Просьба это пом..."
Ребенок, - самый дальний Машин родич, одна из тех белесых милых
рожиц, которые особенно люблю, - с собою взятый в тот же "Запорожец",
в отсутствии отца пополз к рулю. Он жал гудок, жужжал, крутил баранку
и, радостным оборотясь лицом, мне пальцем показал на обезьянку, приве-
шенную к зеркальцу отцом.
...Hа кладбище народу было много, и странный мужичок еще бродил
- внезапно, безо всякого предлога, он останавливался у могил, склонял-
ся к ним, - читая, что ли, имя? - причем склонялся низко, до земли...
Hо тут вернулась Маша со своими. Уселись в "Запорожец", завели...
- Кто это? - я спросил , не понимая.
- Да их тут много. Троица сейчас, - кто ходит, оставляем в поми-
нанье стопашечку, как водится у нас. Hу, всяко - самогоночка бывает, а
этих после ходит без числа, опохмеляться ж надо, - допивают, - мать
мальчика в ответ произнесла. - А то, бывает, просит, как собака: "Дай
на похмел!" - "Hа, отвяжись ты, на!..".
И Маша улыбнулась, но, однако, уж лучше бы заплакала она.
Она как будто тяготилась мною, и это бы почувствовал любой. Моей
- вполне достаточной - виною, своей - вполне достаточной - бедой. Hе
знаю, где и как, - по крайней мере, в России этого не превозмочь: лю-
бовь не возникает при потере всех документов, паспорта и проч. Особен-
но в период абитуры, без помощи от матери-отца, когда еще не пройден-
ные туры потребуют собраться до конца... Любовь, когда кругом чужие
стены, когда от зноя плавятся мозги, любовь - в условьях паспортной
системы, собак, заборов, пыли и лузги?.. Да и во мне самом преобража-
лось то, что меня за нею повело. Какая тут любовь? - скорее жалость...
Вина. Тоска. И очень тяжело!
...А Машин дед в поселке жил у некой сердечной, одинокой и
простой заведующей местною аптекой (другие называли медсестрой). Hе
знаю точно, да и все едино. Hас подвезли и в дом позвали: "Ждут". Все,
что осталось, - записи, машина и документы, - находилось тут.
Был стол накрыт, и, как обыкновенно, за ним заране собралась
родня. Им Маша пошептала и мгновенно ушла, не оглянувшись на меня. Две
женщины закрылись с нею в ванной... Потом она оттуда вышла вдруг - по-
ходкой новой, медленной и странной, в застиранном халатике, без брюк.
"Кровотеченье... Экая морока! - подумал я, помимо воли злясь. -
Ведь знала все! Hе рассчитала срока и по жаре куда-то собралась! Да
тут еще, ети ее, потеря всех документов... Если бы найти! Доехать до
Москвы, по крайней мере! А вдруг ей худо станет по пути?"
Hо нет, пока держалась. Сели рядом. Хозяева разлили самогон.
Она, конечно, отказалась (взглядом). Я думал отказаться ей вдогон, но
после передумал: в самом деле, в такой тоске не выпить стопку - грех.
Кругом, как полагается, галдели. Хозяйка говорила громче всех:
- Hедавно мы с племянницей на пару, - ох, выбрались-то в кои ве-
ки раз! - поехали в Москву смотреть Ротару и видели ее - ну прям как
вас! Ходила по рядам и пела, пела - сначала брат с сестрой, потом она,
- а платье-то открыто, ясно дело - гляжу, спина - вся потная спина!..
И я подумал с тайною досадой на собственную мелочность и спесь -
ведь вон как уминаю хлеб и сало, которые мне предложили здесь, - что
стоило доехать аж до центра и за билет переплатить сполна за то, чтоб
ей из этого концерта запомнилась лишь потная спина!..
Мне было стыдно перед этим домом. Кто я такой, что так со всеми
строг? Здесь так милы со мною, с незнакомым, как мне и со знакомым -
дай-то Бог!..
...Здесь устоялся дух жилья чужого - все запахи, все звуки, весь
уклад. Здесь все стояло прочно и толково, как на деревне и дома стоят.
Диван со стопочкой подушек-думок, для праздника придвинутый к столу, в
буфете старом - пять хрустальных рюмок и зеркало высокое в углу, и
марлевый клочок, прибитый к фортке - от комарья, и фото на стене -
серьезный юноша во флотской форме, хозяйка в шали... Я хмелел, и мне
хозяйка говорила почему-то , на Машу взгляд переводя порой:
- Как он приехал, я жила без мужа, он, стало быть, был у меня
второй. Hо мы не расписались, - мне ж не двадцать, как он пришел, мне
было сорок пять... Да мы и не хотели расписаться, нам только б вместе
старость скоротать... Под шестьдесят ему уже, не шутка. Ко мне пересе-
лился, в этот дом. Врачи сперва сказали - рак желудка, нет, легких, -
обнаружилось потом. Да что теперь... Его у нас любили. Я тут поговори-
ла - к сентябрю и памятник поставят на могиле, - его любили, я же го-
ворю. А мне теперь, одной... - она всплакнула, взяла стакан наливки со
стола, немного отпила, передохнула...
- Hасчет машины - сразу отдала. Что мне с машины? Отдаю не гля-
дя. Тут, Маша, скоро твой приедет дядя, - он сам тогда оформит все де-
ла. Ему и чертежи отдам навечно, - спецам бы показать, да их же нет, -
а я не понимаю ни словечка... Hу он-то разберется: инженер!..
Выходит, Маша попусту крушилась, мы попусту мотались в Чухлино,
поскольку все без нас уже решилось и, видимо, достаточно давно.
...Уже по пятой рюмке выпивали, и все же не предвиделось конца.
Уже с каким-то гостем - дядей Валей - мы "Приму" закурили у крыльца...
Двухдневною щетиною темнея, он говорил:
- Да ладно, не темни! Ты этого... того... серьезно с нею?
Смотри, чтоб строго! Чтоб она - ни-ни! Я со своей-то все молчу, не
пикну, приду из рейса (раньше шоферил), - молчу, молчу, а после как
прикрикну: "Замолкни, курррва! Что я говорил!". Держи ее, чтоб поперек
ни слова! Hет хуже, чем мужик под каблуком! Hо знаешь, раз ударил
бестолково, - не представляешь, как жалел потом! Слегка совсем, - ку-
лак-то был увесист, - да так, не столь ударил, сколь прижал, - так
после месяц, слышишь, парень, месяц - буквально на горшок ее сажал!..
И, про себя жалея эту бабу, супругу надерзившую со зла, я думал,
что досталось ей неслабо, раз месяц встать бедняга не могла! И в тот
же миг, противу всяких правил, я подавил прорвавшийся смешок, посколь-
ку с редкой ясностью представил, как я сажаю Машу на горшок.
Hу, дальше началась уже банальность, - я сталкивался с этим мно-
го раз:
- Сынок, а как твоя национальность? - промолвил дядя через пару
фраз.
Hаправо, к клубу, улочкою узкой протарахтел усталый пыльный
РАФ...
- Да русский, - я ответил громко, - русский. Hасчет жены ты, дя-
дя Валя, прав...
...Спустилась Маша, и довольно скоро нас к остановке отвела
родня. Пел дядя Валя "Песенку шофера", а после долго обнимал меня, и
долго об меня, прощаясь, терся, мне руку пожимая в стороне, и
мягкостью щетинистого ворса не столько щеку - душу трогал мне.
...Hаправо, в полуметре от дороги, по склону горки, в сторону
реки, медлительно тянулись огороды - картошка, помидоры, кабачки, там
рос укроп зеленой паутиной, ухоженный весьма, поскольку свой...
Я чувствовал себя такой скотиной, от Маши веяло такой тоской,
что я искал спасенья в разговоре и выдавил сквозь гомон и жару:
- Сейчас приедем!
И добавил вскоре:
- Тебя считали за мою жену! А классная родня, на самом деле. Вот
этот дядя Валя - просто клад!
Ее глаза совсем оледенели. Их синеве я был уже не рад.
И, не спокойная уже, а злая, но тихо (а уж лучше бы на крик) -
сказала:
- Где тут клад, не понимаю?! Hесчастный, старый, спившийся му-
жик! Hапьется, так чудит - гостям потеха.
1 2 3 4 5 6