– Насколько я осведомлен, вы не являетесь врачом, господин Крамер.
– Все очень просто, – засмеялся старик. – Вы отыскиваете болезни, а я – военных преступников.
Эменбергер закурил другую сигарету.
– Для частного лица это не очень безопасное занятие, – сказал он небрежно.
– Вот именно, – ответил Берлах. – И вот во время поисков я заболел и приехал к вам в Зоненштайн. Но что делать, когда не везет. Или вы считаете это за счастье?
Эменбергер ответил, что не может предугадать течения болезни. Во всяком случае, вид больного не очень обнадеживает.
– Однако вы меня не обследовали, – сказал старик. – А это одна из причин, почему я не хотел, чтобы Хунгертобель присутствовал при обследовании. Если мы хотим расследовать какое-либо дело, то должны быть объективны. А расследовать мы должны. Вы и я. Что может быть хуже, чем составить себе мнение о преступнике или болезни, прежде чем подозреваемого не изучишь в его окружении и не узнаешь о его привычках?
– Да, конечно, вы правы, – ответил врач. – Я думаю то же самое, хотя ничего не понимаю в криминалистике. Однако я надеюсь, что господин Крамер отдохнет от своей профессии в Зоненштайне.
Затем он закурил третью сигарету и подумал вслух:
– Я думаю, что здесь военных преступников вы оставите в покое.
Ответ Эменбергера на мгновение насторожил комиссара. «Кто кого допрашивает?» – подумал он и посмотрел на лицо Эменбергера, в эту озаренную светом единственной лампы маску с блестящими стеклами очков, из-за которых насмешливо глядели большие глаза.
– Дорогой доктор, вы ведь не станете утверждать, что в этой стране нет рака?
– Совершенно верно, но это не означает, что в Швейцарии есть военные преступники, – рассмеялся Эменбергер.
Старик испытующе взглянул на врача.
– То, что произошло в Германии, может произойти в любой стране, если появятся известные предпосылки. А эти предпосылки могут быть различны. От одного знакомого, господин Эменбергер, оперированного в концлагере без наркоза, я слышал, что люди одинаковы, однако они делятся на мучителей и мучеников. Однако я думаю, что есть также разница между искушенными и пощаженными. Мы, швейцарцы, вы и я, относимся к пощаженным, что в общем милость, а не ошибка, ибо, как многие говорят: «Да не введи нас во искушение». Вот я и приехал в Швейцарию, но не для того, чтобы отыскать одного преступника, о котором у меня нет никаких данных за исключением одной не особенно четкой фотографии: Но теперь, доктор Эменбергер, я болен, и погоня прекратилась сегодня ночью, так что преследуемый не знает, как я был близок к нему. Жалкая мелодрама…
– Да, вряд ли у вас есть шанс найти разыскиваемое лицо, – ответил равнодушно врач и выпустил колечко дыма, образовавшее вокруг головы больного нимб.
Берлах увидел, как тот сделал своей ассистентке знак глазами, и она протянула ему шприц. На мгновение Эменбергер исчез в темноте зала, а когда появился вновь, в его руке был какой-то тюбик.
– Ваши шансы невелики, – сказал он, наполняя шприц бесцветной жидкостью.
Но комиссар ответил:
– У меня есть еще оружие. Возьмем ваш метод, доктор. Меня, приехавшего к вам в госпиталь из Берлина, сквозь снег и дождь, в этот последний день года, вы принимаете в операционной. Почему вы это делаете? Разве полагается так, чтобы пациента доставили в помещение, внушающее ему ужас? Вы делаете это для того, чтобы запугать меня, ибо моим врачом вы можете стать только в том случае, если подчините мою волю своей. Однако я своевольный больной. Хунгертобель, вероятно, рассказал вам об этом. Вот вы и решились на демонстрацию, чтобы вылечить меня. Вы боитесь, что не управитесь. Это один из недостатков вашего лекарства. Точно так же обстоит и с моей профессией. Наши методы одинаковы. Я тоже побаиваюсь того, кого ищу.
Шприц в руке Эменбергера покачивался, направленный против старика.
– Вы великолепный психолог, – засмеялся врач. – Это верно, я хотел вам немного понравиться. Страх – это хорошее средство, однако, прежде чем я прибегну к моему искусству, я хотел бы до конца выслушать о вашем.
Что вы хотите предпринять? Я внимательно слушаю. Преследуемый не знает, что вы гоняетесь за ним, по крайней мере вы так сказали.
– Он догадывается, хотя и не знает наверняка, и это для него еще опасней, – ответил Берлах. – Он знает, что я в Швейцарии и отыскиваю военного преступника. Однако будет думать, что я ищу не его, а другого. Он блестяще обеспечил себе алиби и возвратился в Швейцарию из мира безграничных преступлений, не захватив своего имени и фамилии. Жгучая тайна. И все же в глубине сердца у него будет предчувствие, что я разыскиваю его, и только его. И он убоится, он испугается тем больше, чем невероятнее то, что я его ищу, а я лежу здесь, в госпитале, в постели, больной и беспомощный. – Он замолчал.
Эменбергер странно посмотрел на него, почти с состраданием, продолжая держать шприц в руке.
– Я сомневаюсь в вашем успехе, – сказал он небрежно. – Однако желаю вам счастья.
– Тот, кого я ищу, подохнет от своего страха, – сказал старик, не двигаясь.
Эменбергер медленно положил шприц на маленький столик из стекла и металла, стоявший рядом с передвижной постелькой.
– Вы так думаете? – промолвил он наконец. – Вы так считаете? – Его узкие глаза почти сомкнулись за очками. – Удивительно в наши дни видеть такого безнадежного оптимиста. Ваши мысли и мечты довольно смелы; будем надеяться, что в будущем действительность вас не очень обескуражит. Было бы очень печально, если бы вы в конце концов пришли к отрицательным результатам.
Он сказал это тихо и немного удивленно. Затем ушел в темноту помещения, и операционная осветилась ярким светом. Эменбергер стоял около выключателя.
– Я обследую вас позже, господин Крамер, – сказал он, улыбаясь. – Ваша болезнь очень серьезна. Вы это знаете. Не исключен смертельный исход. Я пришел к этому выводу после нашего разговора. Откровенность за откровенность. Обследование сопряжено с осложнениями, так как требует оперативного вмешательства. Мы проведем его после Нового года. Не стоит портить праздник. Будем считать, что я уже вас начал лечить.
Берлах не отвечал.
Эменбергер погасил сигарету.
– Черт побери, доктор, – сказал он, обращаясь к ассистентке. – Я курил в операционной. Господин Крамер взволновал меня своим прибытием. Я думаю, вам следует побранить меня, господин Крамер.
– Что это такое? – спросил старик, когда врач дала ему две красноватые пилюли.
– Всего-навсего успокаивающее средство, – ответила она.
Вода, которую она дала, чтобы запить лекарство, показалась невкусной.
– Позвоните сестре, – приказал Эменбергер ассистентке.
В двери появилась сестра Клэри. Комиссар воспринял ее как добродушного палача. «Палачи тоже бывают добродушными», – подумал он.
– Какую палату вы приготовили нашему господину Крамеру? – спросил Эменбергер.
– Семьдесят вторую, господин доктор, – ответила сестра Клэри.
– Отвезите его в третью. Там мы сможем более внимательно следить за ним.
Снова пришла усталость, так остро ощущаемая комиссаром в машине Хунгертобеля.
Когда сестра повезла старика в коридор, она повернула кровать, и Берлах сквозь слипавшиеся веки увидел еще раз лицо Эменбергера.
Врач смотрел на него внимательно и весело улыбался.
Комиссар содрогнулся от внезапно нахлынувшего озноба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Все очень просто, – засмеялся старик. – Вы отыскиваете болезни, а я – военных преступников.
Эменбергер закурил другую сигарету.
– Для частного лица это не очень безопасное занятие, – сказал он небрежно.
– Вот именно, – ответил Берлах. – И вот во время поисков я заболел и приехал к вам в Зоненштайн. Но что делать, когда не везет. Или вы считаете это за счастье?
Эменбергер ответил, что не может предугадать течения болезни. Во всяком случае, вид больного не очень обнадеживает.
– Однако вы меня не обследовали, – сказал старик. – А это одна из причин, почему я не хотел, чтобы Хунгертобель присутствовал при обследовании. Если мы хотим расследовать какое-либо дело, то должны быть объективны. А расследовать мы должны. Вы и я. Что может быть хуже, чем составить себе мнение о преступнике или болезни, прежде чем подозреваемого не изучишь в его окружении и не узнаешь о его привычках?
– Да, конечно, вы правы, – ответил врач. – Я думаю то же самое, хотя ничего не понимаю в криминалистике. Однако я надеюсь, что господин Крамер отдохнет от своей профессии в Зоненштайне.
Затем он закурил третью сигарету и подумал вслух:
– Я думаю, что здесь военных преступников вы оставите в покое.
Ответ Эменбергера на мгновение насторожил комиссара. «Кто кого допрашивает?» – подумал он и посмотрел на лицо Эменбергера, в эту озаренную светом единственной лампы маску с блестящими стеклами очков, из-за которых насмешливо глядели большие глаза.
– Дорогой доктор, вы ведь не станете утверждать, что в этой стране нет рака?
– Совершенно верно, но это не означает, что в Швейцарии есть военные преступники, – рассмеялся Эменбергер.
Старик испытующе взглянул на врача.
– То, что произошло в Германии, может произойти в любой стране, если появятся известные предпосылки. А эти предпосылки могут быть различны. От одного знакомого, господин Эменбергер, оперированного в концлагере без наркоза, я слышал, что люди одинаковы, однако они делятся на мучителей и мучеников. Однако я думаю, что есть также разница между искушенными и пощаженными. Мы, швейцарцы, вы и я, относимся к пощаженным, что в общем милость, а не ошибка, ибо, как многие говорят: «Да не введи нас во искушение». Вот я и приехал в Швейцарию, но не для того, чтобы отыскать одного преступника, о котором у меня нет никаких данных за исключением одной не особенно четкой фотографии: Но теперь, доктор Эменбергер, я болен, и погоня прекратилась сегодня ночью, так что преследуемый не знает, как я был близок к нему. Жалкая мелодрама…
– Да, вряд ли у вас есть шанс найти разыскиваемое лицо, – ответил равнодушно врач и выпустил колечко дыма, образовавшее вокруг головы больного нимб.
Берлах увидел, как тот сделал своей ассистентке знак глазами, и она протянула ему шприц. На мгновение Эменбергер исчез в темноте зала, а когда появился вновь, в его руке был какой-то тюбик.
– Ваши шансы невелики, – сказал он, наполняя шприц бесцветной жидкостью.
Но комиссар ответил:
– У меня есть еще оружие. Возьмем ваш метод, доктор. Меня, приехавшего к вам в госпиталь из Берлина, сквозь снег и дождь, в этот последний день года, вы принимаете в операционной. Почему вы это делаете? Разве полагается так, чтобы пациента доставили в помещение, внушающее ему ужас? Вы делаете это для того, чтобы запугать меня, ибо моим врачом вы можете стать только в том случае, если подчините мою волю своей. Однако я своевольный больной. Хунгертобель, вероятно, рассказал вам об этом. Вот вы и решились на демонстрацию, чтобы вылечить меня. Вы боитесь, что не управитесь. Это один из недостатков вашего лекарства. Точно так же обстоит и с моей профессией. Наши методы одинаковы. Я тоже побаиваюсь того, кого ищу.
Шприц в руке Эменбергера покачивался, направленный против старика.
– Вы великолепный психолог, – засмеялся врач. – Это верно, я хотел вам немного понравиться. Страх – это хорошее средство, однако, прежде чем я прибегну к моему искусству, я хотел бы до конца выслушать о вашем.
Что вы хотите предпринять? Я внимательно слушаю. Преследуемый не знает, что вы гоняетесь за ним, по крайней мере вы так сказали.
– Он догадывается, хотя и не знает наверняка, и это для него еще опасней, – ответил Берлах. – Он знает, что я в Швейцарии и отыскиваю военного преступника. Однако будет думать, что я ищу не его, а другого. Он блестяще обеспечил себе алиби и возвратился в Швейцарию из мира безграничных преступлений, не захватив своего имени и фамилии. Жгучая тайна. И все же в глубине сердца у него будет предчувствие, что я разыскиваю его, и только его. И он убоится, он испугается тем больше, чем невероятнее то, что я его ищу, а я лежу здесь, в госпитале, в постели, больной и беспомощный. – Он замолчал.
Эменбергер странно посмотрел на него, почти с состраданием, продолжая держать шприц в руке.
– Я сомневаюсь в вашем успехе, – сказал он небрежно. – Однако желаю вам счастья.
– Тот, кого я ищу, подохнет от своего страха, – сказал старик, не двигаясь.
Эменбергер медленно положил шприц на маленький столик из стекла и металла, стоявший рядом с передвижной постелькой.
– Вы так думаете? – промолвил он наконец. – Вы так считаете? – Его узкие глаза почти сомкнулись за очками. – Удивительно в наши дни видеть такого безнадежного оптимиста. Ваши мысли и мечты довольно смелы; будем надеяться, что в будущем действительность вас не очень обескуражит. Было бы очень печально, если бы вы в конце концов пришли к отрицательным результатам.
Он сказал это тихо и немного удивленно. Затем ушел в темноту помещения, и операционная осветилась ярким светом. Эменбергер стоял около выключателя.
– Я обследую вас позже, господин Крамер, – сказал он, улыбаясь. – Ваша болезнь очень серьезна. Вы это знаете. Не исключен смертельный исход. Я пришел к этому выводу после нашего разговора. Откровенность за откровенность. Обследование сопряжено с осложнениями, так как требует оперативного вмешательства. Мы проведем его после Нового года. Не стоит портить праздник. Будем считать, что я уже вас начал лечить.
Берлах не отвечал.
Эменбергер погасил сигарету.
– Черт побери, доктор, – сказал он, обращаясь к ассистентке. – Я курил в операционной. Господин Крамер взволновал меня своим прибытием. Я думаю, вам следует побранить меня, господин Крамер.
– Что это такое? – спросил старик, когда врач дала ему две красноватые пилюли.
– Всего-навсего успокаивающее средство, – ответила она.
Вода, которую она дала, чтобы запить лекарство, показалась невкусной.
– Позвоните сестре, – приказал Эменбергер ассистентке.
В двери появилась сестра Клэри. Комиссар воспринял ее как добродушного палача. «Палачи тоже бывают добродушными», – подумал он.
– Какую палату вы приготовили нашему господину Крамеру? – спросил Эменбергер.
– Семьдесят вторую, господин доктор, – ответила сестра Клэри.
– Отвезите его в третью. Там мы сможем более внимательно следить за ним.
Снова пришла усталость, так остро ощущаемая комиссаром в машине Хунгертобеля.
Когда сестра повезла старика в коридор, она повернула кровать, и Берлах сквозь слипавшиеся веки увидел еще раз лицо Эменбергера.
Врач смотрел на него внимательно и весело улыбался.
Комиссар содрогнулся от внезапно нахлынувшего озноба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21