ВРАГ

Темные воды ночи текут по земле. Заливают леса, перелески, гасят ог-
ни. Тягостная тишина разливается по округе. Лежит Чугунок на лавке и не
может заснуть. Ворочается с боку на бок, вздыхает. Вот уж третья ночь.
Первую ночь не заметила жена его бессонницы. На вторую ночь подойти не
решилась. Мало ли, о чем мужик думает? - чего мешаться. А на третью ночь
и забеспокоилась: лежит, прислушивается. Шелестят в щелях тараканы, как
сухой лист, свистят в носы простуженные ребятишки. Трое маленьких спят
на печке, двое побольше - на полатях. А девка-невеста - на кровати, под
пологом. С краюшка на печке, чтоб маленькие не свалились, - сама Прас-
ковья спит. За ее спиной все ребятишки - которые уже после революции ро-
дились: Тамарочка, Людмилочка, Евгений. Имена новые, красивые - сами
придумывали. Не то, что поп по календарю давал. Вон они на кровати спят:
один - Сидор, другой еще хуже - Парфен. Да и старшая-то девка - Грушка,
Аграфена. Ну, она себя так называть не велит: Маргаритой все подруги зо-
вут.
Лежит Прасковья и всех детей чует. Каждого по дыханию различает - так
спокойно, так хорошо. И заснуть бы, да старик не спит. Как бы тоска ка-
кая не кинулась! Так и хочет слезть с печи да подойти, а боязно. Уж сов-
сем было ногу спустила на приступку - заворочался старик, отдернула и
вдруг слышит:
- Прась, а, Прася!
Прислушилась: он зовет.
- Поди-ка сюда.
- Ты что, мужик? Ты что, родимый, не спишь?
Подошла, присела в головах.
- Оробел я совсем. Дело-то какое. Пропадать ведь нам!
- Что ты, господь с тобой!
- Не в нынешнем, так в энтом году. Как мышей гасом затравят. Намедни
газету читали. Летают, говорят, поверху и оттуда пущают. Саранчу душут.
Как же, знаем, на людей примеривают. Никишка Салин так и сказал. Будто в
шутку, а я все понял.
У Прасковьи забилось сердце.
- Нас-то за что? - робко возразила она.
- Тише ты, кабы ребята не проснулись. Напугаются. Ну вот, слушай. Ни-
когда бы я сам не поверил, что нас затравят, - кабы в коммуну не сходил.
Тут меня и осенило. Поглядел я у них опыты. И выходит по моему ращету
такая канцелярия: у нас во всем селе хлеб самый урожай - это восемьдесят
пудов, а в среднем - пятьдесят, у них получается триста. Я-то засею
шесть десятин, они - одну. Все-то село засеет шестьсот десятин, а им на-
до сто - и сравняются. И кто же, выходит, государству хлеба больше даст?
Они. Мы-то сами его половину поедим, а они много ль израсходуют? Вот и
выходит: для чего мы государству? Одно с нами беспокойство. Как возьмут
силу эти коммуны - дадут полный продукт, а это фактически. И коровы у
них в три раза против нашей, и свиньи, и мед. Тут тебе прилетит к нам он
по воздуху и напущает гасу. Спим вот так, а гас-то по селу идет. Утром
хвать, - а от нас черные головешки. Истлеем! И хоронить не надо.
Дрожащие руки Прасковьи вцепились в плечи мужа, хотела слово сказать
- и не могла. Представились ей все детишки обуглившимися. Лежит Евгений,
и личико головешкой потрескалось. Лежит Груня - и какая из нее невеста:
зубы во рту, как угли в печи, рассыпались. Сама черная.
И разбудил деревню собачий лай кликуши.

*

Рожь поспела.
Она стояла, склонив тяжелый колос головы, потупившись - невеста перед
сватьями. Она слишком созрела, ей стыдно своей полноты, и вот вот она не
выдержит, и круглые слезы просыплет на землю. Переползая через пушистые
колена, все выше и выше ползет жук. Она беспомощна. Загорелые ребята
смотрят на нее в упор, улыбаясь. Улыбки их радостны и нахальны.
- А ну, дед, щупай, - говорят они вслух.
Рыжий, приземистый, подходит вплотную. Глаза его плотоядны. Он опус-
тился на корточки и провел рукой с самого низу, по коленцам.
- Ах ты, красавица, кустистая какая... гладкая... как верба!
Вдруг он уцепил ее за шею влажной рукой, и тяжелые, теплые слезы ее
упали зерном на рыжую ладонь. Не довольствуясь этим, он вдруг смял хруп-
кую ость ее ресниц и растер между ладонями. Затем он нагнулся к ладони и
дунул, - пушистые остья взлетели и молью запутались в его бороде. Тогда
он уткнулся усами в ладонь и стал жевать, громко чавкая.
- Поспела, - сказал он. - Жните, не то осыпется.
И первый серп прошел по хрупким стеблям звонко, как по струнам.
Горсть к горсти клали осторожно, чтобы не осыпать. Из двух горстей скру-
тили свясла, перепоясали охапку, надавили коленом, и первый ладный и
бравый сноп стал с краю поля. К нему прислонили еще два и в образовавшу-
юся тень поставили поставку кваса с намоченными корками черного хлеба.
Поминутно сверкая звонкими радугами серпов, они удалялись все дальше
и дальше. И вслед за ними на колкой жатве становились парадом туго под-
поясанные снопы. В полдень трое парней и трое девушек, уткнувшись голо-
вами в тень трех снопов, сперва с'ели квасную тюрю, затем уснули.
На их руках сквозь золото пыли проступали мельчайшие капельки крови -
от уколов жесткой жнивы.
Опытное поле выжинали с особенной осторожностью. Подложили под снопы
торпище, на нем и молотили не цепами, а вальками - каждое зерно на уче-
те.
Забежал в коммуну Чугунок, пришел Никишка Салин. Мерили полные меры.
И получилось - со ста квадратных сажен тринадцать мер ржи. Никишка дер-
жал ее на ладони. Рожь была полная, тяжелая, как из бронзы.
- Пудов десять в мере будет. Семнадцать пудов со ста сажен.
- Четыреста бы с десятинки! - вскрикнул бледный Чугунок.
- Семена драгоценные, втрое крупнее обыкновенных. Вы, ребятки, не
продавайте. Поменяйте-ка мне! Я вам за пуд два пуда дам. Пятнадцать пу-
дов отдайте - тридцать получите. Я для вас не пожалею.
Алексей глядел на зерно, насыпанное пирамидкой, и плечи его распрям-
лялись. С них сходили мозоли, натертые коромыслом, на котором таскал он
полные ведра навозной жижи. Все улыбались навстречу дню, ветерку, несу-
щему запах спелой ржи, навстречу Никишке, с его заманчивым предложением.
- Это дело, - сказал Никишка, - на пятнадцать лишних пудов мы телку
годовалую купим, а добавить еще пятнадцать - там третья корова. Кабы ты
не смеялся...
- Что ты, какой здесь смех! Такое дело - я сейчас парня с возом пош-
лю.
- Погоди, - Ферапонт обернулся ко всем. - Ведь мы посоветуемся?
- Погоди, дядя Никифор, посоветуемся, - ответили девчата.
- Вот глупые! Дети вы еще у меня. Своей выгоды не понимаете. Советуй-
тесь, конечно. А уж я вам тридцать-то пудов в торпище насыплю. Завтра
утречком сам привезу. У вас два пуда на семена останется. Ведь вы ж по
зернышку сажаете. Два пуда вам на десятину. Больше вы и не управитесь
посадить.
- Третья корова, - прищелкнул языком Никишка. - Это, братцы, третья
корова.
Никифор и Чугунок ушли. Шли и разговаривали.
- А что, Никифор Никифорыч, могут они обработать весь клин нашей зем-
ли?
- Одни - нет. А ты бабу с ребятней на сколько дней мне работать да-
ешь? Дня на четыре, кажись? Я тебе лошадей-то на два дня давал?
- На два. Четыре дня по справедливости. Отработают. А что, Никифор
Никифорыч, ежели им машины? Пожалуй, весь клин-то и обработают?
- Нет таких машин, чтоб этим способом рожь сажать... на десятину
здесь ден двадцать бабьих нужно. Машины эти - опахать да убрать... весь
клин пять-шесть машин могут. А ты не знаешь, Семка землю опять сдает?
1 2 3 4 5