жира. Они клялись каким-то смутным личностям в верности народу и стучали
кулаками во впалые от энтузиазма груди, а потом Сенчиллов с накладными в
зубах полгода бегал фискалить сам на себя в налоговую инспекцию. Дохода
рыбий жир не приносил, а только скапливался. В самый разгар ускорения в
кооператив пришел плотного сложения мужчина со съеденной дикцией и
татуировками "левая" и "правая" на соответствующих руках. Войдя, человек
велел рвать когти из красного уголка вместе с рыбьим жиром, а на вопрос
Холодцова, кто он такой и какую организацию представляет, взял его за лицо
рукой с надписью "левая" и несколько секунд так держал.
Холодцов понял, что это ответ, причем на оба вопроса сразу.
Сенчиллов набросал черновик заявления в милицию, и полночи они
правили стиль, ссорясь над деепричастными. Наутро, предвкушая правосудие,
Холодцов отнес рукопись в ближайший очаг правопорядка. Скучный от рождения
капитан сказал, что им позвонят, и не соврал.
Им позвонили в тот же вечер. Звонивший назвал гегельянца козлом и,
теряя согласные, велел ему сейчас же забрать заявление из милиции и
засунуть его себе.
При вторичном визите в отделение там был обнаружен уже совершенно
заскучавший капитан. Капитан сказал, что волноваться не надо, сигнал
проверяется - вслед за чем начал перекладывать туда-сюда бумаги и увлекся
этим занятием так сильно, что попросил больше его не отвлекать. В ответ на
петушиный крик Холодцова капитан поднял на него холодное правоохранительное
лицо и спросил: "Вы отдаете себе отчет?.."
У Холодцова стало кисло в животе, и они ушли.
Ночью домой к Холодцову заявился Сенчиллов. Его костюм был щедро
полит рыбьим жиром; на месте левого глаза наливался цветом фингал. В
уцелевшем глазу Сенчиллова читалось сомнение в разумности сущего.
Кооператив закрылся в день подписания исторического договора по
ОСВ-2. В красный уголок начали завозить черную мебель, Холодцов устроился в
театр пожарником. Музы не молчали.
Театр выпускал чудовищно смелый спектакль с бомжами, Христом и
проститутками, а действие происходило на помойке. С замершим от восторга
сердцем Холодцов догадался, что это метафора. Транзистор, болтаясь на
пожарном вентиле, с утра до ночи крыл аппаратчиков, не желавших
перестраиваться на местах. Успехи гласности внушали сильнейшие надежды.
Холодцов засыпал на жестком топчане среди вонючих свежепропитанных
декораций.
Сенчиллов, будучи последовательным гегельянцем, нигде не работал,
жил у женщин, изучал биографию Гдляна.
Процесс шел, обновление лезло во все дыры.
Когда безнаказно отделился Бразаускас, Холодцов не выдержал, сдал
брансбойт какому-то доценту и исчез. Исчез и Сенчиллов - с той лишь
разницей, что Холодцова уже давно никто не искал, а гегельянца искали сразу
несколько гражданок обновляемого Союза, с намерением женить на себе или
истребить вовсе.
Время слетело с катушек и понеслось.
Их видели в Доме Ученых и на Манежной - в дождь и слякоть, стоящими
порожняком и несущими триколор. Они спали на толстых журналах, укрываясь
демократическими газетами. Включение в правительство академика Абалкина
вселяло сильнейшие надежды; от слова "плюрализм" в голове покалывало, как в
носу от газировки. Холодцов влюбился в Старовойтову, Сенчиллов - в
Станкевича. Второй съезд они провели у гостиницы "Россия", уговаривая
коммунистов стать демократами, и отморозили себе за этим занятием все, что
не годилось для борьбы с режимом.
В новогоднюю ночь Сенчиллов написал письмо Коротичу, и потом вся
страна вместо того, чтобы работать, его читала. Весной любознательный от
природы Холодцов пошел на Пушкинскую площадь посмотреть, как бьют
Новодворскую, и был избит сам.
Непосредственно из медпункта Холодцов пошел баллотироваться. Он
выступал в клубах и кинотеатрах, он открывал собравшимся жуткие страницы
прошлого, о которых сам узнавал из утренних газет, он обличал и указывал
направление. Если бы КГБ могло икать, оно бы доикалось в ту весну до
смерти; если бы указанные направления имели хоть какое-то отношение к
пейзажу, мы бы давно гуляли по Елисейским полям.
1 2 3