Оба пилота были в темных очках. Патрик снял свой мундир и принялся за первый банан из традиционной связки. Рядом с ним лежала карта полета — с кружочками, обозначавшими радиомаяки, а между ними были закрашенные голубым пространства, разрешенные для полетов. Боб отодрал ватку от пореза на щеке. Снова выступила кровь, и он выругался, но что именно он сказал, я не услышал из-за шума мотора. Оба пилота были экипированы наушниками с микрофоном на стальной изогнутой ленте. Они переговаривались через передатчик, встроенный в штурвал, поскольку нормальное общение в таком грохоте было исключено. Улыбнувшись и жестами поблагодарив за кофе, они снова целиком сосредоточились на своей работе. Я постоял немного, а потом ушел. Завернув на кухню, я захватил оттуда стаканчик, помеченный «Генри», прошел в салон, сел на брикет сена и глянул в иллюминатор. Там уже показался берег Франции. Мы миновали Дьеп и взяли курс на Париж. День как день, полет как полет. Но в конечном пункте — Габриэлла.
Каждые полчаса я ходил проверять кобыл, но они оказались послушными и держались в самолете как бывалые путешественницы. Обычно лошади в полете не выказывают особого аппетита, но две кобылы лениво жевали сено, а одна, сзади, прямо-таки уплетала его за обе щеки.
Я начал отвязывать опустевшую сетку, чтобы положить в нее еще сена, как вдруг за моей спиной раздался голос:
— Я сам.
Я обернулся. Это был Билли.
— Ты? — Удивление и ирония утонули в реве моторов.
Он кивнул, потом отпихнул меня с дороги и сам отвязал сетку. Я с удивлением наблюдал, как он отошел с ней в правый проход и стал доверху набивать свежим сеном. Затем он подошел к боксу и снова повесил сетку на место, крепко-накрепко привязав тесемки. Молча он протолкнулся мимо меня, обдав ледяным презрением, светившимся в его глазах-прожекторах, и плюхнулся на одно из сидений в хвосте, словно давая выход накопившейся злости.
Сразу за ним сидели Ярдман и Джон. Ярдман сурово покосился на Билли, хотя, по-моему, он должен был погладить его по головке и наградить орденом за самообладание.
Потом Ярдман перевел взгляд с Билли на меня, и на его лице заиграла неуверенная улыбка.
— Когда прилетаем? — крикнул он мне.
— Через полчаса.
Он повернул голову к окну, а я посмотрел на Джона. Тот спал. Его кепка съехала на затылок, а руки безжизненно лежали на коленях. Пока я смотрел на него, он вдруг открыл глаза, и его лицевые мускулы, до того расслабленные, напряглись. Я видел его впервые, и тем не менее у меня возникло странное ощущение, что мы знакомы. Впрочем, это ощущение длилось лишь секунду, потому что Билли, вставая с места и проходя мимо меня, воспользовался тем, что Ярдман смотрит в окно, и сильно лягнул меня, угодив по лодыжке. Я повернулся и, резко махнув ногой, с удовлетворением отметил, что каблук попал ему по голени. В один прекрасный день, размышлял я, улыбаясь про себя и продвигаясь по самолету, Билли это надоест. Раз и навсегда.
Четырехчасовой перелет от Гатвика до аэропорта Мальпенса оказался легким. Я стоял, держал за хомуты кобылиц и смотрел, как красно-белые строения в конце аэропорта увеличиваются в размерах. Мы шли на посадку, Патрик выровнял самолет в двадцати футах от посадочной полосы на скорости сто десять миль в час. Легкий толчок — и самолет приземлился с максимально выпущенными закрылками и с предельно допустимой скоростью. Кобылы даже не вздрогнули. Высший пилотаж.
В самолет поднялись таможенник и два его помощника. Ярдман вынул из портфеля сопроводительные бумаги. Проверка прошла без осложнений: быстро, но тщательно. Таможенник с легким поклоном вернул бумаги Ярдману и разрешил выгрузку.
Ярдман на всякий случай решил не присутствовать при этой процедуре, отговорившись тем, что ему надо посмотреть, не встречают ли его в аэропорту партнеры. Поскольку было лишь половина двенадцатого и до ленча далековато, это казалось сомнительным, но тем не менее Ярдман, поблескивая очками, деловито спустился по настилу, и его худощавая фигура стала удаляться. Экипаж высадился по трапу и последовал за ним. К самолету подкатила большая автоцистерна «Шелл», и трое в белых комбинезонах начали заправку самолета.
Мы выгрузили лошадей из самолета и загнали в поджидавшие их автофургоны в рекордное время. Билли явно хотел не меньше моего скорее разделаться с этим делом. Уже через полчаса после приземления я переоделся — снял свитер, надел пиджак и, распахнув стеклянную дверь, вошел в здание аэровокзала. Я стоял и смотрел на Габриэллу. Она продавала куклу в национальном платье, показывала покупателю ее юбки — верхнюю и нижнюю, лицо ее оставалось сурово-сосредоточенным. Тяжелая черная прядь волос упала ей на лоб, когда она наклонилась над прилавком и тихо покачала головой в ответ на слова бортинженера Майка, который и был покупателем. При виде Габриэллы у меня защемило сердце. Я не мог представить, как через три часа улечу назад. Вдруг, словно ощутив на себе мой взгляд, Габриэлла подняла голову, увидела меня, и лицо ее осветилось широкой, радостной улыбкой.
Майка явно удивила такая перемена, и он обернулся, чтобы понять причину.
— Генри! — воскликнула Габриэлла, в ее голосе прозвучала радость. — Привет, дорогой.
— "Дорогой"? — удивился Майк, и его брови прыгнули вверх и вниз.
— С недавних пор я удвоила свой английский запас слов, — пояснила мне Габриэлла по-французски. — Теперь я знаю два слова.
— И самые важные, надо заметить.
— Эй, Генри, — воскликнул Майк, — если ты умеешь с ней объясняться, то спроси насчет куклы! У моей старшей дочери завтра день рождения, и она начала собирать такие вот штучки, но я понятия не имею, понравится ей эта кукла или нет.
— Сколько ей?
— Двенадцать.
Я объяснил ситуацию Габриэлле, и она, кивнув, тотчас же достала другую куклу, с более симпатичным личиком и ярче одетую. Она завернула ее, а Майк стал отсчитывать лиры. Как и у Патрика, его бумажник был набит валютой разных стран, и он усыпал прилавок немецкими марками, прежде чем нашел то, что хотел. Кое-как собрав свои купюры, он поблагодарил Габриэллу на примитивном французском, сунул сверток под мышку и отправился в ресторан на втором этаже. В самолете нас обычно кормили упакованными ленчами, но Майк и Боб предпочитали обильные и неторопливые трапезы на земле.
Я же вернулся к Габриэлле и попытался утолить мой собственный голод долгим взглядом и прикосновением к ее руке. По ее ответной реакции я понял, что для нее самой это было нечто вроде чашки риса для голодающего из Индии.
— Лошади прибывают в два тридцать. Тогда и начнется погрузка. После этого я, наверное, смогу вырваться ненадолго, если мой босс задержится на ленче.
Габриэлла со вздохом поглядела на часы. Десять минут первого.
— Через двадцать минут у меня перерыв на час. Пожалуй, устрою-ка я перерыв на два часа. — Она повернулась к девушке в соседнем магазинчике "дьюти-фри". После недолгих переговоров она весело объявила: — Я отработаю за Джулию лишний час в конце, а она заменит меня днем.
Я поклонился в знак благодарности сменщице, на что та ответила быстрой белозубой улыбкой, показавшейся особенно ослепительной на мрачноватом фоне винных полок.
— Хочешь перекусим вон там? — спросил я, показывая туда, куда удалились Майк и Боб, но Габриэлла покачала головой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57