— Почему?
— Потому что… вам нет никакой необходимости… жениться на мне… И я бы не приняла… никогда… ничье предложение… в подобных обстоятельствах..
— Предположим… — тихо сказал маркиз. Он умолк, видимо, пытаясь найти ускользнувшую мысль.
— Обернитесь, Антея! — вдруг промолвил он совершенно другим тоном.
Она неохотно повернулась — в синих глазах застыла отрешенность, губы дрожали.
— Я прекрасно понимаю, о чем вы сейчас думаете, — продолжал маркиз, — поэтому намерен объяснить вам правду, причем таким образом, что вы все поймете, ибо только вы способны это понять.
Он развернул кресло, чтобы оно стояло напротив фортепьяно.
— Сядьте!
Просьба звучала как приказ, и Антея, утратив дар речи, повиновалась.
Маркиз подошел к инструменту, сел на вращающийся стульчик и взглянул на клавиатуру.
— Точно так же, как вы говорили со мной музыкой, — обратился он к Антее, — я собираюсь рассказать вам о себе. Начну с той поры, когда я был восьмилетним мальчиком.
Он пробежал по клавишам, и мелодия, заструившаяся из-под его пальцев, наполнилась солнечным светом и счастьем ребенка, который любит и любим и, подобно Антее, живет в волшебном мире, населенном феями, цветами и зверями.
Потом фей сменили рыцари; они совершали подвиги и шли на безрассудный риск ради прекрасных дам: зазвучала тема доблести и отваги.
Антея поняла, что маленький мальчик превратился в романтического юношу, что женщины для него были воплощением святости и он боготворил их так же, как обожествлял свою мать.
Он возмужал и влюбился, и любовь для него стала великолепием и совершенством прекрасной дамы, которой он отдал свое сердце.
Он сочинял для нее поэмы, положенные на музыку.
Он стремился к самосовершенствованию, чтобы стать достойным своей избранницы.
И вдруг словно темная туча, закрывшая солнце, нахлынуло разочарование.
Женщина, перед которой он преклонялся, выставила его на посмешище, и ее мир вместе с ней смеялся над ним.
Поначалу страдания маркиза были столь отчаянны и мучительны, что у Антеи, внимавшей этим откровениям, на глаза навернулись слезы.
Казалось немыслимым, что молодой человек испытал на себе подобную жестокость, был осмеян, унижен, отвержен.
Казалось, от безысходности он должен был сникнуть, опустить руки, но гордость не позволила ему пасть духом, оказаться побежденным и втоптанным в грязь.
Как феникс из пепла, возродилась его сила, его способность преодолевать жизненные трудности и неудачи, презирать тех, кто желал видеть его страдающим.
Маркиз продолжал играть, и Антея поняла: становясь старше, он все больше превращался в безжалостного циника.
Духовность, благородство, так много значившие для него в юности, были отброшены за ненадобностью.
Теперь он находил удовольствие в плотских утехах и материальных благах.
Ему даже нравилось манипулировать людьми для достижения своих целей.
Когда-то он видел себя рыцарем в ослепительных серебряных доспехах, чтобы помогать попавшим в беду.
Теперь же броня защищала его от стрел и уколов тех, кто хотел причинить ему боль.
Эта броня отгораживала его от любого проявления нежности и теплоты.
Так же, как заставляли страдать его, он заставлял страдать других, и точно так же, как его самого унижали и уничтожали, он превращал других в пыль под своими ногами.
Музыка стала маршем завоевателя, которому нет дела до чьих-то мук, — он побеждает врагов, но и друзья безразличны ему.
От этой всесокрушающей жестокости закололо в сердце, и Антея стиснула пальцы так, что костяшки побелели.
Она слушала, закрыв глаза, и видела маркиза таким, какой он в первый раз предстал перед ней: властный, подавляющий чужую волю, величественный.
Человек, которого все боялись.
Но вот очень тихо, как будто издалека, вновь зазвучала мелодия его юности.
Она удивительно переплеталась с темой, которую Антея играла маркизу накануне.
В его мелодии слышались пение птиц, журчание ручьев; в ней благоухали цветы, и Антея объясняла маркизу, как он необходим людям и как много он может сделать для тех, кто надеется на него.
В его мелодии она рассказывала маркизу, что ждет его под весенним солнцем.
Потом он своей волшебной музыкой поведал Антее, хоть это было невероятно, как много она для него значит.
Он признавался, что она избавила его от разочарования, цинизма и отчаяния.
Она вернула ему свет луны и звезд, солнечным лучиком неожиданно ворвалась в его мир.
Антея перестала дышать, не в силах поверить в реальность этой исповеди.
Но когда пришло понимание, что рядом с ней родственная душа, она всем своим существом потянулась к маркизу, как будто он позвал ее.
Вдруг музыка умолкла.
Маркиз встал из-за фортепьяно, и Антея тоже встала словно околдованная.
Несколько мгновений они стояли и смотрели друг на друга.
Она не могла отвести своих синих глаз от его черных.
У нее перехватило дыхание.
Маркиз протянул руки.
Впоследствии она так и не смогла вспомнить, он шагнул к ней или она бросилась к нему.
Из памяти не исчезли лишь его объятия и губы, слившиеся с ее губами и захватившие их в сладостный плен.
Именно этого она страстно желала, именно об этом плакала прошлой ночью, когда ей казалось, что такое уже не повторится.
Думать было невмоготу.
Она могла только чувствовать, как он все крепче и жарче обнимает ее.
Его губы становились все настойчивее, и его музыка все еще звучала в ее ушах.
Он целовал ее, целовал, пока мир не закружился в танце вокруг них, а они были свободны и летели ввысь, в небо, навстречу солнцу.
Летели под звуки мелодии, рождавшейся в их сердцах, слишком прекрасной и феерической, чтобы ее можно было сыграть.
Когда чувства, пробужденные в ней маркизом, и головокружительность его поцелуя казались уже сверхъестественными, Антея застонала от блаженства и спрятала лицо на груди Иглзклифа.
— Драгоценная моя, милая, — произнес он чуть хриплым голосом, — я знал, что ты поймешь.
— Я не думала… я и не подозревала, что ты… так играешь… — пробормотала Антея.
— Раньше я ни перед кем не играл — моя музыка слишком откровенна, чтобы ее слушал кто-нибудь, кроме тебя, милая.
Он еще ближе привлек ее к себе.
— Когда я услышал тебя в субботу вечером, — молвил он, — на галерее менестрелей, мне показалось, будто все происходящее не более чем сон. Никогда прежде музыка так не волновала меня, не говорила со мной столь непринужденно и ясно, что я понимал все оттенки настроения и все мысли, отразившиеся в ней.
Его губы коснулись нежной девичьей кожи.
— Когда я увидел тебя, я испугался.
— Почему?
— Потому что, драгоценная моя, я принимал тебя за ту, кого ты пыталась собой представить, то есть дочь профессионального пианиста, и не имен возможности боготворить тебя так, как мне бы хотелось, и назвать тебя своей женой.
— Кажется… я не понимаю. Маркиз улыбнулся.
— Тебе и не обязательно понимать это. Важно лишь то, что мы поженимся, любовь моя, моя драгоценная малышка, и сделаем это как можно скорее — не только потому, что сможем удержать Гарри от мести Темплтону, но и потому, что ты нужна мне. Ты нужна мне сейчас, в этот самый миг, и для меня невыносима мысль, что мы будем в разлуке хотя бы день, хотя бы час.
Его голос стал глубоким и страстным.
— Ты моя, Антея! Я искал тебя всю жизнь, боясь, что не найду никогда, ибо ты не существуешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30