Однажды рядом сел молодой человек и… прижался своим коленом к моему. Я пересела через два кресла, он – тоже и опять рядом со мной и жмет мне колено. Я вскочила и закричала, мистер Шеннон. Его тут же арестовали за то, что приставал к несовершеннолетней.
Шеннон. И что же, он так все еще и сидит в нантакетской тюрьме?
Ханна. Нет. Я его выручила. Сказала в полиции, что показывали фильм ужасов… и мне уже Бог знает что померещилось.
Шеннон. Фантастика!
Ханна. Да, пожалуй. Второй случай – совсем недавно, всего два года тому назад. Мы с дедушкой жили в Сингапуре, в отеле «Рэффлс». Мы очень хорошо зарабатывали, ни в чем себе не отказывали. Там и познакомились с одним австралийцем, коммивояжером, – человек средних лет, совершенно безликий. Толстый, лысый, с убогими претензиями на светскость, навязчивый. Выглядел он довольно одиноким. Дедушка прочел ему свои стихи, я – сделала портрет, польстив ему без зазрения совести. Он заплатил мне больше, чем обычно, и дал дедушке пять малайских долларов. И купил еще акварель. Дедушке пришло время ложиться. Коммивояжер пригласил меня покататься в сампане. Ну что ж, он был так щедр… Я согласилась. Да, согласилась. Дедушка пошел спать, а я поехала кататься с этим коммивояжером, торговавшим дамским бельем. Я заметила, что он все больше и больше…
Шеннон. Что?
Ханна. Ну, словом, приходил в возбуждение… когда солнце стало заходить, и его отблеск стал тускнеть на воде. (Грустно посмеивается.) И вот он наконец придвинулся ко мне… мы сидели в лодке друг против друга… и напряженно и страстно стал глядеть мне в глаза… (Снова смеется.) И тут он сказал: «Мисс Джелкс! Можете оказать мне услугу? Пожалуйста, сделайте это для меня!» – «Что?» – спросила я. «Я повернусь к вам спиной и не буду смотреть, а вы… пожалуйста, снимите с себя что-нибудь… и дайте мне подержать. Только подержать!»
Шеннон. Фантастика!
Ханна. «На несколько секунд», – сказал он. «А зачем?» – спросила я. (Снова грустно смеется.) Он не сказал зачем, но…
Шеннон. И как же вы повели себя в подобной ситуации?
Ханна. Я… выполнила его просьбу. А он сдержал слово. Сидел отвернувшись, пока я не сказала, что готова, и бросила ему… часть своей одежды…
Шеннон. А он?
Ханна. Он не двинулся, лишь подхватил то, что я бросила. И пока он держал это в руках, я смотрела в другую сторону.
Шеннон. Значит, надо опасаться коммивояжеров на Дальнем Востоке – такова мораль, мисс Джелкс?
Ханна. О нет, мораль – восточная. Надо смириться с тем положением, которое ты не в силах исправить.
Шеннон. Если это неизбежно, не сопротивляйся и получай удовольствие, – так, что ли?
Ханна. Он купил у меня акварель. Конечно, все это было противно, но не жестоко. Я ушла, и он не приставал. А самое смешное – когда мы вернулись в отель, он вынул из кармана эту часть моего туалета, как застенчивый мальчишка, который хочет подарить учителю яблоко, и попытался в лифте всунуть мне в руку. Я не хотела брать и шепнула: «Оставьте, пожалуйста, себе, мистер Уиллоби!» Он же заплатил за акварель, сколько я спросила, и весь этот случай был даже трогательным, то есть там было так одиноко, в этом сампане, – и эти лиловые полосы в небе, и низенький пожилой австралиец, который так дышал, словно умирал от астмы! И Венера, всходившая из-за облака над Малаккским перешейком…
Шеннон. И этот случай вы называете…
Ханна. Любовной историей?.. Да, так и называю.
Он недоверчиво смотрит, впиваясь в нее взглядом, она смущена и готова воспротивиться.
Шеннон. Этот… этот печальный, грязный эпизодик вы называете…
Ханна (резко перебивая). Конечно, печальный для того чудака. Но почему вы называете его грязным?
Шеннон. А как вы почувствовали себя, когда вошли к себе в спальню?
Ханна. Смущенной… да, немного смущенной… Я знала, что такое одиночество… но не в такой степени… не такое бездонное…
Шеннон. И это не вызвало у вас отвращения?!
Ханна. Ничто человеческое не вызывает во мне отвращения, кроме злобы и жестокости. Я же говорила, он был очень мягок, чувствовал себя виноватым и вел себя деликатно. Все это было скорей уж фантастично.
Шеннон. Вы…
Ханна. Что я? «Фантастика»?
Во время их разговора то и дело слышится бормотание дедушки.
И вдруг голос его становится отчетливым и громким.
Дедушка.
…а затем На землю ляжет, тих и нем…
И снова – только неясное бормотание. Стоя позади Ханны, Шеннон кладет руку ей на шею.
Ханна. А это зачем? Решили меня удавить, мистер Шеннон?
Шеннон. Вы не выносите простого прикосновения?
Ханна. Поберегите их для вдовы. Это не для меня.
Шеннон. Вы правы. (Снимает руку.) С миссис Фолк, с этой неутешной вдовой, все просто, а с вами нет.
Ханна (сухо, но весело). Старые девы проигрывают, а вдовушки выигрывают, мистер Шеннон.
Шеннон. Или вдовушки проигрывают, а старые девы выигрывают. Похоже на старомодные игры в какой-нибудь гостиной на острове в Нантакете. Или в Виргинии. Но вот о чем я думаю…
Ханна. О чем?
Шеннон. А что, если бы нам вместе… странствовать? Только странствовать? Вместе?
Ханна. А как вам кажется? Смогли бы мы?
Шеннон. Почему бы и нет?
Ханна. Мне кажется, утром безрассудность этой идеи станет для вас гораздо яснее, мистер Шеннон. (Складывает веер и встает.) Утро всегда помогает нам вернуться к действительности… Спокойной ночи, мистер Шеннон. Пока я не слишком устала, соберу вещи.
Шеннон. Не уходите, не оставляйте меня здесь одного…
Ханна. Нужно сложить вещи сейчас, тогда на рассвете можно сходить попытать счастья на площади.
Шеннон. Да не продадите вы завтра ни одной акварели, ни одного рисунка в этом пекле, на площади. Мисс Джелкс, дорогая, по-моему, вы рассуждаете не очень реалистически.
Ханна. А если бы я думала, что мы сможем странствовать вместе, я была бы бoльшим реалистом?
Шеннон. Все еще не вижу, почему это так уж невозможно.
Ханна. Мистер Шеннон, вы недостаточно здоровы, чтобы вообще… сейчас ехать куда-нибудь… с кем бы то ни было. Это жестоко сказано?
Шеннон. По-вашему, я завяз здесь навеки? И смирюсь с неутешной вдовой?
Ханна. Все мы в конце концов смиряемся с чем-то или с кем-то. И хорошо еще, может быть, это даже счастье – если с кем-то, а не с чем-то. (Хочет войти к себе, но на пороге останавливается.) А завтра… (Касается пальцами лба не то от смущения, не то от усталости.) Шеннон. Что завтра?
Ханна (с трудом). Мне кажется, завтра… пожалуй, нам лучше не проявлять особого интереса друг к другу… Миссис Фолк болезненно ревнива.
Шеннон. Вот как?
Ханна. Да, и, кажется, неверно поняла наш… интерес, наше участие друг к другу. И лучше уж избегать долгих бесед на веранде. То есть пока она не успокоится окончательно, может быть, хорошо бы ограничиться только пожеланиями друг другу доброго утра или спокойной ночи.
Шеннон. Можно и этого не говорить.
Ханна. Я буду говорить, а вы можете и не отвечать.
Шеннон (взбешенный). А не начать ли нам перестукиваться, как заключенным в тюрьме? Как в одиночных камерах, через стенку? Один раз стукнешь: я здесь. Два раза: вы здесь? Три: да, я здесь. Четыре раза: как хорошо, значит, мы вместе. Боже мой!.. Вот, держите! (Выхватывает из кармана золотой крест.) Берите крест и заложите его. Вещь червонного золота.
Ханна. Что вы делаете, вы…
Шеннон. Здесь дорогой аметист, за него дадут столько, что сможете вернуться в Штаты.
Ханна. Бог знает что вы говорите, мистер Шеннон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Шеннон. И что же, он так все еще и сидит в нантакетской тюрьме?
Ханна. Нет. Я его выручила. Сказала в полиции, что показывали фильм ужасов… и мне уже Бог знает что померещилось.
Шеннон. Фантастика!
Ханна. Да, пожалуй. Второй случай – совсем недавно, всего два года тому назад. Мы с дедушкой жили в Сингапуре, в отеле «Рэффлс». Мы очень хорошо зарабатывали, ни в чем себе не отказывали. Там и познакомились с одним австралийцем, коммивояжером, – человек средних лет, совершенно безликий. Толстый, лысый, с убогими претензиями на светскость, навязчивый. Выглядел он довольно одиноким. Дедушка прочел ему свои стихи, я – сделала портрет, польстив ему без зазрения совести. Он заплатил мне больше, чем обычно, и дал дедушке пять малайских долларов. И купил еще акварель. Дедушке пришло время ложиться. Коммивояжер пригласил меня покататься в сампане. Ну что ж, он был так щедр… Я согласилась. Да, согласилась. Дедушка пошел спать, а я поехала кататься с этим коммивояжером, торговавшим дамским бельем. Я заметила, что он все больше и больше…
Шеннон. Что?
Ханна. Ну, словом, приходил в возбуждение… когда солнце стало заходить, и его отблеск стал тускнеть на воде. (Грустно посмеивается.) И вот он наконец придвинулся ко мне… мы сидели в лодке друг против друга… и напряженно и страстно стал глядеть мне в глаза… (Снова смеется.) И тут он сказал: «Мисс Джелкс! Можете оказать мне услугу? Пожалуйста, сделайте это для меня!» – «Что?» – спросила я. «Я повернусь к вам спиной и не буду смотреть, а вы… пожалуйста, снимите с себя что-нибудь… и дайте мне подержать. Только подержать!»
Шеннон. Фантастика!
Ханна. «На несколько секунд», – сказал он. «А зачем?» – спросила я. (Снова грустно смеется.) Он не сказал зачем, но…
Шеннон. И как же вы повели себя в подобной ситуации?
Ханна. Я… выполнила его просьбу. А он сдержал слово. Сидел отвернувшись, пока я не сказала, что готова, и бросила ему… часть своей одежды…
Шеннон. А он?
Ханна. Он не двинулся, лишь подхватил то, что я бросила. И пока он держал это в руках, я смотрела в другую сторону.
Шеннон. Значит, надо опасаться коммивояжеров на Дальнем Востоке – такова мораль, мисс Джелкс?
Ханна. О нет, мораль – восточная. Надо смириться с тем положением, которое ты не в силах исправить.
Шеннон. Если это неизбежно, не сопротивляйся и получай удовольствие, – так, что ли?
Ханна. Он купил у меня акварель. Конечно, все это было противно, но не жестоко. Я ушла, и он не приставал. А самое смешное – когда мы вернулись в отель, он вынул из кармана эту часть моего туалета, как застенчивый мальчишка, который хочет подарить учителю яблоко, и попытался в лифте всунуть мне в руку. Я не хотела брать и шепнула: «Оставьте, пожалуйста, себе, мистер Уиллоби!» Он же заплатил за акварель, сколько я спросила, и весь этот случай был даже трогательным, то есть там было так одиноко, в этом сампане, – и эти лиловые полосы в небе, и низенький пожилой австралиец, который так дышал, словно умирал от астмы! И Венера, всходившая из-за облака над Малаккским перешейком…
Шеннон. И этот случай вы называете…
Ханна. Любовной историей?.. Да, так и называю.
Он недоверчиво смотрит, впиваясь в нее взглядом, она смущена и готова воспротивиться.
Шеннон. Этот… этот печальный, грязный эпизодик вы называете…
Ханна (резко перебивая). Конечно, печальный для того чудака. Но почему вы называете его грязным?
Шеннон. А как вы почувствовали себя, когда вошли к себе в спальню?
Ханна. Смущенной… да, немного смущенной… Я знала, что такое одиночество… но не в такой степени… не такое бездонное…
Шеннон. И это не вызвало у вас отвращения?!
Ханна. Ничто человеческое не вызывает во мне отвращения, кроме злобы и жестокости. Я же говорила, он был очень мягок, чувствовал себя виноватым и вел себя деликатно. Все это было скорей уж фантастично.
Шеннон. Вы…
Ханна. Что я? «Фантастика»?
Во время их разговора то и дело слышится бормотание дедушки.
И вдруг голос его становится отчетливым и громким.
Дедушка.
…а затем На землю ляжет, тих и нем…
И снова – только неясное бормотание. Стоя позади Ханны, Шеннон кладет руку ей на шею.
Ханна. А это зачем? Решили меня удавить, мистер Шеннон?
Шеннон. Вы не выносите простого прикосновения?
Ханна. Поберегите их для вдовы. Это не для меня.
Шеннон. Вы правы. (Снимает руку.) С миссис Фолк, с этой неутешной вдовой, все просто, а с вами нет.
Ханна (сухо, но весело). Старые девы проигрывают, а вдовушки выигрывают, мистер Шеннон.
Шеннон. Или вдовушки проигрывают, а старые девы выигрывают. Похоже на старомодные игры в какой-нибудь гостиной на острове в Нантакете. Или в Виргинии. Но вот о чем я думаю…
Ханна. О чем?
Шеннон. А что, если бы нам вместе… странствовать? Только странствовать? Вместе?
Ханна. А как вам кажется? Смогли бы мы?
Шеннон. Почему бы и нет?
Ханна. Мне кажется, утром безрассудность этой идеи станет для вас гораздо яснее, мистер Шеннон. (Складывает веер и встает.) Утро всегда помогает нам вернуться к действительности… Спокойной ночи, мистер Шеннон. Пока я не слишком устала, соберу вещи.
Шеннон. Не уходите, не оставляйте меня здесь одного…
Ханна. Нужно сложить вещи сейчас, тогда на рассвете можно сходить попытать счастья на площади.
Шеннон. Да не продадите вы завтра ни одной акварели, ни одного рисунка в этом пекле, на площади. Мисс Джелкс, дорогая, по-моему, вы рассуждаете не очень реалистически.
Ханна. А если бы я думала, что мы сможем странствовать вместе, я была бы бoльшим реалистом?
Шеннон. Все еще не вижу, почему это так уж невозможно.
Ханна. Мистер Шеннон, вы недостаточно здоровы, чтобы вообще… сейчас ехать куда-нибудь… с кем бы то ни было. Это жестоко сказано?
Шеннон. По-вашему, я завяз здесь навеки? И смирюсь с неутешной вдовой?
Ханна. Все мы в конце концов смиряемся с чем-то или с кем-то. И хорошо еще, может быть, это даже счастье – если с кем-то, а не с чем-то. (Хочет войти к себе, но на пороге останавливается.) А завтра… (Касается пальцами лба не то от смущения, не то от усталости.) Шеннон. Что завтра?
Ханна (с трудом). Мне кажется, завтра… пожалуй, нам лучше не проявлять особого интереса друг к другу… Миссис Фолк болезненно ревнива.
Шеннон. Вот как?
Ханна. Да, и, кажется, неверно поняла наш… интерес, наше участие друг к другу. И лучше уж избегать долгих бесед на веранде. То есть пока она не успокоится окончательно, может быть, хорошо бы ограничиться только пожеланиями друг другу доброго утра или спокойной ночи.
Шеннон. Можно и этого не говорить.
Ханна. Я буду говорить, а вы можете и не отвечать.
Шеннон (взбешенный). А не начать ли нам перестукиваться, как заключенным в тюрьме? Как в одиночных камерах, через стенку? Один раз стукнешь: я здесь. Два раза: вы здесь? Три: да, я здесь. Четыре раза: как хорошо, значит, мы вместе. Боже мой!.. Вот, держите! (Выхватывает из кармана золотой крест.) Берите крест и заложите его. Вещь червонного золота.
Ханна. Что вы делаете, вы…
Шеннон. Здесь дорогой аметист, за него дадут столько, что сможете вернуться в Штаты.
Ханна. Бог знает что вы говорите, мистер Шеннон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24