Все приходят слишком поздно, и в этом разгадка моего спального места и завязанных чемоданов. Нет, это не дорожные вещи, это моя старость, мое отчаянье и мертвая усталость, которые я потащу куда-то, и напрас­но носильщики будут жаловаться на их тяжесть – я и сам хотел бы, чтобы они были немного полегче, немного полегче. Ночь кончается… вы уже все поняли, моя доро­гая?
О нет, конечно, вы не поняли, и вы правы. Что вам до какой-то глупой женщины, опоздавшей на шесть лет, до моей усталости и ворчливых жалоб на хорошенькую славу? Это только предисловие для вас с особой нумера­цией страниц, и настоящее начнется только там, где я заговорю о вас: вот это будет дело, и тут вы согласи­тесь понимать. Не правда ли, моя дорогая? Пусть будет так: закроем предисловие и перейдем к роману.
Итак, вы меня любите. Это правда? Да, это правда, и я бесстыдно волнуюсь, вычеркивая это слово: любовь. Пусть смысл его давно потерян для меня, но в самом звуке его столько магии, столько священного чародейст­ва, что не может остаться спокойным сердце смертного и отзывается боем, как часы, проснувшиеся среди ночи. Двенадцать – говорят они. Полночь – говорят они: солнце на той стороне земли, засни снова, солнце на той стороне земли… Но, право, я сбиваюсь и все продолжаю раздражающее предисловие, ибо не в том дело для моей читательницы, что она меня любит, она же это знает, а в том: что я ей скажу. Да – вот что я ей скажу?
Извините, я слегка волнуюсь и… да, я тоже люблю вас.
Что же поделаешь, люблю. Но я ужасно устал… нет, не то. Не находите ли вы, что вы родились несколько поздно для меня – да, слишком поздно? Я высчитал давно уже: это опоздало на двадцать восемь лет, я хо­чу сказать, вы опоздали родиться ровно на двадцать восемь лет. Понимаете, дорогая: вас еще не было, про­сто не было, когда я уже был, и давно был. Вы не на­ходите, что тут кроется какая-то нелепость?.. Я сказал бы преступление: если бы знал, кто преступник. Я уже все знал, носил бороду, и у меня уже был парикмахер, ездил один на извозчике, и что-то еще: пил вино, вооб­ще, был – а вас еще не было. Подумайте: уже семена усталости были брошены в мою душу, а вас все еще не было, все еще! Потом какая-то девочка с двумя косич­ками ходила в маленькую школу и играла в куклы – это появились вы на свете божьем. Но такая малень­кая, что об этом не стоит и говорить: косички и кук­лы. Боже мой, косички и куклы!
Потом, став прекрасной, вы пришли ко мне, просто отворилась дверь однажды, и в ней появились вы, став­шая прекрасной. Вы не находите, что и здесь кроется какая-то нелепость: зачем вы, и именно вы, родились такой прекрасной, как раз такою, точь-в-точь такою, ка­кую мне всегда нужно было? Я уже решил, что нет та­кой, какая мне нужна, и вдруг открылась дверь… бес­счетно открывалась она, как самая обыкновенная дверь. и что же с ней случилось в этот раз? Кого она впусти­ла? Поверьте мне, дорогая; мне не понадобилось годов, чтобы узнать вас, – в одно мгновенье я и вас узнал, уз­нал и то, что вы пришли слишком поздно, что это не­счастье. Так Данте увидел свою Беатриче… Но вы при­шли слишком поздно, чтобы застать хоть кусочек его души, – он всю ее роздал другим, он нищий, Беат­риче!
Он нищий, Беатриче, – написал я. И прежде, напи­сав такое, я, вероятно, заплакал бы или пошел искать яду, а сейчас… сейчас я посмотрел на часы и глубоко за­думался о том, успею ли я позавтракать перед отъездом: мне весь день бывает нехорошо, если с утра я не поем. Вы понимаете или все еще не поняли? Это значит: я солгал вам, сказав, что я тоже вас люблю. Я никого не люблю и ничего не хочу, кроме одиночества и покоя, по­коя и смерти, или как называется это, где уже никто не мешает, и не зовет, и не приходит ни поздно, ни рано. Я устал.
И снова я прошу извинения за невольную резкость, моя дорогая: бессонная ночь отзывается на нервах и ро­дит подобие каких-то ужасов и страстей. Их нет во мне, это простое актерство, и есть только одно: усталость землекопа на склоне дней, когда заходит багровое солн­це. Пойду и я за ним, и вот и все, и больше ничего не надо ни спрашивать, ни говорить… больше ничего, моя дорогая! Прощайте. Я целую вашу руку. Да, это правда: я целую вашу руку.
Что еще? Вот вы придете – и моя комната пуста… Нет, не это. Все. Прощайте. Будьте прекрасной для дру­гих, но для меня вы пришли слишком поздно… все при­ходит слишком поздно, моя дорогая, все приходит слиш­ком поздно!
Мое имя – ложь, и я не подписываю его. Зовите меня:
Ушедший».
II. Я не хочу, чтобы слишком поздно
…Это возмутительно! Вы внезапно уехали, не погово­ривши со мною, и даже не оставили адреса, куда писать. Что мне теперь делать – я просто не понимаю. И кроме того, вы прекрасно знаете, что я не умею писать, и ка­кая правда может быть в письме?
Послушайте, зачем вы все это сделали, не поговорив­ши со мною! Какие глупости. Если бы я знала, что вы можете быть так внезапны, я совсем не отошла бы от ва­шей двери и сторожила бы вас день и ночь. Вы утром уехали? Правда, я пришла еще до вашего письма, а квар­тира пустая, и это показалось мне ужасным, я просто не видела дороги, когда возвращалась, меня мог задавить автомобиль. Слава богу, что вы еще живы… Но где вы? На пароходе или на поезде? Я так привыкла всегда знать, где вы находитесь, и теперь мне очень странно. От того, что я этого не знаю и просто потеряла вас, как какое-то портмоне, я временами как будто теряю язык и молчу. Куда говорить? Сегодня на всякий случай я по­звонила в ваш телефон, и мне, конечно, ответили, что трубка снята, не отвечают. Еще бы!
Вы такой умный, и как вы не поняли, что я все знаю? Во-первых, тогда, на бугре, я прекрасно заметила, что вам трудно взбегать на гору, и нарочно шла медлен­нее, чтобы вы не торопились, а вы все-таки бежали и, конечно, запыхались. Вы были такой милый тогда, и мне было так жаль, что вы побледнели, потому что это­го совсем не нужно было. Разве я не знаю, сколько вам лет, вы сами тысячу раз повторяли это, так что неволь­но запомнишь, но как будто это имеет для меня значе­ние! Будто мне это нужно, чтобы вы умели быстро взбе­гать на гору! И про это я знала, когда стучалась, что вы дома и нарочно мне не отвечаете, потому что очень уста­ли и никого, и особенно меня, не хотите видеть. Но раз­ве и это так плохо, когда человек устал? Скажу вам, что если бы у вашей усталости были руки, я поцелова­ла бы их так же, как целую руки у мамы, но только вы очень, вы очень не просты!
Например, вы думали в этот вечер, что я приду и буду хотеть вашего ухаживания, а вам это трудно. Еще бы, когда так устал человек, что чувствует себя почти мертвым! Нет, я даже смотреть на вас не стала бы, а только тихонько сидела бы в другой комнате и читала, даже не шевелилась бы, чтобы не шуршать платьем, и только узенькой полоской шел бы свет от двери, – это я сижу. И вообще, вы напрасно старались так много говорить, я все равно знала, что вы меня любите, и около двери, когда вы стояли десять минут, я тоже стояла с другой стороны, но не вздыхала, а улыбалась от счастья. Такой вы были милый, я так вас любила!
Но поступок ваш безумен. Безумен! Будем с вами логичны. Если жизнь ваша так несчастна, что все в ней приходит слишком поздно, то с этим надо бороться, а не делать самому, чтобы и другим выходило слишком поздно. Вы понимаете? Я не хочу, чтобы для меня бы­ло поздно. И что хорошего было бы, если бы я роди­лась на двадцать восемь лет раньше, а по вашему рас­чету так и выходит.
1 2 3 4