Потом летчик лег плашмя на скрещенные лыжи и, действуя руками, словно тюлень ластами, мигом подполз к гибельному месту. Лыжи не давали ему провалиться. Аня Баратова в это мгновение уже схватилась руками за нависшую над полыньей доску. Но Гешка, выбиваясь из сил, барахтался среди мелких осколков и льдинок. Под его руками они вставали ребром и погружались в воду. Дотянуться до доски Гешка не мог. Он окоченел... Ему сводило руки.
Летчик мигом добрался до пролома и вытянул на лед Аню. Ее сейчас же оттащили от опасного места и подхватили на руки подоспевшие люди. Но в эту минуту Гешка, уставший от борьбы с быстрым течением, начал слабеть и погружаться. Зеленые скобки поплыли у него в глазах, размыкаясь и сходясь, как клещи... Потом огненным курсивом промчались слова из учебника: "Перегруженный самолет подобен утопающему, который старается держать голову над водой... "
И дальше Гешка забыл все...
Держась одной рукой за лежавшую поперек пролома доску, летчик не задумываясь спрыгнул в ледяную воду, окунулся и свободной рукой успел схватить за ворот мальчика. Подтянувшись на одной руке, он выволок Гешку из воды на лед. Он тотчас укутал мальчика в шинель, которую сбросил еще прежде на бегу, отряхнулся и понес Гешку к берегу. Гимнастерка eго обмерзла и хрустела, как накрахмаленная.
Люди срывали с себя шубы, накидывали их на плечи летчика. А он отфыркивался, отдувался и успокаивал всех:
- Ничего, ничего, мне это не впервой. И вообще я привык ежедневно ледяной водой... У Колгуева раз почище было... Давайте скорее в машину!
Расправив борта шинели, с головой укрывшей Гешку, он заглянул внутрь, как в отдушину.
- Ну, как ты там? Ничего? Живой?
- Н... н... пннчего, ж.... ж,.. жив-в-вой, - стучал зубами в глубине шинели Гешка
- Есть ничего, живой! - воскликнул летчик.
Братишка
Аню отвезли домой, где мать, плача и всплескивая руками, тотчас уложила ее в теплую постель, прикрыла тридевятью одеялами, напоила малиной, обложила грелками.
А Гешку летчик отвез к себе в номер, так как гостиница была недалеко от берега - ближе, чем больница и детдом.
Когда в номер явился доктор, Гешка уже лежал на кровати, докрасна растертый, одетый в теплое, просторное вязаное белье летчика - "специально арктическое", как сказал Климентий. Кожа на всем теле горела после немилосердных растираний. Горячие бутылки жгли Гешке пятки и бок.
- Терпи, терпи! - говорил Климентий.
Летчик, в теплой фланелевой пижаме, хвативший спирту, едва разбавленного водой, покрякивая, шагал по комнате, шлепая огромными мохнатыми туфлями. Доктор велел Гешке вылежать денек и ушел.
- Ну как, ничего, обсох? - спрашивал летчик, подходя к кровати.
Гешка блаженно морщил нос. Должно быть, улыбался там, под теплым одеялом, укрытый до самого носа.
- А отыграться все-таки не успел, - поддразнивал его летчик. - Три - два в пользу девчат осталось. Ну, не горюй! В другой раз три забьешь, как окончательно обсохнешь. А сейчас - спать!
Летчик задернул полог. А Гешка опять забеспокоился.
"Вот как скажут ему, как я про него всем врал и братом воображал, так он живо меня отсюда и фьюить!.. - мучился Гешка. - Нет, лучше потом сам скажу... Только немножко после".
Вскоре в номер принесли высушенные вещи Гешки и учебники, забытые им у исад. Но Гешка уже спал.
Когда он проснулся наутро, летчик был совершенно одет, при орденах и даже в фуражке. Он, видимо, собирался уезжать.
Под окном то громче, то тише урчал прогреваемый мотор автомобиля.
Климентий Черемыш сидел за столом, что-то читал, пожимая плечами и сдвигая фуражку на затылок. По широкому выразительному лицу его гуляла гримаса веселого недоумения. Он смешно таращил глаза, надувал щеки и делал губами "пуф-пыф".
Гешка проснулся с твердым намерением сразу же все рассказать летчику. Он не мог больше скрывать. "Он меня спас, а я от него секрет держу, да еще про него самого! Узнал бы, так не спасал, наверно... " - мучился Гешка.
- А, проснулся, утопленник, щука подледная! - закричал летчик.
Широко шагая, он подошел к постели и встал, упершись руками в бока и покачиваясь с каблука на носок.
- Слушай, это твой тут задачник принесли? Я, брат, ничего не понимаю! Тут вместе с ним письмо принесли. В задачник вложено. Адресовано мне. Вот видишь: "Герою Советского Союза Климентию Черемышу". Я, значит, взял его, распечатал, а там какая-то ерунда. Вот смотри: "Уважаемый товарищ Черемыш! Дирекция третьей северянской средней школы вынуждена обратить ваше внимание на неуспеваемость и недисциплинированность вашего брата Черемыша Геннадия, ученика пятого класса... " Ну, и так далее. Я что-то ничего сообразить не могу. При чем тут я? У меня никакого брата нет и не было.
- Это про меня... - сказал Гешка, хлопая глазами и чувствуя, как начинает ему колоть щеки прилившая к лицу кровь. - Но неуспеваемость за последнее время только. Честное слово, правда...
Эх, почему в полу нет проруби! Он готов был бы еще раз провалиться...
- Погоди, - настаивал летчик. - Ну хорошо, ты не успеваешь, а я тут при чем? Написано: брат.
- Это я - брат, - пробормотал Гешка.
- Ты - брат? - удивился летчик.
- Ну, как будто брат...
- Чей брат?
- Ваш будто...
- Мой?
- Угу...
- Нет, ты, верно, простуду все-таки схватил. Жарок у тебя, я вижу. Дай-ка я тебе градусник...
- Да нет же... у меня нормальная! - в отчаянии завопил Гешка. - Это я просто... будто вы и, словом, я...
- Ну, ты, да я, да мы с тобой. А дальше?
- Вы не серчайте только... Я сейчас скажу...
И он, всхлипнув, накрылся с головой одеялом.
Выслушивать нехитрую Гешкину исповедь летчику пришлось сквозь толстую байку. Климентий попробовал было пощекотать высунувшуюся пятку. Но грешник ни за что не вылезал на свет.
- Я два года... все про вас воображал, - слышалось из-под одеяла. - И по занятиям я из-за вас хорошо был... и по авиации тоже старался. Можете спрашивать. Я все отвечу. И девиацию знаю... и триммер... Вы спрашивайте... Ну что хотите спросите.
- Чего ж тебя спрашивать? Вот пристал вдруг... Ну ладно. Как вот, скажи, допустим, ты бы машину посадил при боковом ветре, если, скажем, вынужден сесть или подходы иначе не позволяют?
- Посадка при боковом ветре производится при ветре, дующем справа или слева от направления посадки, - зарапортовал совсем иным голосом Гешка под одеялом. - Сажать при работающем моторе? - деловито спросил он.
- Ладно, бог с тобой уж, сажай с работающим.
- Тогда, значит, надо скользить на крыло туда, откуда ветер. И по-над землей выровняться и газануть как следует, чтоб шибче садиться, чем если как всегда.
- Фу ты история! - изумился летчик. - Прямо на три точки. Откуда это ты?
Через четверть часа Климентий знал уже все. Сперва он хмурился, потом только головой качал.
- Ну, вылезай, вылезай!.. Нечего уж теперь скрываться... - говорил он, расхаживая по комнате. - Что же, брат так брат! У меня таких братишек в каждом городе по двадцать человек. Честное даю слово! Не все, правда, себя так уж родственниками заявляют, но тоже вроде свояки. У меня даже переписка налажена: они о своих делах, о школе, а я - о своих! Работящие ребята! Но ты уж того, брат Гешка, немного лишка перехватил. Ты бы уж, в крайнем случае, один про себя играл, а то, видишь, и других в дело запутал. Да, неловко получается. Корысти, верно, тебе никакой, да врать не надо. Врать - это без пяти минут последнее дело.
- А последнее какое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13