Жанжер достал карту. Там было обведено.
- Сте-па-шкино.
Водитель также ознакомился с картой и сложил губы, чтобы присвистнуть.
- Степашкино-кашкино, - сказал он. - Вот счастье привалило - трюхать по пылище в такую жару. Что там такое?
Я знал не больше его. Молчание с ясностью снимало расспросы. Имеют право - за все уплачено: Степашкино так Степашкино.
- Гастролеры... - пробурчал водитель и раздраженно воткнул скорость.
А я пришел в хорошее настроение. Мне понравилась их нестандартность. Никаких фонтанов, никаких фотоаппаратов. Покупаем цветов на сто рублей и едем в Степашкино. Нормально.
С детства считаю, что мужчина не должен задавать вопросов. Надо, захотят, - сами скажут. Твой такт - твое достоинство.
Сидеть было удобно. Курил я, испросив согласия мадам, "Житан", крепкие и с горчинкой. Жанжер сказал, что в молодости курил тоже "Житан". Он угостил нас с водителем резинкой. Проехали "Союзпушнину". Я сказал, что студентом подрабатывал на аукционах. Они поинтересовались ценами: о, во Франции меха дороже. Проехали памятник Ленинградской эпопее, я сказал о нем, они смотрели молча. Выехали на Гатчинское шоссе, водитель придавил газ на сто пятнадцать, окна зашторились шелестом ветерка.
Солнце лезло вверх. Делалось все жарче. Дорога начала тяготить.
- Нача-лось, - процедил водитель. Свернули на грунтовку. Место шло голое. На колдобинах покачивалоо. За пыльным шлейфом обогнали грузовик, там женщины повернули выгоревшие косынки, в этот момент было приятно сидеть на своем месте, выставив локоть в окно черной "Волги" с интуристовскими крылышками на лобовом стекле.
Мадам тихо спросила, далеко ли еще. Я ответил, что минут тридцать. Водитель стряхивал капли со лба. Я пожалел Жанжеров. Его кремовый костюм местами темнел. Ее, похоже, слегка укачало; бледная под гримом, она обмахивалась промокшим платком.
- Мадам нехорошо? Мы сделаем остановку?..
Слева осталась рощица. Нет, они не хотели останавливаться. В тени бы, на травке... Торопятся они куда...
Машина раскалилась. В автомобильной духоте цветы дурманили. Позже выяснилось, что это был самый жаркий день даже этого, необычайно жаркого лета.
Степашкино оказалось - два десятка неказистых домиков у озерца, заросшего осокой. Белье мертвело в пустых дворах: безмолвие и зной.
Жанжер зашевелился, посмотрел:
- Вот туда, пожалуйста.
Остановились за селом. Берег поднимался отлого, наверху тополь старый, приметный.
Я помог им выбраться с их цветами. Они очень заботились о цветах. Пиджак у Жанжера со спины был мокрый, зад брюк тоже. Жена постояла, держась за его локоть, и достала зеркальце.
Водитель сел на траву у обочины.
- И тени-то нет!.. - Он стащил чехол с сидения и швырнул на самый припек, улегся, шумно вздохнув.
Я размял ноги. Супруги тихо совещались. Я отошел чтоб не мешать.
- Мсье Владлен, - позвала наконец жена. - Вы бы не согласились нам помочь?
Почему нет? За это нам и платят.
- Проводите нас, пожалуйста.
Мы медленно поднимались втроем. Я предложил понести цветы; они вежливо поблагодарили и несли сами. Хотел бы я знать, в чем заключалась моя помощь?
Дошли до тополя. Жена взглянула на мужа.
- Спасибо, мсье Владлен, - произнес он. - Дальше мы пойдем сами.
Отойдя, Жанжер передал ей все цветы, вытащил из бумажника листок и фотографию и стал сличать что-то, глядя на дерево и по сторонам. Потом сделал еще десяток шагов и остановился, и она подошла к нему с цветами.
И вот представьте себе такую картину: зной оглушающий, ни души, за желтым полем на пустоши коровы пасутся и слышно, как ботала их брякают, трава редкая, выжженная, - и на эту вот землю женщина опускает цветы, сама опускается, и по спине ее видно, что она плачет. А мужчина стоит рядом, склонившись, и вытирает глаза и все лицо платком.
Я отвернулся и пошел вниз к машине.
Иногда находит ужасное детство; но только я закурил у Саши (водителя) "Опал" вместо своих "Житан".
...Проехал тот грузовик, и по сидящим в нем я понял, что французы возвращаются, и понял, зачем надо было их проводить...
Неловкость вынужденного знания исказила атмосферу, словно в воздухе между нами проступили невидимые ранее связи. Жанжер негромко попросил остановить где-нибудь напиться: мадам плохо.
Притормозили у колодца. Я откинул крышку: из глубины пахнуло. Ворот раскрутился, ведро гулко плюхнуло, цепь напряглась; в обратном движении ворот мерно поскрипывал; появилось ощущение чего-то рекламно-ненастоящего: деревенский пейзаж, черная "Волга" и иностранцы, пьющие воду из колодца.
Старуха следила из калитки. Я подошел и поздоровался.
- Что раньше было - над берегом, где тополь?
- Да и ничего не было...
- В войну, не знаете?
- Своих хоронили немцы, - открыла она мне уже известное.
Жанжеры ждали. Старуха присела на скамейку у забора. И я сел, с чувством "назло всему".
- Вот - привез дьяволов, - сказал я и устыдился: будто желаю отмежеваться от них и подольститься к старухе.
Она не отозвалась, пожевала.
- Что ж, своего, значит, проведать... - Ее морщины были спокойны...
- Не осталось могилки-то.
Я пошел на свое место.
Ехали молча. Мадам всхлипывала изредка. Машина превратилась из духовки в пыточную камеру. Я единственно мечтал, как приму в прохладном полусумраке квартиры холодный душ. Каково приходилось им... я бы пожалел их, наверное, если бы не было так жарко.
Попросили: Саша остановился у куста. Жанжер бережно устроил жену в тень. Мы сели рядом: другой тени тут не было. Я собирался с духом, чтобы уйти курить на солнце.
Надолго запомнится им эта поездочка. По их возрасту - последняя, может статься.
- Мы из Эльзаса, мсье Владлен, - глуховато выговорил Жанжер... - В Эльзасе немцы забирали всех молодых. "Солдаты поневоле", их называли. Он был наш единственный сын, Патрик. Он был сапер, - добавил он, неловко повисло полуоправдание, зачем?
Добрались легче. Мы отдохнули. Мадам успокоилась.
Расстались у гостиницы. До завтра я Жанжерам не требовался: они улетели утром. Вернувшись к себе, я упал и заснул.
Проснулся в сумерки. Долго лежал в том особенном блуждании неясных мыслей, когда просыпаешься неурочно, не сразу вспоминая, какое сейчас время суток и что было перед этим. Цветы, наверно, уже завяли. Наши цветы. Или их растащили деревенские пацаны. В своем номере они сейчас как? Погиб ли кто в войну у старухи? С кем теперь буду работать? Провожу их завтра за вертушку в аэропорту: мы посмотрим друг на друга, и Жанжер поймет, что презенты переводчику здесь неуместны. Или, предвидя, передаст для меня диспетчеру; ей и останутся тогда. Ерунда какая...
Голубь прочеркнул окно. Я встал и умылся.
Миновав соседей, спустился на улицу. Небо выставляло свою ювелирную витрину. Фонари тянулись парами. На лицах проходящих девчонок ясно читались будущие морщины, - такое уже было настроение. Я соображал, куда бы мне пойти. Быть одному не хотелось, но ни с кем, кого я знал, мне тоже сейчас не хотелось быть. У меня часто так бывает.

1 2