Он приводил меня в отчаяние, я уже не знал, что с ним делать. Барбара поглядела на него, улыбнулась и сказала: «You should eat. It's very good». Руди тут же послушался и подцепил на вилку картофелину.
Они собирались переселиться в Испанию, объяснила Пэм, как только она сможет выполнять работу целиком через Интернет. Нет, не на Лансароте, скорее на Майорку или на Коста-Бланка.
— На Майорке с немцами были проблемы, — заметил я.
— Знаю… — ответила Пэм. — Но это временно. Так или иначе, мы теперь живем в объединенной Европе. И немцы больше не хотят оставаться в Германии, это противная, холодная страна, и потом, по их мнению, там слишком много турок. Как только у них заведется немного денег, они едут на Юг; и никто не сможет их остановить.
— Не исключено, что Турция тоже примкнет к объединенной Европе, — заметил я. — Тогда немцы смогут поехать туда.
Она усмехнулась:
— Что ж, может быть, они так и сделают… Немцы вообще странные люди. Хоть они мои соотечественники, но я все равно их люблю. На Майорке у нас с Барбарой много друзей, и немцев, и испанцев. Приезжай к нам, если захочешь.
Затем она рассказала мне, что они с Барбарой хотят иметь детей. Рожать, скорее всего, будет Барбара, ей прямо не терпится бросить работу. Они не собирались прибегать к искусственному оплодотворению; проще попросить об этом кого-нибудь из друзей, она знала нескольких мужчин, которые согласны были оплодотворить Барбару.
— Это меня не удивляет… — произнес я.
— Может быть, ты сам хотел бы? — спросила она вдруг.
Я не знал, что ответить; я был в полном замешательстве. Потому что я действительно хотел этого, пусть раньше мне такое и в голову не пришло бы, но теперь я хотел, и даже очень. Пэм поняла, что слишком поторопилась. Она дружелюбно похлопала меня по руке:
— «Мы еще обсудим это… — сказала она. — Мы обсудим это с Барбарой».
Чтобы сгладить ощущение неловкости, мы стали говорить об испанках и пришли к единодушному выводу: с ними очень даже стоит заняться любовью. Помимо того что они вообще любят секс, что у них часто бывают большие груди, они, как правило, славные девчонки, безо всяких там штучек, без самомнения, — не в пример итальянкам, настолько уверенным в собственной красоте, что, несмотря на их великолепные природные данные, в постель с ними не хочется. За этой ни к чему не обязывающей беседой мы скоротали время до десерта — крем-брюле с корицей; потом выпили по рюмочке анисовки. Я то и дело поглядывал на Руди, но мне так и не удалось вовлечь его в разговор; он сидел молча, словно в каком-то отупении. Желая его расшевелить, я брякнул:
— А бельгийки? Что можно сказать о бельгийках?
Он посмотрел на меня с таким ужасом, как будто я раскрыл перед ним бездну.
— Бельгийки — гадкие, извращенные создания, которые наслаждаются собственным унижением, — высокопарно начал он. — Я вам сказал еще при первой встрече: по моему мнению, Бельгия — это страна, которой не должно было существовать на свете. Помню, в одном центре альтернативной культуры я видел плакат, на котором было написано буквально так: «Разбомбите Бельгию!» Я был полностью согласен с этим. Если я женился на марокканке, то именно для того, чтобы не дать себя сцапать какой-нибудь бельгийке. А потом она меня бросила, — добавил он изменившимся голосом. — Она снова обратилась в свой поганый ислам, забрала моих дочек, и больше я их никогда не увижу.
Барбара взглянула на него с таким состраданием, что у него на глаза навернулись слезы. Она не поняла ни единого слова, ничего, кроме интонации; но этого ей хватило, чтобы осознать: перед ней человек, доведенный до крайности.
Что тут можно было еще сказать? Да ничего. Я налил Руди еще рюмку анисовки.
На обратном пути мы почти не разговаривали. В холле отеля Пэм и Барбара расцеловали Руди в обе щеки, пожелав ему спокойной ночи. Я пожал ему руку, неуклюже потрепал по плечу. Право же, у мужчин все это получается гораздо хуже.
Когда я шел в номер Пэм и Барбары с презервативами в кармане, то чувствовал себя по-дурацки: у меня уже не было настроения. Пэм объяснила ситуацию Барбаре, которая перебила ее и произнесла длинную тираду по-немецки. «Она говорит, что ты не прав, что именно сейчас надо заняться любовью; от этого нам всем станет лучше. И я с ней согласна», — сказала Пэм, кладя руку на мой член. Она расстегнула мне брюки, и они упали на пол. Барбара разделась догола, опустилась передо мной на колени и взяла в рот мой член. Это было поразительно: сначала она захватила губами кончик, а потом медленно-медленно, сантиметр за сантиметром, втянула его весь целиком; и тут заработал ее язык. Через две минуты я почувствовал, что больше не могу сдерживаться, и крикнул: «Сейчас!» Барбара поняла, опрокинулась навзничь на кровать и расставила колени. Я быстро надел презерватив и вошел в нее. Сидевшая рядом на кровати Пэм ласкала себя, глядя на нас. Я входил в нее глубоко, сначала медленно, потом быстро, а Пэм гладила ей груди. Она испытывала наслаждение, приятную расслабленность, но до оргазма было еще далеко, и тут вмешалась Пэм. Положив руку ей на лобок, Пэм указательным и средним пальцами стала быстро и ритмично поглаживать клитор. Я замер. Стенки влагалища Барбары сжимались вокруг моего члена в такт ее дыханию. Изобретательная Пэм взяла другой рукой мою мошонку и очень осторожно помассировала ее, продолжая еще быстрее ласкать клитор Барбары. Она проделала это так ловко, что мы кончили одновременно — я с коротким, резким криком, Барбара — с долгим, хриплым урчанием..
Я обнял Пэм и стал быстро целовать ей плечи и шею, а Барбара начала ее лизать. Чуть позже Пэм кончила, почти без шума, с тихим повизгиванием. Обессиленный, я пошел к дополнительной кровати — рассчитанной на ребенка, — а в большой кровати Пэм и Барбара обнимались и сосали друг друга. Я был голый и счастливый. Я знал, что теперь отлично высплюсь.
глава 8
Мы не выработали плана на следующий день, даже не назначили время встречи. Однако к одиннадцати часам отсутствие Руди начало меня беспокоить. Я постучал к нему — ответа не было. Я спросил о нем у портье. Мне сказали, что Руди уехал рано утром неизвестно куда, забрав все свои вещи. Да, покинул отель насовсем. Я сообщал эту новость Пэм и Барбаре, загоравшим у бассейна, когда ко мне подошел портье с конвертом в руке. Руди оставил письмо для меня. Я решил прочесть его у себя в номере. Это было письмо на нескольких страницах, написанное черными чернилами мелким, аккуратным почерком.
Дорогой месье!
Прежде всего хочу поблагодарить вас за то, что в эти дни вы обращались со мной как с человеком. Для вас, вероятно, это совершенно естественно; а для меня — отнюдь нет. Вы, очевидно, не представляете, что значит быть полицейским; вам не приходит в голову, что мы — замкнутое сообщество со своими законами, к которому остальные люди относятся с недоверием и презрением. А еще вы не представляете, каково быть бельгийцем. Вам невдомек, с каким насилием — скрытым или явным, — с какой подозрительностью и страхом сталкиваемся мы при наших самых обыденных человеческих контактах. Попробуйте, например, спросить у прохожего в Брюсселе, как пройти на такую-то улицу; результат ошеломит вас. Мы, жители Бельгии, уже не являемся тем, что принято называть «обществом»; у нас больше не осталось ничего общего, кроме чувства унижения и страха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Они собирались переселиться в Испанию, объяснила Пэм, как только она сможет выполнять работу целиком через Интернет. Нет, не на Лансароте, скорее на Майорку или на Коста-Бланка.
— На Майорке с немцами были проблемы, — заметил я.
— Знаю… — ответила Пэм. — Но это временно. Так или иначе, мы теперь живем в объединенной Европе. И немцы больше не хотят оставаться в Германии, это противная, холодная страна, и потом, по их мнению, там слишком много турок. Как только у них заведется немного денег, они едут на Юг; и никто не сможет их остановить.
— Не исключено, что Турция тоже примкнет к объединенной Европе, — заметил я. — Тогда немцы смогут поехать туда.
Она усмехнулась:
— Что ж, может быть, они так и сделают… Немцы вообще странные люди. Хоть они мои соотечественники, но я все равно их люблю. На Майорке у нас с Барбарой много друзей, и немцев, и испанцев. Приезжай к нам, если захочешь.
Затем она рассказала мне, что они с Барбарой хотят иметь детей. Рожать, скорее всего, будет Барбара, ей прямо не терпится бросить работу. Они не собирались прибегать к искусственному оплодотворению; проще попросить об этом кого-нибудь из друзей, она знала нескольких мужчин, которые согласны были оплодотворить Барбару.
— Это меня не удивляет… — произнес я.
— Может быть, ты сам хотел бы? — спросила она вдруг.
Я не знал, что ответить; я был в полном замешательстве. Потому что я действительно хотел этого, пусть раньше мне такое и в голову не пришло бы, но теперь я хотел, и даже очень. Пэм поняла, что слишком поторопилась. Она дружелюбно похлопала меня по руке:
— «Мы еще обсудим это… — сказала она. — Мы обсудим это с Барбарой».
Чтобы сгладить ощущение неловкости, мы стали говорить об испанках и пришли к единодушному выводу: с ними очень даже стоит заняться любовью. Помимо того что они вообще любят секс, что у них часто бывают большие груди, они, как правило, славные девчонки, безо всяких там штучек, без самомнения, — не в пример итальянкам, настолько уверенным в собственной красоте, что, несмотря на их великолепные природные данные, в постель с ними не хочется. За этой ни к чему не обязывающей беседой мы скоротали время до десерта — крем-брюле с корицей; потом выпили по рюмочке анисовки. Я то и дело поглядывал на Руди, но мне так и не удалось вовлечь его в разговор; он сидел молча, словно в каком-то отупении. Желая его расшевелить, я брякнул:
— А бельгийки? Что можно сказать о бельгийках?
Он посмотрел на меня с таким ужасом, как будто я раскрыл перед ним бездну.
— Бельгийки — гадкие, извращенные создания, которые наслаждаются собственным унижением, — высокопарно начал он. — Я вам сказал еще при первой встрече: по моему мнению, Бельгия — это страна, которой не должно было существовать на свете. Помню, в одном центре альтернативной культуры я видел плакат, на котором было написано буквально так: «Разбомбите Бельгию!» Я был полностью согласен с этим. Если я женился на марокканке, то именно для того, чтобы не дать себя сцапать какой-нибудь бельгийке. А потом она меня бросила, — добавил он изменившимся голосом. — Она снова обратилась в свой поганый ислам, забрала моих дочек, и больше я их никогда не увижу.
Барбара взглянула на него с таким состраданием, что у него на глаза навернулись слезы. Она не поняла ни единого слова, ничего, кроме интонации; но этого ей хватило, чтобы осознать: перед ней человек, доведенный до крайности.
Что тут можно было еще сказать? Да ничего. Я налил Руди еще рюмку анисовки.
На обратном пути мы почти не разговаривали. В холле отеля Пэм и Барбара расцеловали Руди в обе щеки, пожелав ему спокойной ночи. Я пожал ему руку, неуклюже потрепал по плечу. Право же, у мужчин все это получается гораздо хуже.
Когда я шел в номер Пэм и Барбары с презервативами в кармане, то чувствовал себя по-дурацки: у меня уже не было настроения. Пэм объяснила ситуацию Барбаре, которая перебила ее и произнесла длинную тираду по-немецки. «Она говорит, что ты не прав, что именно сейчас надо заняться любовью; от этого нам всем станет лучше. И я с ней согласна», — сказала Пэм, кладя руку на мой член. Она расстегнула мне брюки, и они упали на пол. Барбара разделась догола, опустилась передо мной на колени и взяла в рот мой член. Это было поразительно: сначала она захватила губами кончик, а потом медленно-медленно, сантиметр за сантиметром, втянула его весь целиком; и тут заработал ее язык. Через две минуты я почувствовал, что больше не могу сдерживаться, и крикнул: «Сейчас!» Барбара поняла, опрокинулась навзничь на кровать и расставила колени. Я быстро надел презерватив и вошел в нее. Сидевшая рядом на кровати Пэм ласкала себя, глядя на нас. Я входил в нее глубоко, сначала медленно, потом быстро, а Пэм гладила ей груди. Она испытывала наслаждение, приятную расслабленность, но до оргазма было еще далеко, и тут вмешалась Пэм. Положив руку ей на лобок, Пэм указательным и средним пальцами стала быстро и ритмично поглаживать клитор. Я замер. Стенки влагалища Барбары сжимались вокруг моего члена в такт ее дыханию. Изобретательная Пэм взяла другой рукой мою мошонку и очень осторожно помассировала ее, продолжая еще быстрее ласкать клитор Барбары. Она проделала это так ловко, что мы кончили одновременно — я с коротким, резким криком, Барбара — с долгим, хриплым урчанием..
Я обнял Пэм и стал быстро целовать ей плечи и шею, а Барбара начала ее лизать. Чуть позже Пэм кончила, почти без шума, с тихим повизгиванием. Обессиленный, я пошел к дополнительной кровати — рассчитанной на ребенка, — а в большой кровати Пэм и Барбара обнимались и сосали друг друга. Я был голый и счастливый. Я знал, что теперь отлично высплюсь.
глава 8
Мы не выработали плана на следующий день, даже не назначили время встречи. Однако к одиннадцати часам отсутствие Руди начало меня беспокоить. Я постучал к нему — ответа не было. Я спросил о нем у портье. Мне сказали, что Руди уехал рано утром неизвестно куда, забрав все свои вещи. Да, покинул отель насовсем. Я сообщал эту новость Пэм и Барбаре, загоравшим у бассейна, когда ко мне подошел портье с конвертом в руке. Руди оставил письмо для меня. Я решил прочесть его у себя в номере. Это было письмо на нескольких страницах, написанное черными чернилами мелким, аккуратным почерком.
Дорогой месье!
Прежде всего хочу поблагодарить вас за то, что в эти дни вы обращались со мной как с человеком. Для вас, вероятно, это совершенно естественно; а для меня — отнюдь нет. Вы, очевидно, не представляете, что значит быть полицейским; вам не приходит в голову, что мы — замкнутое сообщество со своими законами, к которому остальные люди относятся с недоверием и презрением. А еще вы не представляете, каково быть бельгийцем. Вам невдомек, с каким насилием — скрытым или явным, — с какой подозрительностью и страхом сталкиваемся мы при наших самых обыденных человеческих контактах. Попробуйте, например, спросить у прохожего в Брюсселе, как пройти на такую-то улицу; результат ошеломит вас. Мы, жители Бельгии, уже не являемся тем, что принято называть «обществом»; у нас больше не осталось ничего общего, кроме чувства унижения и страха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13