«Кротким» командует Врангель, на «Кротком» штурманом Козьмин. Старые товарищи. Что там ни думай о воззрениях Врангеля, а Фердинанд испытан в северном странствии, и Федор уверен, что этот не дрогнет в тяжелую минуту. И молчаливый Прокопий Тарасович тоже… Старшим офицером идет на «Кротком» Михаил Андреянович Лавров. Рекомендация Литке стоит много. А Литке превозносил Лаврова; Литке плавал с ним на бриге «Новая Земля» в те самые годы, когда Матюшкин с Врангелем и Козьминым были в Сибири. И мичманы… Один из них – Дейбнер, другой – Нолькен. Нет, нет, Федор, говоря по чести, ничего против них не имеет. Ребята как будто ревностные к службе, оба на одну стать – голубоглазые, белокурые, и оба словно запьяневшие от счастья, выпавшего на их долю.
Кронштадт снаряжал транспорт в океанское плавание. Несколько десятков матросов, и среди них Михайло Нехорошков, произведенный в унтер-офицеры, работали не покладая рук. Ругался боцман Семен Шамшев. Юнга Варфоломей, смышленый, курносый, с плутовскими глазами, метался по кораблю. Врангель бранил портовых чиновников, в каждом из них видел жулика, норовившего нагреть руки в предотъездной суете. Матюшкин и Лавров забыли про сон и еду. Мичманы, убегая на вечерок, кутили с приятелями в кронштадтском трактире. Раза два удалось и Матюшкину вырваться в Санкт-Петербург.
Он заглянул в дом на Галерной улице. Сашка, первенец Василия Михайловича, без церемоний забрался к нему на колени; Евдокия Степановна, все такая же полная, радушная, улыбающаяся, потчевала его отменными блюдами: «Угощайтесь, кушайте, насидитесь, батюшка, на корабельных-то сухариках». А капитан-командор Головнин поглядывал на лейтенанта из-под насупленных щетинистых бровей, наставлял Федора, желая ему удачи.
Простился Матюшкин и с Рылеевым, и с Вилей Кюхельбекером, который жил теперь в Питере у брата своего, офицера Гвардейского экипажа, и Кюхля вспомнил стихи, написанные в честь «лицейского Одиссея» восемь лет назад:
Нет! Не нарушишь святых ты обетов, Матюшкин, в отчизну
С прежними чувствами ты ту же любовь принесешь…
Не нарушу, братцы! Пишите в Петропавловск, жду добрых вестей. Кто знает, не грянет ли гроза, покамест «Кроткий» будет в морях? Так хочется вернуться в Россию и увидеть на рейде огромную эскадру с флагами свободной республики! И всех друзей застать в Петербурге. И нашего Пушкина…
10
Кокрен слышал ритмичность гулких ударов, чередовавшихся со слитным ревом, похожим на океанский накат. И вот он уже уловил в этом реве и грохоте некий напев, грозный и простой, и в тот же миг с ужасом подумал о человеческих жертвоприношениях.
Кокрен пополз в темноте, стукнулся теменем обо что-то твердое. Он осторожно повел рукой, нащупал бревна, жесткие кожистые листья и догадался: хижина. Задерживая дыхание, выглянул из хижины, во рту у него пересохло… На поляне горели костры, у костров сидели люди; они били в огромные барабаны, над их головами качались черные перья.
Кокрен отпрянул. Он лежал на животе, положив голову на руки, притиснувшись к земле, которая пахла, как ему показалось, прокисшим яблочным пирогом. Он подумал: «Почему пирогом, да еще яблочным?» Но тут опять накатил вал барабанного грохота.
С моряками «Радуги» случилось то, что нередко случается с теми, кто терпит бедствие в ночной час у незнакомых скалистых берегов. Баркас, на котором они пытались спастись, был разметан в щепки, о рифы зашибло насмерть почти всех матросов. Лишь троих подобрали рослые татуированные люди, покрытые маслом кокосовых орехов.
Вот так-то Кокрен достиг острова Нукагива. И теперь, очнувшись в темной хижине, лежа на земле, отдающей яблочным пирогом, потому что здесь часто готовили тесто из таро, прижатый к этой земле устрашающими раскатами барабанного боя, он думал, что никогда не вырвется с проклятой Нукагивы – корабли приходили сюда редко; думал о Ксении, которая, прождав мужа несколько лет, вторично пойдет под венец; и проклинал Роули, обвиняя его во всех своих бедах.
– Как вы себя чувствуете?
Кокрен оцепенел: «Уж не померещилось ли?» Он боялся поверить своим ушам. Чья-то рука легла ему на плечо. Он вздрогнул.
– Кто вы?
– Меня зовут Робертс.
Кокрен провел рукой по лбу.
– Послушайте, они… съедят?
– Полноте, – усмехнулся Робертс, – успокойтесь. Король Тапего справляет праздник. Мы жарим свинину.
Кокрен перевел дух, ему стало легче, но говорить он не мог.
– Счастье, что вы попали к королю Тапего, – сказал Робертс. – Я при нем первым министром. Вам не причинят никакого вреда. И вашим товарищам.
«Первый министр… Плен… Король Тапего…» – мелькнуло в голове Кокрена.
– Вот что, – сказал тот, кто называл себя первым министром, – поешьте и спите спокойно.
Кокрен проснулся только на другой день. Уже наступило «время огней» – вечерняя пора. Стояла благостная тишь, сотканная из шороха пальм и всплесков волн.
В хижину вошел Робертс:
– Ну как, старина?
– Спасибо.
– Пойдемте. Ужин ждет.
Молодая женщина с белой искусной перевязью в черных волосах подала жареную рыбу и соленую воду в скорлупе кокосового ореха.
К костру подошли туземцы. Робертс что-то сказал им. Островитяне опустились на корточки. Кокрен подумал, что вот эти-то и есть те самые темнокожие дурни, которых он собирался схватить и отвезти на островок Мас-а-Фуэро. Робертс опять что-то крикнул в темноту. Из хижины вышла другая женщина. Она тоже была невелика ростом и тоже шла валко, по-утиному, но лицо ее было еще красивее, чем у первой. Женщина принесла вина.
Робертс взглянул на Кокрена:
– С вашей лоханки.
– Неужели? Что-нибудь еще выловили?
– К сожалению, только ром.
– Вы бы приберегли…
– Э, нет, земляк. Я должен потчевать всех, кто собрался у моего костра.
Робертс пустил чашу по кругу.
– Ради бога, – заметил Кокрен. – Налижутся, пожалуй.
Робертс ответил надменно:
– Я повторяю: вы в безопасности. Лучше спросите об участи ваших товарищей.
– Понимаете, – виновато отозвался Кокрен, – у меня отшибло не только печенку, но и память… Так что же мои ребята?
Островитяне передавали чашу из рук в руки. Перья на головах туземцев покачивались. Костер горел ярко. Слышна была сонная возня океана.
– Его величество король Тапего повелел всех вас содержать отдельно. Его величество опасается враждебности белых пришельцев.
Кокрен подумал: уж не спятил ли старик, коли всерьез называет дикаря его величеством?
– Послушайте, чего же опасаться? Что могут поделать трое безоружных против оравы чумазых чертей?
– У туземцев, сударь, много оснований не доверять… Давайте-ка выпьем, я расскажу…
Они выпили, и Робертс рассказал о капитане Портере.
– Несколько лет назад этот самый Портер пришел к Нукагиве и стал на якорь как раз в той бухте, где должна была бы теперь покачиваться ваша «Радуга». Стал он себе на якорь, этот янки, как мы полагали, только затем, чтобы налиться водой. Мы ведь могли так полагать, не правда ли?
– Конечно.
– Между тем, – продолжал Робертс, – проклятый Портер пришел за живым товаром. (Кокрен быстро и пристально глянул на старика: «Не хитрит ли «премьер»? Упаси боже, если подозревает…») Да, сударь, – рассказывал Робертс, – парень-то пришел за живым товаром. Изловчившись, схватил десяток островитян, тотчас вытянулся из бухты, вступил под паруса и был таков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Кронштадт снаряжал транспорт в океанское плавание. Несколько десятков матросов, и среди них Михайло Нехорошков, произведенный в унтер-офицеры, работали не покладая рук. Ругался боцман Семен Шамшев. Юнга Варфоломей, смышленый, курносый, с плутовскими глазами, метался по кораблю. Врангель бранил портовых чиновников, в каждом из них видел жулика, норовившего нагреть руки в предотъездной суете. Матюшкин и Лавров забыли про сон и еду. Мичманы, убегая на вечерок, кутили с приятелями в кронштадтском трактире. Раза два удалось и Матюшкину вырваться в Санкт-Петербург.
Он заглянул в дом на Галерной улице. Сашка, первенец Василия Михайловича, без церемоний забрался к нему на колени; Евдокия Степановна, все такая же полная, радушная, улыбающаяся, потчевала его отменными блюдами: «Угощайтесь, кушайте, насидитесь, батюшка, на корабельных-то сухариках». А капитан-командор Головнин поглядывал на лейтенанта из-под насупленных щетинистых бровей, наставлял Федора, желая ему удачи.
Простился Матюшкин и с Рылеевым, и с Вилей Кюхельбекером, который жил теперь в Питере у брата своего, офицера Гвардейского экипажа, и Кюхля вспомнил стихи, написанные в честь «лицейского Одиссея» восемь лет назад:
Нет! Не нарушишь святых ты обетов, Матюшкин, в отчизну
С прежними чувствами ты ту же любовь принесешь…
Не нарушу, братцы! Пишите в Петропавловск, жду добрых вестей. Кто знает, не грянет ли гроза, покамест «Кроткий» будет в морях? Так хочется вернуться в Россию и увидеть на рейде огромную эскадру с флагами свободной республики! И всех друзей застать в Петербурге. И нашего Пушкина…
10
Кокрен слышал ритмичность гулких ударов, чередовавшихся со слитным ревом, похожим на океанский накат. И вот он уже уловил в этом реве и грохоте некий напев, грозный и простой, и в тот же миг с ужасом подумал о человеческих жертвоприношениях.
Кокрен пополз в темноте, стукнулся теменем обо что-то твердое. Он осторожно повел рукой, нащупал бревна, жесткие кожистые листья и догадался: хижина. Задерживая дыхание, выглянул из хижины, во рту у него пересохло… На поляне горели костры, у костров сидели люди; они били в огромные барабаны, над их головами качались черные перья.
Кокрен отпрянул. Он лежал на животе, положив голову на руки, притиснувшись к земле, которая пахла, как ему показалось, прокисшим яблочным пирогом. Он подумал: «Почему пирогом, да еще яблочным?» Но тут опять накатил вал барабанного грохота.
С моряками «Радуги» случилось то, что нередко случается с теми, кто терпит бедствие в ночной час у незнакомых скалистых берегов. Баркас, на котором они пытались спастись, был разметан в щепки, о рифы зашибло насмерть почти всех матросов. Лишь троих подобрали рослые татуированные люди, покрытые маслом кокосовых орехов.
Вот так-то Кокрен достиг острова Нукагива. И теперь, очнувшись в темной хижине, лежа на земле, отдающей яблочным пирогом, потому что здесь часто готовили тесто из таро, прижатый к этой земле устрашающими раскатами барабанного боя, он думал, что никогда не вырвется с проклятой Нукагивы – корабли приходили сюда редко; думал о Ксении, которая, прождав мужа несколько лет, вторично пойдет под венец; и проклинал Роули, обвиняя его во всех своих бедах.
– Как вы себя чувствуете?
Кокрен оцепенел: «Уж не померещилось ли?» Он боялся поверить своим ушам. Чья-то рука легла ему на плечо. Он вздрогнул.
– Кто вы?
– Меня зовут Робертс.
Кокрен провел рукой по лбу.
– Послушайте, они… съедят?
– Полноте, – усмехнулся Робертс, – успокойтесь. Король Тапего справляет праздник. Мы жарим свинину.
Кокрен перевел дух, ему стало легче, но говорить он не мог.
– Счастье, что вы попали к королю Тапего, – сказал Робертс. – Я при нем первым министром. Вам не причинят никакого вреда. И вашим товарищам.
«Первый министр… Плен… Король Тапего…» – мелькнуло в голове Кокрена.
– Вот что, – сказал тот, кто называл себя первым министром, – поешьте и спите спокойно.
Кокрен проснулся только на другой день. Уже наступило «время огней» – вечерняя пора. Стояла благостная тишь, сотканная из шороха пальм и всплесков волн.
В хижину вошел Робертс:
– Ну как, старина?
– Спасибо.
– Пойдемте. Ужин ждет.
Молодая женщина с белой искусной перевязью в черных волосах подала жареную рыбу и соленую воду в скорлупе кокосового ореха.
К костру подошли туземцы. Робертс что-то сказал им. Островитяне опустились на корточки. Кокрен подумал, что вот эти-то и есть те самые темнокожие дурни, которых он собирался схватить и отвезти на островок Мас-а-Фуэро. Робертс опять что-то крикнул в темноту. Из хижины вышла другая женщина. Она тоже была невелика ростом и тоже шла валко, по-утиному, но лицо ее было еще красивее, чем у первой. Женщина принесла вина.
Робертс взглянул на Кокрена:
– С вашей лоханки.
– Неужели? Что-нибудь еще выловили?
– К сожалению, только ром.
– Вы бы приберегли…
– Э, нет, земляк. Я должен потчевать всех, кто собрался у моего костра.
Робертс пустил чашу по кругу.
– Ради бога, – заметил Кокрен. – Налижутся, пожалуй.
Робертс ответил надменно:
– Я повторяю: вы в безопасности. Лучше спросите об участи ваших товарищей.
– Понимаете, – виновато отозвался Кокрен, – у меня отшибло не только печенку, но и память… Так что же мои ребята?
Островитяне передавали чашу из рук в руки. Перья на головах туземцев покачивались. Костер горел ярко. Слышна была сонная возня океана.
– Его величество король Тапего повелел всех вас содержать отдельно. Его величество опасается враждебности белых пришельцев.
Кокрен подумал: уж не спятил ли старик, коли всерьез называет дикаря его величеством?
– Послушайте, чего же опасаться? Что могут поделать трое безоружных против оравы чумазых чертей?
– У туземцев, сударь, много оснований не доверять… Давайте-ка выпьем, я расскажу…
Они выпили, и Робертс рассказал о капитане Портере.
– Несколько лет назад этот самый Портер пришел к Нукагиве и стал на якорь как раз в той бухте, где должна была бы теперь покачиваться ваша «Радуга». Стал он себе на якорь, этот янки, как мы полагали, только затем, чтобы налиться водой. Мы ведь могли так полагать, не правда ли?
– Конечно.
– Между тем, – продолжал Робертс, – проклятый Портер пришел за живым товаром. (Кокрен быстро и пристально глянул на старика: «Не хитрит ли «премьер»? Упаси боже, если подозревает…») Да, сударь, – рассказывал Робертс, – парень-то пришел за живым товаром. Изловчившись, схватил десяток островитян, тотчас вытянулся из бухты, вступил под паруса и был таков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33