Космоскаф находился в ста двадцати семи миллионах километров от Ксении, и Болл решил использовать свой карт-бланш.
Костин понял это.
— Боря, — сказал он, — эх, Боря… — И отключился.
— Шорак! — Слова Болла были отрывисты и сухи. — Пристыкуйте «мирмеки» к «Велосу».
— Шеф-пилот…
— «Походный устав», параграф 17.3!
— Есть, шеф-пилот! — мертвым голосом сказал Шорак и забубнил: — КСГ борт 73 к М-213, М-217, М-222…
— Гуллакян, дайте траекторию на НИС-641.
Гуллакян молча отвернулся к вычислителю. По экрану траектографа поползли разноцветные кривые. Их движение все убыстрялось. Постепенно их становилось меньше, они сливались и вдруг замерли одной четкой зеленой чертой, тут же возникшей и на курсографе.
Болл положил руки на клавиатуру ходового пульта.
Гуллакян, рывком развернув свое кресло, ударил его каменно холодным и тяжелым взглядом.
— Это трусость, — очень тихо и очень зло сказал он. — Вы просто трус, шеф-пилот. И ответите за это.
— Отвечу, — кивнул он.
IV
Соединенные усилия трех «мирмеков» уверенно влекли «Велос» к НИС-641, солнцу Ксении, а на расстоянии двух десятых мегаметра параллельным курсом следовал космоскаф.
В рубке царило молчание, наполненное комариным звоном гравитров да изредка простреливаемое короткими диалогами, состоящими из строго уставных фраз. Болл и не пытался пробить брешь в немоте, отделившей его от экипажа, зная, что сейчас это бессмысленно. Может быть, потом…
Дважды Шорак связывался с базой, и Болл разговаривал с Костиным. Хотя тот явно поостыл, разговор все же носил несколько натянутый, подчеркнуто официальный характер. Впрочем, Болла скорее удивило бы обратное. Он знал, что поймут его не сразу. И не все.
На пятые сутки Болл начал маневр расхождения. «Велос» и «мирмеки» продолжали идти прежним курсом, все ускоряясь, — уже не только за счет энергии гравитров, но и притягиваемые исполинской массой светила. Космоскаф же понемногу отставал, не выпуская их из поля зрения локаторов.
Трое в ходовой рубке не сводили глаз с экрана, на котором медленно таяла в огненном буйстве хромосферы точка последнего романовского корабля. Затем Болл передал Гуллакяну управление и приказал возвращаться.
— Это славная могила, Геворк, — устало сказал он. За эту неделю он действительно очень устал. — Лучшая, какую они могли получить…
Ни слова, ни тон, какими они были сказаны, не перекинули даже шаткого мостика между ним и его молчащим экипажем. Да Болл и не рассчитывал на это. Шорак, прекрасный — побольше бы таких — мальчик; Гуллакян, великолепный пилот, хотя для командира и чересчур горячий, — оба они не могли принять горькой правоты его решения. Но были и другие. Шайгин, шеф-пилот «Кристы»; Трессель, поведший свой «Хаммер» на последнюю посадку потому лишь, что его ждала не известная опасность, а неизвестность; и, наверное, даже экипаж «Велоса» — эти поняли бы его. И там, в Земляндии, в Совете Астрогации найдется немало таких, кто понимает не только умом, но и сердцем, что прошло уже то время, когда за любую крупицу знания Человечество жертвовало жизнями людей. Что сейчас, когда жизнь человека стала высшей ценностью Человечества, пришла пора пересмотреть многие критерии и понятия. Слишком это дорогая цена за знания — кровь. Ею могли платить в те времена, когда Человечество было заперто на одной планете и с непостижимой расточительностью бросалось всем: людьми, природными ресурсами — едва не погубив при этом себя. Но сейчас это уже невозможно. И кто почувствует себя вправе воспользоваться знанием, добытым такой ценой? И если правда, что индивид в своем развитии повторяет историю вида, тогда понятно, откуда в молодых так много этой реликтовой жертвенности — той, которая заставила Шорака требовать, чтобы его пустили на «Велос». Это можно понять, но нельзя допустить.
— Вы не станете возражать, если я спишусь с «Сирруса», шеф-пилот? — нарушил молчание Шорак. Он мог и не спрашивать, но поступить иначе было бы неэтично, да и вообще не характере стажера.
Болл покачал головой.
— Нет нужды, Карел. А вы, Геворк, готовьтесь принять «Сиррус». Вот вы и дождались…
Три года назад, когда Болла назначили на «Сиррус», Гуллакян, уже бывший к тому времени первым пилотом, сам надеялся занять это место. Естественно, кому же из пилотов не хочется иметь свой корабль… И хотя ни тот, ни другой ни разу не обмолвились об этом, понадобилось почти два года, чтобы их отношения из осторожно-отчужденных превратились в почти дружеские. Ненадолго, увы.
— Что вы хотите сказать, шеф-пилот? — спросил Гуллакян.
— С «Сирруса» спишусь я, Геворк. И вам обоим не придется летать с… могильщиком, — да, я слышал ваш вчерашний разговор. — Шорак густо покраснел и отвернулся. Болл продолжал: — Через полтора месяца пойдет в Земляндию «Дайна», и я полечу докладывать Совету Астрогации. Вместе с Костиным, вероятно. Потом останусь на Земле: меня приглашали преподавать в Академии, и я, пожалуй, это приглашение приму.
Охотнее всего Болл ушел бы в каюту и постарался уснуть, будь он на «Сиррусе» или любом другом корабле. Но космоскаф есть космоскаф, и здесь никуда не денешься из своего кресла. И он продолжал сидеть, молча глядя на носовой экран, где сверкающая точка Ксении медленно превращалась в диск.

1 2 3 4