Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. В том случае его существования существовал бы только вопрос об изоляции этого «чистого языка», и работа переводчика (даже текстов Шекспира) могла бы быть выполнена компьютером.
Работа переводчика основана на метод проб и ошибок, сродни тому, что случается на восточном базаре, когда вы покупаете ковер. Торговец просит 100, вы предлагаете 10 и, после часа торговли, сходитесь на 50.
Конечно, чтобы быть полностью уверенными в том, что все трудности преодолены, вы должны иметь довольно ясное представление о таком странном явлении как перевод. В идеале, различные языки нельзя привести к одному стандарту, мы не можем говорить, что английское слово «firm» («организация») - то же самое, что французское «maison». Но даже в теории нет формы совершенного общения. Однако, как бы ни обстояло дело, с тех пор как существует Homo Sapiens, мы научились общаться. Я уверен, что девяносто процентов читателей «Войны и мира» читали книгу в переводе и всё же, если вы предложите китайцу, англичанину и итальянцу обсудить «Войну и мир», они сойдутся не только в том, что князь Андрей умер, но, несмотря на многочисленные различия и нюансы толкований, все они будут готовы рассказать о неких моральных принципах, проповедуемых Толстым. Я уверен, что разные переводы не будут точно совпадать друг с другом, но не будет тех переводов, которые трём англо-говорящим читателям покажутся противоречивыми.
В ходе работы с переводчиками, вы повторно читаете свой оригинальный текст, и находите возможные варианты перевода, это иногда случается, потому что, как я сказал, вы изменяете что-то. Я не переделывал мои романы, но есть одно место, которое, после перевода, я с удовольствием переписал бы. Это диалог в «Маятнике Фуко», в котором Диоталлеви говорит: «Бог создал мир словом. Он не посылал телеграмму». И ответ Бельбо: «Fiat lux. Stop» («Да будет свет. Постой»).
Но в оригинале Бельбо говорит: «Fiat lux. Stop. Segue lettera» («Да будет свет. Постой. Письмо уже идёт»). Фраза «Письмо уже идёт» является стандартным выражением, используемым в телеграммах (или по крайней мере было достаточно широко используемо, чтобы считаться стандартным, до тех пор, пока не появился факс). Далее в итальянском тексте, Касабон говорит: «Ai Tessalonicesi, immagino». (К салоникийцам, я полагаю). Это игра остроумных реплик, хотя несколько студенческих, а шутка заключается здесь в том, что Касабон предположил, что, создав мир телеграммой, Бог вложил её в послание Святого Павла. Но эта игра слов работает только в итальянском, в котором слова «письмо» и «Святое послание» звучат одинаково «lettera». В английском варианте текст должен был быть изменен. Бельбо говорит только: «Fiat lux. Постой». И реплика Казобона: «Письмо уже идёт». Возможно, шутка становится более туманной, и читатель должен серьёзно задуматься, чтобы понять в чём тут именно дело, и где искать ответ - в Старом или Новом Заветах. Сейчас, если я буду переписывать этот текст, очевидно, я изменю этот диалог.
Но иногда автор может доверять только Божественному Провидению. Я никогда не смогу содействовать японскому переводу моей работы (хотя я и пытался). Понять ход мысли моего «адресата» весьма сложно для меня. В этом отношении я всегда задаюсь вопросом, что я действительно читаю, когда я вижу перевод японской поэмы, и я предполагаю, что японские читатели имеют тот же опыт, читая мои произведения. И, однако, я знаю, что, когда я читал перевод японской поэмы, я понимал кое-что из того хода мысли, который отличатся от моего. Если я читаю хайку после прочтения нескольких Дзен Буддистских коанов, я могу понять, почему простое упоминание о высокой луне над озером должно сообщить мне эмоциональное переживание, те же самые и, вместе с тем, совсем другие в отличие от тех, что сообщает мне английский поэт-романтик. В этих случаях даже минимум сотрудничества переводчика с автором может помочь. Я сейчас не помню, на какой славянский язык переводили «Имя Розы», но мы задавались вопросом, что читатель вынесет из многих частых обращений к латыни. Даже американский читатель, который не изучал латыни, знает, что это был язык средневекового церковного мира, и сможет уловить дыхание Средневековья. И даже если он прочитает «De Pentagono Salomonis» («О Соломоновом пятиугольнике»), он сможет узнать и «Pentagono» и «Salomonis». Но для славянского читателя эти латинские фразы и имена, переведённые на кириллицу, не представляют ничего ценного.
Если, в начале «Войны и мира», американский читатель видит «Eh bien, mon prince… », он может подумать, что адресат этого послания принц. Но если тот же самый диалог появляется в начале китайского перевода, написанного латиницей или, ещё хуже, китайскими иероглифами, что подумает пекинский читатель? С переводчиком на славянский мы решили использовать вместо латинского древне-церковный язык средневековой славянской Православной церкви. Таким образом, читатель сможет почувствовать то самое ощущение расстояния, той же религиозной атмосферы, при этом не важно, понял ли он то, о чём говорилось.
Слава Богу, я не поэт, потому что проблема становится более трагичной при переводе поэзии, того искусства, где мысль, выражена конкретными словами, и если вы меняете язык, вы меняете смысл. Однако есть превосходные примеры поэтических переводов, результат сотрудничества между автором и переводчиком. Часто этот результат - создание нового произведения на другом языке. Есть текст очень близкий по сложности перевода к поэзии из-за своей лингвистической сложности - «Поминки по Финнегану» Джеймса Джойса. Итак, глава об Анне Ливии, когда она была еще в виде набросков, переводилась на итальянский при поддержке самого Джойса. Перевод заметно отличался от первоначального английского оригинала. Это не был перевод. Это похоже на то, как будто Джойс переписал свой текст на итальянском. И всё же один французский критик сказал, что для того, чтобы понять эту главу правильно (по-английски) было бы хорошо в первую очередь обратиться к прочтению итальянского варианта.
Возможно «чистый язык» не существует, но перевод с одного языка на другой всегда остаётся настоящим приключением, и я не настаиваю на истинности этого, поскольку, если вспомнить итальянскую пословицу, переводчик всегда предатель. При условии того, что автор принимает участие в этой замечательной измене.
1 2
Работа переводчика основана на метод проб и ошибок, сродни тому, что случается на восточном базаре, когда вы покупаете ковер. Торговец просит 100, вы предлагаете 10 и, после часа торговли, сходитесь на 50.
Конечно, чтобы быть полностью уверенными в том, что все трудности преодолены, вы должны иметь довольно ясное представление о таком странном явлении как перевод. В идеале, различные языки нельзя привести к одному стандарту, мы не можем говорить, что английское слово «firm» («организация») - то же самое, что французское «maison». Но даже в теории нет формы совершенного общения. Однако, как бы ни обстояло дело, с тех пор как существует Homo Sapiens, мы научились общаться. Я уверен, что девяносто процентов читателей «Войны и мира» читали книгу в переводе и всё же, если вы предложите китайцу, англичанину и итальянцу обсудить «Войну и мир», они сойдутся не только в том, что князь Андрей умер, но, несмотря на многочисленные различия и нюансы толкований, все они будут готовы рассказать о неких моральных принципах, проповедуемых Толстым. Я уверен, что разные переводы не будут точно совпадать друг с другом, но не будет тех переводов, которые трём англо-говорящим читателям покажутся противоречивыми.
В ходе работы с переводчиками, вы повторно читаете свой оригинальный текст, и находите возможные варианты перевода, это иногда случается, потому что, как я сказал, вы изменяете что-то. Я не переделывал мои романы, но есть одно место, которое, после перевода, я с удовольствием переписал бы. Это диалог в «Маятнике Фуко», в котором Диоталлеви говорит: «Бог создал мир словом. Он не посылал телеграмму». И ответ Бельбо: «Fiat lux. Stop» («Да будет свет. Постой»).
Но в оригинале Бельбо говорит: «Fiat lux. Stop. Segue lettera» («Да будет свет. Постой. Письмо уже идёт»). Фраза «Письмо уже идёт» является стандартным выражением, используемым в телеграммах (или по крайней мере было достаточно широко используемо, чтобы считаться стандартным, до тех пор, пока не появился факс). Далее в итальянском тексте, Касабон говорит: «Ai Tessalonicesi, immagino». (К салоникийцам, я полагаю). Это игра остроумных реплик, хотя несколько студенческих, а шутка заключается здесь в том, что Касабон предположил, что, создав мир телеграммой, Бог вложил её в послание Святого Павла. Но эта игра слов работает только в итальянском, в котором слова «письмо» и «Святое послание» звучат одинаково «lettera». В английском варианте текст должен был быть изменен. Бельбо говорит только: «Fiat lux. Постой». И реплика Казобона: «Письмо уже идёт». Возможно, шутка становится более туманной, и читатель должен серьёзно задуматься, чтобы понять в чём тут именно дело, и где искать ответ - в Старом или Новом Заветах. Сейчас, если я буду переписывать этот текст, очевидно, я изменю этот диалог.
Но иногда автор может доверять только Божественному Провидению. Я никогда не смогу содействовать японскому переводу моей работы (хотя я и пытался). Понять ход мысли моего «адресата» весьма сложно для меня. В этом отношении я всегда задаюсь вопросом, что я действительно читаю, когда я вижу перевод японской поэмы, и я предполагаю, что японские читатели имеют тот же опыт, читая мои произведения. И, однако, я знаю, что, когда я читал перевод японской поэмы, я понимал кое-что из того хода мысли, который отличатся от моего. Если я читаю хайку после прочтения нескольких Дзен Буддистских коанов, я могу понять, почему простое упоминание о высокой луне над озером должно сообщить мне эмоциональное переживание, те же самые и, вместе с тем, совсем другие в отличие от тех, что сообщает мне английский поэт-романтик. В этих случаях даже минимум сотрудничества переводчика с автором может помочь. Я сейчас не помню, на какой славянский язык переводили «Имя Розы», но мы задавались вопросом, что читатель вынесет из многих частых обращений к латыни. Даже американский читатель, который не изучал латыни, знает, что это был язык средневекового церковного мира, и сможет уловить дыхание Средневековья. И даже если он прочитает «De Pentagono Salomonis» («О Соломоновом пятиугольнике»), он сможет узнать и «Pentagono» и «Salomonis». Но для славянского читателя эти латинские фразы и имена, переведённые на кириллицу, не представляют ничего ценного.
Если, в начале «Войны и мира», американский читатель видит «Eh bien, mon prince… », он может подумать, что адресат этого послания принц. Но если тот же самый диалог появляется в начале китайского перевода, написанного латиницей или, ещё хуже, китайскими иероглифами, что подумает пекинский читатель? С переводчиком на славянский мы решили использовать вместо латинского древне-церковный язык средневековой славянской Православной церкви. Таким образом, читатель сможет почувствовать то самое ощущение расстояния, той же религиозной атмосферы, при этом не важно, понял ли он то, о чём говорилось.
Слава Богу, я не поэт, потому что проблема становится более трагичной при переводе поэзии, того искусства, где мысль, выражена конкретными словами, и если вы меняете язык, вы меняете смысл. Однако есть превосходные примеры поэтических переводов, результат сотрудничества между автором и переводчиком. Часто этот результат - создание нового произведения на другом языке. Есть текст очень близкий по сложности перевода к поэзии из-за своей лингвистической сложности - «Поминки по Финнегану» Джеймса Джойса. Итак, глава об Анне Ливии, когда она была еще в виде набросков, переводилась на итальянский при поддержке самого Джойса. Перевод заметно отличался от первоначального английского оригинала. Это не был перевод. Это похоже на то, как будто Джойс переписал свой текст на итальянском. И всё же один французский критик сказал, что для того, чтобы понять эту главу правильно (по-английски) было бы хорошо в первую очередь обратиться к прочтению итальянского варианта.
Возможно «чистый язык» не существует, но перевод с одного языка на другой всегда остаётся настоящим приключением, и я не настаиваю на истинности этого, поскольку, если вспомнить итальянскую пословицу, переводчик всегда предатель. При условии того, что автор принимает участие в этой замечательной измене.
1 2