Варшаве и Риге, уже все известно насчет луча. Имя проф. Персикова повторяет весь мир… Весь мир следит за работой проф. Персикова, затаив дыхание… Но всем прекрасно известно, как тяжко положение ученых в советской России. Антр ну суа ди []… Здесь никого нет посторонних?.. Увы, здесь не умеют ценить ученые труды, так вот он хотел бы переговорить с профессором… Одно иностранное государство предлагает профессору Персикову совершенно бескорыстно помощь в его лабораторных работах. Зачем здесь метать бисер, как говорится в священном писании. Государству известно, как тяжко профессору пришлось в 19-м году и 20-м во время этой хи-хи… революции. Ну, конечно, строгая тайна… профессор ознакомит государство с результатами работы, а оно за это финансирует профессора. Ведь он построил камеру, вот интересно было бы ознакомиться с чертежами этой камеры…
И тут гость вынул из внутреннего кармана пиджака белоснежную пачку бумажек…
Какой-нибудь пустяк, 5000 рублей, например, задатку, профессор может получить сию же минуту… И расписки не надо… Профессор даже обидит полномочного торгового шефа, если заговорит о расписке.
– Вон!!! – вдруг гаркнул Персиков так страшно, что пианино в гостиной издало звук на тонких клавишах.
Гость исчез так, что дрожащий от ярости Персиков через минуту и сам уже сомневался, был ли он или это галлюцинация.
– Его калоши?! – выл через минуту Персиков в передней.
– Они забыли, – отвечала дрожащая Марья Степановна.
– Выкинуть их вон!
– Куда же я их выкину. Они придут за ними.
– Сдать их в домовой кабинет. Под расписку. Чтоб не было духу этих калош! В комитет! Пусть примут шпионские калоши!..
Марья Степановна, крестясь, забрала великолепные калоши и унесла их на черный ход. Там постояла за дверью, а потом калоши спрятала в кладовку.
– Сдали? – бушевал Персиков.
– Сдала.
– Расписку мне.
– Да, Владимир Ипатьевич. Да неграмотный же председатель!..
– Сию. Секунду. Чтоб. Была. Расписка. Пусть за него какой-нибудь грамотный сукин сын распишется!
Марья Степановна только покрутила головой, ушла и вернулась через 1/4 часа с запиской:
«Получено в фонд от проф. Персикова 1 /одна/ па кало. Колесов».
– А это что?
– Жетон-с.
Персиков жетон истоптал ногами, а расписку спрятал под пресс. Затем какая-то мысль омрачила его крутой лоб. Он бросился к телефону, вытрезвонил Панкрата в институте и спросил у него: «Все ли благополучно?». Панкрат нарычал что-то такое в трубку, из чего можно было понять, что, по его мнению, все благополучно. Но Персиков успокоился только на одну минуту. Хмурясь, он уцепился за телефон и наговорил в трубку такое:
– Дайте мне эту, как ее, Лубянку. Мерси… Кому тут из вас надо сказать… у меня тут какие-то подозрительные субъекты в калошах ходят, да… Профессор IV университета Персиков…
Трубка вдруг резко оборвала разговор, Персиков отошел, ворча сквозь зубы какие-то бранные слова.
– Чай будете пить, Владимир Ипатьевич? – робко осведомилась Марья Степановна, заглянув в кабинет.
– Не буду я пить никакого чаю… мур-мур-мур, и черт их всех возьми… как взбесились все равно.
Ровно через десять минут профессор принимал у себя в кабинете новых гостей. Один из них, приятный, круглый и очень вежливый, был в скромном защитном военном френче и рейтузах. На носу у него сидело, как хрустальная бабочка, пенсне. Вообще он напоминал ангела в лакированных сапогах. Второй, низенький, страшно мрачный, был в штатском, но штатское на нем сидело так, словно оно его стесняло. Третий гость вел себя особенно, он не вошел в кабинет профессора, а остался в полутемной передней. При этом освещенный и пронизанный стручками табачного дыма кабинет был ему насквозь виден. На лице этого третьего, который был тоже в штатском, красовалось дымчатое пенсне.
Двое в кабинете совершенно замучили Персикова, рассматривая визитную карточку, расспрашивая о пяти тысячах и заставляя описывать наружность гостя.
– Да черт его знает, – бубнил Персиков, – ну противная физиономия. Дегенерат.
– А глаз у него не стеклянный? – спросил маленький хрипло.
– А черт его знает. Нет, впрочем, не стеклянный, бегают глаза.
– Рубинштейн? – вопросительно и тихо отнесся ангел к штатскому маленькому. Но тот хмуро и отрицательно покачал головой.
– Рубинштейн не даст без расписки, ни в коем случае, забурчал он, – это не рубинштейнова работа. Тут кто-то покрупнее.
История о калошах вызвала взрыв живейшего интереса со стороны гостей. Ангел молвил в телефон домовой конторы только несколько слов: «Государственное политическое управление сию минуту вызывает секретаря домкома Колесова в квартиру профессора Персикова с калошами», – и Колесов тотчас, бледный, появился в кабинете, держа калоши в руках.
– Васенька! – негромко окликнул ангел того, который сидел в передней. Тот вяло поднялся и словно развинченный плелся в кабинет. Дымчатые стекла совершенно поглотили его глаза.
– Ну? – спросил он лаконически и сонно.
– Калоши.
Дымные глаза скользнули по калошам, и при этом Персикову почудилось, что из-под стекол вбок, на одно мгновенье, сверкнули вовсе не сонные, а наоборот, изумително колючие глаза. Но они моментально угасли.
– Ну, Васенька?
Тот, кого называли Васенькой, ответил вялым голосом:
– Ну что тут, ну. Пеленжковского калоши.
Немедленно фонд лишился подарка профессора Персикова. Калоши исчезли в газетной бумаге. Крайне обрадовавшийся ангел во френче встал и начал жать руку профессору, и даже произнес маленький спич, содержание которого сводилось к следующему: это делает честь профессору… Профессор может быть спокоен… Больше никто его не потревожит, ни в институте, ни дома… меры будут приняты, камеры его в совершеннейшей безопасности…
– А нельзя ли, чтобы вы репортеров расстреляли? – спросил Персиков, глядя поверх очков.
Этот вопрос развеселил чрезвычайно гостей. Не только хмурый маленький, но даже дымчатый улыбнулся в передней. Ангел, искрясь и сияя, объяснил, что это невозможно.
– А это что за каналья у меня была?
Тут все перестали улыбаться, и ангел ответил уклончиво, что это так, какой-нибудь мелкий аферист, не стоит обращать внимания… тем не менее он убедительно просит гражданина профессора держать в полной тайне происшествие сегодняшнего вечера, и гости ушли.
Персиков вернулся в кабинет, к диаграммам, но заниматься ему все-таки не пришлось. Телефон выбросил огненный кружочек, и женский голос предложил профессору, если он желает жениться на вдове интересной и пылкой, квартиру в семь комнат. Персиков завыл в трубку:
– Я вам советую лечиться у профессора Россолимо… – и получил второй звонок.
Тут Персиков немного обмяк, потому что лицо достаточно известное звонило из Кремля, долго и сочувственно расспрашивало Персикова о его работе и изъявило желание навестить лабораторию. Отойдя от телефона, Персиков вытер лоб и трубку снял. Тогда в верхней квартире загремели страшные трубы и полетели вопли Валкирий, – радиоприемник у директора суконного треста принял вагнеровский концерт в Большом театре. Персиков под вой и грохот, сыплющийся с потолка, заявил Марье Степановне, что он уедет из Москвы, что он будет судиться с директором, что он сломает ему этот приемник, потому что, очевидно, задались целью его выжить вон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
И тут гость вынул из внутреннего кармана пиджака белоснежную пачку бумажек…
Какой-нибудь пустяк, 5000 рублей, например, задатку, профессор может получить сию же минуту… И расписки не надо… Профессор даже обидит полномочного торгового шефа, если заговорит о расписке.
– Вон!!! – вдруг гаркнул Персиков так страшно, что пианино в гостиной издало звук на тонких клавишах.
Гость исчез так, что дрожащий от ярости Персиков через минуту и сам уже сомневался, был ли он или это галлюцинация.
– Его калоши?! – выл через минуту Персиков в передней.
– Они забыли, – отвечала дрожащая Марья Степановна.
– Выкинуть их вон!
– Куда же я их выкину. Они придут за ними.
– Сдать их в домовой кабинет. Под расписку. Чтоб не было духу этих калош! В комитет! Пусть примут шпионские калоши!..
Марья Степановна, крестясь, забрала великолепные калоши и унесла их на черный ход. Там постояла за дверью, а потом калоши спрятала в кладовку.
– Сдали? – бушевал Персиков.
– Сдала.
– Расписку мне.
– Да, Владимир Ипатьевич. Да неграмотный же председатель!..
– Сию. Секунду. Чтоб. Была. Расписка. Пусть за него какой-нибудь грамотный сукин сын распишется!
Марья Степановна только покрутила головой, ушла и вернулась через 1/4 часа с запиской:
«Получено в фонд от проф. Персикова 1 /одна/ па кало. Колесов».
– А это что?
– Жетон-с.
Персиков жетон истоптал ногами, а расписку спрятал под пресс. Затем какая-то мысль омрачила его крутой лоб. Он бросился к телефону, вытрезвонил Панкрата в институте и спросил у него: «Все ли благополучно?». Панкрат нарычал что-то такое в трубку, из чего можно было понять, что, по его мнению, все благополучно. Но Персиков успокоился только на одну минуту. Хмурясь, он уцепился за телефон и наговорил в трубку такое:
– Дайте мне эту, как ее, Лубянку. Мерси… Кому тут из вас надо сказать… у меня тут какие-то подозрительные субъекты в калошах ходят, да… Профессор IV университета Персиков…
Трубка вдруг резко оборвала разговор, Персиков отошел, ворча сквозь зубы какие-то бранные слова.
– Чай будете пить, Владимир Ипатьевич? – робко осведомилась Марья Степановна, заглянув в кабинет.
– Не буду я пить никакого чаю… мур-мур-мур, и черт их всех возьми… как взбесились все равно.
Ровно через десять минут профессор принимал у себя в кабинете новых гостей. Один из них, приятный, круглый и очень вежливый, был в скромном защитном военном френче и рейтузах. На носу у него сидело, как хрустальная бабочка, пенсне. Вообще он напоминал ангела в лакированных сапогах. Второй, низенький, страшно мрачный, был в штатском, но штатское на нем сидело так, словно оно его стесняло. Третий гость вел себя особенно, он не вошел в кабинет профессора, а остался в полутемной передней. При этом освещенный и пронизанный стручками табачного дыма кабинет был ему насквозь виден. На лице этого третьего, который был тоже в штатском, красовалось дымчатое пенсне.
Двое в кабинете совершенно замучили Персикова, рассматривая визитную карточку, расспрашивая о пяти тысячах и заставляя описывать наружность гостя.
– Да черт его знает, – бубнил Персиков, – ну противная физиономия. Дегенерат.
– А глаз у него не стеклянный? – спросил маленький хрипло.
– А черт его знает. Нет, впрочем, не стеклянный, бегают глаза.
– Рубинштейн? – вопросительно и тихо отнесся ангел к штатскому маленькому. Но тот хмуро и отрицательно покачал головой.
– Рубинштейн не даст без расписки, ни в коем случае, забурчал он, – это не рубинштейнова работа. Тут кто-то покрупнее.
История о калошах вызвала взрыв живейшего интереса со стороны гостей. Ангел молвил в телефон домовой конторы только несколько слов: «Государственное политическое управление сию минуту вызывает секретаря домкома Колесова в квартиру профессора Персикова с калошами», – и Колесов тотчас, бледный, появился в кабинете, держа калоши в руках.
– Васенька! – негромко окликнул ангел того, который сидел в передней. Тот вяло поднялся и словно развинченный плелся в кабинет. Дымчатые стекла совершенно поглотили его глаза.
– Ну? – спросил он лаконически и сонно.
– Калоши.
Дымные глаза скользнули по калошам, и при этом Персикову почудилось, что из-под стекол вбок, на одно мгновенье, сверкнули вовсе не сонные, а наоборот, изумително колючие глаза. Но они моментально угасли.
– Ну, Васенька?
Тот, кого называли Васенькой, ответил вялым голосом:
– Ну что тут, ну. Пеленжковского калоши.
Немедленно фонд лишился подарка профессора Персикова. Калоши исчезли в газетной бумаге. Крайне обрадовавшийся ангел во френче встал и начал жать руку профессору, и даже произнес маленький спич, содержание которого сводилось к следующему: это делает честь профессору… Профессор может быть спокоен… Больше никто его не потревожит, ни в институте, ни дома… меры будут приняты, камеры его в совершеннейшей безопасности…
– А нельзя ли, чтобы вы репортеров расстреляли? – спросил Персиков, глядя поверх очков.
Этот вопрос развеселил чрезвычайно гостей. Не только хмурый маленький, но даже дымчатый улыбнулся в передней. Ангел, искрясь и сияя, объяснил, что это невозможно.
– А это что за каналья у меня была?
Тут все перестали улыбаться, и ангел ответил уклончиво, что это так, какой-нибудь мелкий аферист, не стоит обращать внимания… тем не менее он убедительно просит гражданина профессора держать в полной тайне происшествие сегодняшнего вечера, и гости ушли.
Персиков вернулся в кабинет, к диаграммам, но заниматься ему все-таки не пришлось. Телефон выбросил огненный кружочек, и женский голос предложил профессору, если он желает жениться на вдове интересной и пылкой, квартиру в семь комнат. Персиков завыл в трубку:
– Я вам советую лечиться у профессора Россолимо… – и получил второй звонок.
Тут Персиков немного обмяк, потому что лицо достаточно известное звонило из Кремля, долго и сочувственно расспрашивало Персикова о его работе и изъявило желание навестить лабораторию. Отойдя от телефона, Персиков вытер лоб и трубку снял. Тогда в верхней квартире загремели страшные трубы и полетели вопли Валкирий, – радиоприемник у директора суконного треста принял вагнеровский концерт в Большом театре. Персиков под вой и грохот, сыплющийся с потолка, заявил Марье Степановне, что он уедет из Москвы, что он будет судиться с директором, что он сломает ему этот приемник, потому что, очевидно, задались целью его выжить вон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20