Итак, Ковалевский Егор подтвердит или опровергнет укоренившееся мнение.
Двоякая, стало быть, цель влекла его в долину Тумата: золото и нильский исток. Что было важнее ему? По чести, второе. Вот об этом-то и размышлял путешественник и на походе, рассеянно вслушиваясь в песни своей «гвардии», и на привалах, когда горели костры, а в медных котлах варилось мясо, и в синий вечерний час, когда вокруг лагеря сторожко бродили часовые и гиены…
На горной гряде Бени-Шанглу он увидел вблизи и во множестве чернокожих. Ковалевский вошел в деревню. У бамбуковых хижин-тукули были островерхие крыши, похожие на колпаки ярмарочных петрушек.
Его сопровождали Ценковский и солдатик, знающий наречие местного племени. Он был не дурак, этот босоногий воин со стареньким, но вполне исправным ружьецом: он сразу же сказал перепуганным горцам, что белый всадник никому еще не делал зла.
Этого было довольно. Пусть белый всадник будет гостем, сказали горцы, пусть он переступит порог любой тукули или сядет вот там, под деревом, где собираются деревенские сходки, пусть отведает все лакомства. И они наклоняли головы, и в густых курчавых волосах клонились разноцветные перья, и на груди постукивали ожерелья из слоновой кости.
«Так вот они, эти «страшные черные люди», вот те, коих многие европейцы ставят на последнюю, самую низшую ступень рода человеческого. И даже Руссо, свободолюбец Руссо. Какое самодовольное заблуждение!..»
Ковалевский тронул за руку солдата:
– Скажи, мы хотим посмотреть их жилища. Скажи, нам не надо никаких даров. Скажи, если есть больные, мы можем пособить. Спроси: они видели галла? Правда ли, что галла умеют добывать железо?
Два дня и две ночи провел отряд в деревнях Бени-Шанглу. Два дня посещали горцев Ковалевский с Ценковским. И две ночи от селения к селению сигнальные огни несли удивительную весть о белом всаднике, который не обижает никого. Неслыханная, поразительная весть летела эхом, обгоняя Ковалевского.
Спустившись с Бени-Шанглу, отряд опять вышел к Тумату. Здесь никогда не показывался ни один египтянин, ни один европеец. Ковалевский усмехнулся, вспомнив Гамиль-пашу: «Но там никто не был».
На песчаном, высохшем ложе реки громоздились огромные глыбы мелкозернистого гранита. Что за великан, озоруя, набросал их в беспорядке да и оставил добрым людям на изумление? И что за кудесник изукрасил берега? Странный кустарник, совсем без листвы, но весь усыпан цветами, пахучими, как жасмин.
– Asclepias laniflora, – сказал Левушка, жрец ботаники.
– Laniflora так laniflora, – согласился Ковалевский. – А уж золотишко всенепременно-с имеется!
Эх и засуетился Илюшка Фомин, заблестели у него глаза.
– Шурфы, – говорил, – шурфы закладывать надо.
– Чуешь? – засмеялся Ковалевский.
– Без промашки, ваше высокородие, как есть без промашки. Можно бы прямо и вашгерд ладить да и намывать, намывать. Не думаючи.
– Не думаючи… Не думаючи, братец, только пиво пьют, да и то, ежели задаром… Закладывай шурфы. – Он легонько подтолкнул Фомина и посмотрел на Али: – Вот вам, Али, еще сюрприз. Однако посмотрим. Но полагаю, ошибки нет.
Золото было. И опять же, как близ Кезана, ярко-желтое. Хор-рошее золото. И – по расчислению Егора Петровича – много. Он подумал: «Знать бы о сем раньше, так не в Кезане, а вот здесь самое место для большого прииска. Ну, что ж, пометим…» Он стал определять координаты местности. Потом достал из толстого кожаного футляра походную карту. Илья Фомин помогал ему…
Огрузая в песках, спотыкаясь о каменный щебень, отряд двигался вверх по сухому ложу Тумата, словно по дурной, но все ж сносной дороге. Дорога сужалась, все чаще преграждали путь гранитные завалы.
Настал день, когда бинбаши и юзбаши объявили, правда в очень осторожных выражениях, что ни верблюды, ни лошади дальше идти не могут. Офицеры не врали. Ковалевский не спорил. Спросил только:
– А пешком можно?
Турки нехотя:
– Можно.
Ковалевский улыбчиво:
– Пойдем пешком.
– А караван?
– Мы пойдем – мои соотечественники и пехотинцы. Вы будете ждать нас здесь.
Офицеры перевели дух. Что-то ехидное мелькнуло на их лицах. Егор Петрович насторожился:
– Мой приказ не забыли? (Капитаны и майоры смотрели агнцами.) Прошу помнить: никаких враждебных нефам действий, – сказал Ковалевский сухо: он догадался о замыслах офицеров – поохотиться за рабами в его отсутствие.
В тот день белый всадник спешился. Припасы были взяты на шесть дней. Солдаты взвалили мешки на спину, и маленький отряд пошел дальше.
Теперь лишь от избытка почтительности можно было величать Тумат рекой. «Прости господи, дохлый ручей. Но корень в ином, – думал Ковалевский, – ведь совсем неподалеку места, где французы д'Аббади полагают начало Нила. Вот в чем корень!»
Чернокожие солдаты шли так, будто не было палящего зноя, будто не было за плечами тяжелых мешков с припасами, а руки не затекали от ружей.
– Вот, – теребил Егор Петрович Левушку, – вот полюбуйтесь-ка. Да нет, нет – вот! Что за соколики! Идут себе как ни в чем не бывало. Трын-трава. Таким бы солдатушкам да дельных офицеров – ого-го-го!
Ценковский, до смерти усталый, вяло кивал.
– А Илья наш что гончая – все впереди бежит, – весело говорил Егор Петрович, чувствуя необыкновенный душевный подъем и радостное возбуждение. – А все отчего? Старатель, кровушка играет. У него дед старатель, отец тоже. Потомственный…
Крики и выстрелы позади заставили его обернуться в испуге. Что такое приключилось? Оказалось, солдаты изловили пятерых горцев. И вот на тебе: валят толпой, подталкивая пленников.
Ковалевский насупил брови:
– Переводчик найдется?
– Да, господин. – Вышел вперед молодой солдат. – Я могу, господин.
Ковалевский пытался узнать у пленных дальнейший путь по Тумату. Он чертил пальцем на песке, улыбался ободряюще. Ничего, ни звука. Егор Петрович вгляделся в неподвижные черные лица и понял, что пленники онемели от страха и горя. Тогда он махнул рукой в сторону гор и сказал:
– Идите!
Пленные не шелохнулись.
– Домой, – сказал путешественник и жестами изобразил пешехода.
Пленные и вовсе остолбенели.
– Скажи, пусть по домам идут. – Ковалевский посмотрел на переводчика.
Теперь и этот оцепенел.
– Я говорю, пусть идут домой. А нашим ребятам передай: не дело ловить сородичей.
Толмач заморгал глазами, белки у него, казалось, еще больше побелели.
– Они чужие, господин. Их надо Хартум. Продать. Много денег.
Солдаты зашумели.
– Эй, Али, – досадливо и беспомощно крикнул Егор Петрович, – втолкуй им!
Али поднялся с камня, подошел.
– Учитель, приказ они выполнят, а подобру не отпустят. Они делают то, чему научились у белых.
– Приказ, приказ, – Ковалевский задергал ус. – Так будет приказ. Слышите, черти? – прикрикнул он на солдат. – Пусть убираются!
Пленные наконец догадались, что происходит. Секунда – и они пустились быстрее антилоп, затрещали кусты, все стихло…
Нетерпеливые золотоискатели Али и Фомин все время шли впереди, удаляясь от отряда на версту и более.
– Не надо, – предупреждали солдаты. – Не надо. Галла.
Однако галла пока не тревожили Ковалевского и его спутников. Но галла были где-то рядом. Это ощущалось, как задуха перед грозой. Несколько раз они скользнули в кустах со своими щитами из слоновой кожи и шкурами, наброшенными на плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Двоякая, стало быть, цель влекла его в долину Тумата: золото и нильский исток. Что было важнее ему? По чести, второе. Вот об этом-то и размышлял путешественник и на походе, рассеянно вслушиваясь в песни своей «гвардии», и на привалах, когда горели костры, а в медных котлах варилось мясо, и в синий вечерний час, когда вокруг лагеря сторожко бродили часовые и гиены…
На горной гряде Бени-Шанглу он увидел вблизи и во множестве чернокожих. Ковалевский вошел в деревню. У бамбуковых хижин-тукули были островерхие крыши, похожие на колпаки ярмарочных петрушек.
Его сопровождали Ценковский и солдатик, знающий наречие местного племени. Он был не дурак, этот босоногий воин со стареньким, но вполне исправным ружьецом: он сразу же сказал перепуганным горцам, что белый всадник никому еще не делал зла.
Этого было довольно. Пусть белый всадник будет гостем, сказали горцы, пусть он переступит порог любой тукули или сядет вот там, под деревом, где собираются деревенские сходки, пусть отведает все лакомства. И они наклоняли головы, и в густых курчавых волосах клонились разноцветные перья, и на груди постукивали ожерелья из слоновой кости.
«Так вот они, эти «страшные черные люди», вот те, коих многие европейцы ставят на последнюю, самую низшую ступень рода человеческого. И даже Руссо, свободолюбец Руссо. Какое самодовольное заблуждение!..»
Ковалевский тронул за руку солдата:
– Скажи, мы хотим посмотреть их жилища. Скажи, нам не надо никаких даров. Скажи, если есть больные, мы можем пособить. Спроси: они видели галла? Правда ли, что галла умеют добывать железо?
Два дня и две ночи провел отряд в деревнях Бени-Шанглу. Два дня посещали горцев Ковалевский с Ценковским. И две ночи от селения к селению сигнальные огни несли удивительную весть о белом всаднике, который не обижает никого. Неслыханная, поразительная весть летела эхом, обгоняя Ковалевского.
Спустившись с Бени-Шанглу, отряд опять вышел к Тумату. Здесь никогда не показывался ни один египтянин, ни один европеец. Ковалевский усмехнулся, вспомнив Гамиль-пашу: «Но там никто не был».
На песчаном, высохшем ложе реки громоздились огромные глыбы мелкозернистого гранита. Что за великан, озоруя, набросал их в беспорядке да и оставил добрым людям на изумление? И что за кудесник изукрасил берега? Странный кустарник, совсем без листвы, но весь усыпан цветами, пахучими, как жасмин.
– Asclepias laniflora, – сказал Левушка, жрец ботаники.
– Laniflora так laniflora, – согласился Ковалевский. – А уж золотишко всенепременно-с имеется!
Эх и засуетился Илюшка Фомин, заблестели у него глаза.
– Шурфы, – говорил, – шурфы закладывать надо.
– Чуешь? – засмеялся Ковалевский.
– Без промашки, ваше высокородие, как есть без промашки. Можно бы прямо и вашгерд ладить да и намывать, намывать. Не думаючи.
– Не думаючи… Не думаючи, братец, только пиво пьют, да и то, ежели задаром… Закладывай шурфы. – Он легонько подтолкнул Фомина и посмотрел на Али: – Вот вам, Али, еще сюрприз. Однако посмотрим. Но полагаю, ошибки нет.
Золото было. И опять же, как близ Кезана, ярко-желтое. Хор-рошее золото. И – по расчислению Егора Петровича – много. Он подумал: «Знать бы о сем раньше, так не в Кезане, а вот здесь самое место для большого прииска. Ну, что ж, пометим…» Он стал определять координаты местности. Потом достал из толстого кожаного футляра походную карту. Илья Фомин помогал ему…
Огрузая в песках, спотыкаясь о каменный щебень, отряд двигался вверх по сухому ложу Тумата, словно по дурной, но все ж сносной дороге. Дорога сужалась, все чаще преграждали путь гранитные завалы.
Настал день, когда бинбаши и юзбаши объявили, правда в очень осторожных выражениях, что ни верблюды, ни лошади дальше идти не могут. Офицеры не врали. Ковалевский не спорил. Спросил только:
– А пешком можно?
Турки нехотя:
– Можно.
Ковалевский улыбчиво:
– Пойдем пешком.
– А караван?
– Мы пойдем – мои соотечественники и пехотинцы. Вы будете ждать нас здесь.
Офицеры перевели дух. Что-то ехидное мелькнуло на их лицах. Егор Петрович насторожился:
– Мой приказ не забыли? (Капитаны и майоры смотрели агнцами.) Прошу помнить: никаких враждебных нефам действий, – сказал Ковалевский сухо: он догадался о замыслах офицеров – поохотиться за рабами в его отсутствие.
В тот день белый всадник спешился. Припасы были взяты на шесть дней. Солдаты взвалили мешки на спину, и маленький отряд пошел дальше.
Теперь лишь от избытка почтительности можно было величать Тумат рекой. «Прости господи, дохлый ручей. Но корень в ином, – думал Ковалевский, – ведь совсем неподалеку места, где французы д'Аббади полагают начало Нила. Вот в чем корень!»
Чернокожие солдаты шли так, будто не было палящего зноя, будто не было за плечами тяжелых мешков с припасами, а руки не затекали от ружей.
– Вот, – теребил Егор Петрович Левушку, – вот полюбуйтесь-ка. Да нет, нет – вот! Что за соколики! Идут себе как ни в чем не бывало. Трын-трава. Таким бы солдатушкам да дельных офицеров – ого-го-го!
Ценковский, до смерти усталый, вяло кивал.
– А Илья наш что гончая – все впереди бежит, – весело говорил Егор Петрович, чувствуя необыкновенный душевный подъем и радостное возбуждение. – А все отчего? Старатель, кровушка играет. У него дед старатель, отец тоже. Потомственный…
Крики и выстрелы позади заставили его обернуться в испуге. Что такое приключилось? Оказалось, солдаты изловили пятерых горцев. И вот на тебе: валят толпой, подталкивая пленников.
Ковалевский насупил брови:
– Переводчик найдется?
– Да, господин. – Вышел вперед молодой солдат. – Я могу, господин.
Ковалевский пытался узнать у пленных дальнейший путь по Тумату. Он чертил пальцем на песке, улыбался ободряюще. Ничего, ни звука. Егор Петрович вгляделся в неподвижные черные лица и понял, что пленники онемели от страха и горя. Тогда он махнул рукой в сторону гор и сказал:
– Идите!
Пленные не шелохнулись.
– Домой, – сказал путешественник и жестами изобразил пешехода.
Пленные и вовсе остолбенели.
– Скажи, пусть по домам идут. – Ковалевский посмотрел на переводчика.
Теперь и этот оцепенел.
– Я говорю, пусть идут домой. А нашим ребятам передай: не дело ловить сородичей.
Толмач заморгал глазами, белки у него, казалось, еще больше побелели.
– Они чужие, господин. Их надо Хартум. Продать. Много денег.
Солдаты зашумели.
– Эй, Али, – досадливо и беспомощно крикнул Егор Петрович, – втолкуй им!
Али поднялся с камня, подошел.
– Учитель, приказ они выполнят, а подобру не отпустят. Они делают то, чему научились у белых.
– Приказ, приказ, – Ковалевский задергал ус. – Так будет приказ. Слышите, черти? – прикрикнул он на солдат. – Пусть убираются!
Пленные наконец догадались, что происходит. Секунда – и они пустились быстрее антилоп, затрещали кусты, все стихло…
Нетерпеливые золотоискатели Али и Фомин все время шли впереди, удаляясь от отряда на версту и более.
– Не надо, – предупреждали солдаты. – Не надо. Галла.
Однако галла пока не тревожили Ковалевского и его спутников. Но галла были где-то рядом. Это ощущалось, как задуха перед грозой. Несколько раз они скользнули в кустах со своими щитами из слоновой кожи и шкурами, наброшенными на плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16