Одна сторона парадная, на которую все смотрят, а другая - обратная, теневая сторона, как у доктора Хайда. Эта сторона прячется от всех, она обращена в открытый космос, и редкий искусственный спутник может добраться до нее и взглянуть своими глазами, какая там погода. Но ты, конечно, этой глубинной стороны еще не видела, и не представляешь себе, что она может быть как у айсберга каждый видит только надводную сторону и ничего не знает о глубинной начинке. Но я тебе скажу все-таки, чтобы ты была повнимательнее. Чтобы увидеть обратную сторону айсберга, не надо быть ди Каприо. Рано или поздно любой айсберг переворачивается кверху брюхом как акула и показывает свою настоящую сущность проплывающему мимо Титанику.
А вообще, Аннушка, ты наверное права. В жизни всегда должны быть изменения и крутые повороты, как в мельничном колесе. Конечно, не всякая белка может взобраться на вершину этого колеса Фортуны и стать хозяйкой собственной жизни. Но вот Фемиде это удалось, и она стоит на вершине этого сияющего Олимпа и держит в руках аптекарские весы, и это правильно, потому что по-настоящему справедливым может быть только тот, кто сам испытал все муки счастья и удачи. Буклюкин добился удачи в своей жизни, и поэтому я надеюсь, что он будет справедлив и добр к тебе, Аннушка. А меня Фортуна, видимо, уже давно переехала своим колесом, и поэтому я, наверное, был к тебе несправедлив. Видимо поэтому мне сейчас так плохо, когда вам обоим - тебе и Буклюкину - так хорошо. Если бы я был справедлив к обстоятельствам, мне тоже должно было бы быть хорошо, оттого, что тебе хорошо. А раз мне не хорошо, то выходит, что я тебе не желаю счастья и тебя не люблю. Но эта мысль мне невыносима, потому что я тебя люблю больше жизни. Но если я так тебя люблю, то почему же я не могу заставить себя почувствовать себя хорошо только потому, что тебе хорошо не со мной? Я бессилен разрешить эту загадку жизни, и поэтому сама жизнь потеряла для меня ценность, целостность и смысл. Мне нечего больше сказать тебе, дорогая Аннушка, кроме жалких плагиаторских слов "Да святится имя твое!". Прощай! Вспоминай меня иногда! Впрочем нет, не вспоминай. Ведь ты меня никогда не знала таким, какой я есть, а значит ты будешь вспоминать не меня, а кого-то другого, которого ты считала мной. Впрочем, если это так, то ты и ушла не от меня, а от него, и я могу напоследок порадоваться этой мысли.
Прощай, дорогая Аннушка, прости и прощай навсегда. Да святится имя твое!
Колай НиДвораевич Палтусов, твой бывший супруг".
Вот такое трогательное письмо. Моя жена очень любит его читать, а как только дочитает и вытрет слезы, то потом укоризненно смотрит на меня. Да, действительно, я такого письма никогда написать не сумею. А женщинам нравится, когда их любят больше жизни. Таково их жизненное кредо.
Кстати, бывший бомж Нидворай теперь опять профессор, только в другом институте. Оказалось, что он не умер. Ему всего только прострелили плечо, бок и бедро. В институте Склифосовского его прооперировали и вылечили. Теперь он заметно хромает, и поэтому ходит, опираясь на большой суковатый кол. Говорят, что он получил грант от Сороса на какие-то исследования по истории философии. Но это только слухи. Живет он теперь в однокомнатной квартире в соседнем районе, и семейное положение у него тоже очень странное. Бывшая жена навещает его каждую неделю, остается у него на выходные, а потом миллионер Буклюкин забирает ее домой. Или может быть наоборот, она живет у профессора, а Буклюкин забирает ее в гости. У больших ученых и у богачей все не как у людей - попробуй разберись!
Однако я сам видел неоднократно, как к невзрачному серому дому подъезжает щегольский Мерседес и сигналит два раза. И тогда из подъезда показывается очень странная пара: пожилой седоватый мужчина могучей комплекции, прихрамывающий на правую ногу, и молодая черноволосая женщина неописуемой красоты. Они медленно идут по тротуару рука об руку, а Мерседес с тонированными стеклами скользит вслед за ними. Временами профессор останавливается, наваливается грудью на большой суковатый кол, уперев его в асфальт, смотрит, щурясь, на заходящее солнце и блаженно улыбается. Ветер слегка треплет длинные, черные как вороново крыло волосы его подруги, и неяркий солнечный лучик пересчитывает песчинки в струйке песка, что беззвучно сыплется в песочных часах, которые сжимают их переплетенные руки.
1 2
А вообще, Аннушка, ты наверное права. В жизни всегда должны быть изменения и крутые повороты, как в мельничном колесе. Конечно, не всякая белка может взобраться на вершину этого колеса Фортуны и стать хозяйкой собственной жизни. Но вот Фемиде это удалось, и она стоит на вершине этого сияющего Олимпа и держит в руках аптекарские весы, и это правильно, потому что по-настоящему справедливым может быть только тот, кто сам испытал все муки счастья и удачи. Буклюкин добился удачи в своей жизни, и поэтому я надеюсь, что он будет справедлив и добр к тебе, Аннушка. А меня Фортуна, видимо, уже давно переехала своим колесом, и поэтому я, наверное, был к тебе несправедлив. Видимо поэтому мне сейчас так плохо, когда вам обоим - тебе и Буклюкину - так хорошо. Если бы я был справедлив к обстоятельствам, мне тоже должно было бы быть хорошо, оттого, что тебе хорошо. А раз мне не хорошо, то выходит, что я тебе не желаю счастья и тебя не люблю. Но эта мысль мне невыносима, потому что я тебя люблю больше жизни. Но если я так тебя люблю, то почему же я не могу заставить себя почувствовать себя хорошо только потому, что тебе хорошо не со мной? Я бессилен разрешить эту загадку жизни, и поэтому сама жизнь потеряла для меня ценность, целостность и смысл. Мне нечего больше сказать тебе, дорогая Аннушка, кроме жалких плагиаторских слов "Да святится имя твое!". Прощай! Вспоминай меня иногда! Впрочем нет, не вспоминай. Ведь ты меня никогда не знала таким, какой я есть, а значит ты будешь вспоминать не меня, а кого-то другого, которого ты считала мной. Впрочем, если это так, то ты и ушла не от меня, а от него, и я могу напоследок порадоваться этой мысли.
Прощай, дорогая Аннушка, прости и прощай навсегда. Да святится имя твое!
Колай НиДвораевич Палтусов, твой бывший супруг".
Вот такое трогательное письмо. Моя жена очень любит его читать, а как только дочитает и вытрет слезы, то потом укоризненно смотрит на меня. Да, действительно, я такого письма никогда написать не сумею. А женщинам нравится, когда их любят больше жизни. Таково их жизненное кредо.
Кстати, бывший бомж Нидворай теперь опять профессор, только в другом институте. Оказалось, что он не умер. Ему всего только прострелили плечо, бок и бедро. В институте Склифосовского его прооперировали и вылечили. Теперь он заметно хромает, и поэтому ходит, опираясь на большой суковатый кол. Говорят, что он получил грант от Сороса на какие-то исследования по истории философии. Но это только слухи. Живет он теперь в однокомнатной квартире в соседнем районе, и семейное положение у него тоже очень странное. Бывшая жена навещает его каждую неделю, остается у него на выходные, а потом миллионер Буклюкин забирает ее домой. Или может быть наоборот, она живет у профессора, а Буклюкин забирает ее в гости. У больших ученых и у богачей все не как у людей - попробуй разберись!
Однако я сам видел неоднократно, как к невзрачному серому дому подъезжает щегольский Мерседес и сигналит два раза. И тогда из подъезда показывается очень странная пара: пожилой седоватый мужчина могучей комплекции, прихрамывающий на правую ногу, и молодая черноволосая женщина неописуемой красоты. Они медленно идут по тротуару рука об руку, а Мерседес с тонированными стеклами скользит вслед за ними. Временами профессор останавливается, наваливается грудью на большой суковатый кол, уперев его в асфальт, смотрит, щурясь, на заходящее солнце и блаженно улыбается. Ветер слегка треплет длинные, черные как вороново крыло волосы его подруги, и неяркий солнечный лучик пересчитывает песчинки в струйке песка, что беззвучно сыплется в песочных часах, которые сжимают их переплетенные руки.
1 2