Но если я по той или иной причине начинаю быть заинтересованным, ограниченность познаний в области, о которой идет разговор, неизбежно приводит к тому, что я переживаю замешательство. Иными словами, замешательство обычно возникает из попытки контакта в области, где по той или иной причине контакт невозможен; может быть для поддержания хорошего контакта не хватает понимания, может быть недостаточно интереса, при том что ситуация требует его демонстрации.
Большинство людей старается прервать замешательство, которое столь неприятно, посредством спекуляций, интерпретаций, объяснений и рационализации. Так ведут себя многие невротики, в особенности интеллектуалы. И некоторые формы терапии едва ли не поддерживают такое прерывание. Многое во фрейдовском анализе, например, основано на ошибочном предположении, что символическое, интеллектуальное знание равно пониманию. Но такое знание обычно само по себе является прерыванием, преждевременной приостановкой развития, оставляющей за собой след экзистенциального замешательства. Это в свою очередь ведет к неспособности опираться на себя, к потребности во внешней опоре, к узости ориентации, основания для которой заимствуются из среды, а не исходят от самого индивида.
Фактору замешательства уделялось значительное внимание при работе с психозами, меж тем как его роль в неврозах как правило игнорировалась. Однако каждый пациент в терапии являет собой картину замешательства. Чтобы увидеть это, терапевту достаточно обратить внимание на то, что находится у него перед носом. Каждое «э-э» и «м-м», каждое прерывание предложения скрывают за собой большую или меньшую область замешательства. Оно является попыткой повиснуть на собеседнике ради поддержания контакта, в то время как реальной потребностью является уход.
Когда пациент научится принимать тот факт, что у него есть области замешательства, он будет готов сотрудничать с терапевтом. Возвращаясь к пробелам в своей речи, пациент может обнаружить много материала, который он не замечает или игнорирует во время своих прерываний. Хотя этот материал часто не имеет отношения к делу, он дает разнообразные ключи к тому, что делает пациент на уровне фантазии. Во время моментов замешательства он занят угасающей двигательной деятельностью (прячущейся под общим именем мышления), и в этих расщелинах, – перерывах в настоящем времени, – может быть обнаружено многое из того, что отсутствует в его повседневном поведении и составляет незаконченные дела его невроза.
Я приведу несколько примеров того, как это работает на практике. Пробел, как я говорил, соответствует замешательству. Это прерывание замешательства, попытка полностью стереть его. Мы видим это часто в отношении проблемы визуализации и визуального воображения, – области слепых или почти слепых пятен для многих пациентов.
Если мы просим пациента визуализировать нечто, он может сказать нам, что его образы очень смутны. Если мы просим его продолжать, он может продолжать говорить, что они как бы окутаны дымкой тумана. Этот туман или дымку терапевт может понимать как образ себя, структуру характера, систему вербализации. По-видимому пациенту нужно поместить дымовой занавес вокруг своих образов, окружить их туманом. Терапевт не должен обманываться жалобой пациента на то, что он хотел бы уметь визуализировать ясно. Хотя это несомненно так, это еще не все. Мы должны предположить, что у него должны быть по крайней мере некоторые области, куда он запрещает себе смотреть, иначе он не дал бы себе труда сделать себя в фантазии полуслепым. Если пациент может оставаться со своим туманом достаточно долго, туман прояснится.
Возьмем случай, когда туман проясняется в нечто беловато-серое, и пациент говорит, что это напоминает ему каменную стену. Терапевт просит пациента в фантазии взобраться на эту стену. Когда пациент делает это, оказывается, что за ней – зеленые лужайки. Стена скрывает за собой тюрьму; пациент, оказывается, считает себя заключенным.
Пробел может быть полным. Пациент видит черноту. Предположим, что он описывает черноту как черный вельветовый занавес. Мы можем предложить ему считать это театральным занавесом, попросить открыть его в фантазии, и достаточно часто мы обнаруживаем за ним то, что он прятал от самого себя.
Но возможно, что его чернота – это буквально ничто, слепота. Мы можем получить какую-то ориентацию, предложив пациенту разыграть слепого.
Последний шаг в обращении с областями замешательства – это опыт таинственного, часто поначалу кажущийся похожим на чудо. Постепенно, однако, он становится привычным и принимается как само собой разумеющийся. Мы называем его уходом в плодотворную пустоту.
Для ухода в плодотворную пустоту необходимы два Условия. Нужно уметь оставаться со своими способами прерывания, и тогда плодотворная пустота проявляется состоянием, подобным трансу; но, в отличие от транса, она сопровождается полным Сознаванием. Многие люди переживают нечто подобное перед засыпанием, этот феномен был описан как гипнагогические галлюцинации.
Человек, способный оставаться с переживанием плодотворной пустоты, – то есть переживать максимум замешательства, – и при этом сознавать все, что привлекает его внимание (галлюцинации, обрывки предложений, смутные и странные чувства, странные ощущения), может столкнуться со многими удивительными вещами. Возможно, он переживет внезапные инсайты; к нему могут прийти неожиданные решения, прозрения, которых он не ожидал, внезапные вспышки понимания.
В плодотворной пустоте имеет место шизофренический опыт в миниатюре. Разумеется, не многие люди могут это выдержать. Но те, кто набрался сил для этого, успешно проясняют области своего замешательства и обнаруживают, что при этом они не распадаются на куски. Набравшись мужества отправиться в свои темные углы, можно вернуться оттуда более здоровым. Труднее всего удерживаться при этом от интеллектуализации и оформления протекающего процесса в словах. Это было бы прерыванием, и разрывало бы человека между объясняющим наблюдателем и переживающим исполнителем.
Опыт плодотворной пустоты не объективен и не субъективен. Он также не является интроспекцией. Он просто есть. Это Сознавание без спекуляции о вещах, которые сознаются.
Крайности реакции на идею плодотворной пустоты – это интеллектуализация и опыт художника. Интеллектуал может счесть все это чепухой или сумасшедшим бредом. Художник же может приветствовать идею следующим образом: «Что вызывает у вас такой восторг? Я провожу в этом состоянии большую часть времени. Если я работаю и сталкиваюсь с препятствием, я расслабляюсь или позволяю себе немного вздремнуть, и препятствие исчезает.»
Цель общения с плодотворной пустотой состоит в том, чтобы прояснить замешательство. В плодотворной пустоте замешательство трансформируется в ясность, чрезвычайные обстоятельства – в текущий процесс, прерывание – в переживание. Плодотворная пустота увеличивает способность опираться на себя, делая очевидным для переживающего, что он обладает гораздо большими ресурсами, чем ему казалось.
Вернемся к работе с областями замешательства, вызванного определенными прерываниями. В этой работе мы можем успешно действовать лишь в пределах очень ограниченного времени (Прим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Большинство людей старается прервать замешательство, которое столь неприятно, посредством спекуляций, интерпретаций, объяснений и рационализации. Так ведут себя многие невротики, в особенности интеллектуалы. И некоторые формы терапии едва ли не поддерживают такое прерывание. Многое во фрейдовском анализе, например, основано на ошибочном предположении, что символическое, интеллектуальное знание равно пониманию. Но такое знание обычно само по себе является прерыванием, преждевременной приостановкой развития, оставляющей за собой след экзистенциального замешательства. Это в свою очередь ведет к неспособности опираться на себя, к потребности во внешней опоре, к узости ориентации, основания для которой заимствуются из среды, а не исходят от самого индивида.
Фактору замешательства уделялось значительное внимание при работе с психозами, меж тем как его роль в неврозах как правило игнорировалась. Однако каждый пациент в терапии являет собой картину замешательства. Чтобы увидеть это, терапевту достаточно обратить внимание на то, что находится у него перед носом. Каждое «э-э» и «м-м», каждое прерывание предложения скрывают за собой большую или меньшую область замешательства. Оно является попыткой повиснуть на собеседнике ради поддержания контакта, в то время как реальной потребностью является уход.
Когда пациент научится принимать тот факт, что у него есть области замешательства, он будет готов сотрудничать с терапевтом. Возвращаясь к пробелам в своей речи, пациент может обнаружить много материала, который он не замечает или игнорирует во время своих прерываний. Хотя этот материал часто не имеет отношения к делу, он дает разнообразные ключи к тому, что делает пациент на уровне фантазии. Во время моментов замешательства он занят угасающей двигательной деятельностью (прячущейся под общим именем мышления), и в этих расщелинах, – перерывах в настоящем времени, – может быть обнаружено многое из того, что отсутствует в его повседневном поведении и составляет незаконченные дела его невроза.
Я приведу несколько примеров того, как это работает на практике. Пробел, как я говорил, соответствует замешательству. Это прерывание замешательства, попытка полностью стереть его. Мы видим это часто в отношении проблемы визуализации и визуального воображения, – области слепых или почти слепых пятен для многих пациентов.
Если мы просим пациента визуализировать нечто, он может сказать нам, что его образы очень смутны. Если мы просим его продолжать, он может продолжать говорить, что они как бы окутаны дымкой тумана. Этот туман или дымку терапевт может понимать как образ себя, структуру характера, систему вербализации. По-видимому пациенту нужно поместить дымовой занавес вокруг своих образов, окружить их туманом. Терапевт не должен обманываться жалобой пациента на то, что он хотел бы уметь визуализировать ясно. Хотя это несомненно так, это еще не все. Мы должны предположить, что у него должны быть по крайней мере некоторые области, куда он запрещает себе смотреть, иначе он не дал бы себе труда сделать себя в фантазии полуслепым. Если пациент может оставаться со своим туманом достаточно долго, туман прояснится.
Возьмем случай, когда туман проясняется в нечто беловато-серое, и пациент говорит, что это напоминает ему каменную стену. Терапевт просит пациента в фантазии взобраться на эту стену. Когда пациент делает это, оказывается, что за ней – зеленые лужайки. Стена скрывает за собой тюрьму; пациент, оказывается, считает себя заключенным.
Пробел может быть полным. Пациент видит черноту. Предположим, что он описывает черноту как черный вельветовый занавес. Мы можем предложить ему считать это театральным занавесом, попросить открыть его в фантазии, и достаточно часто мы обнаруживаем за ним то, что он прятал от самого себя.
Но возможно, что его чернота – это буквально ничто, слепота. Мы можем получить какую-то ориентацию, предложив пациенту разыграть слепого.
Последний шаг в обращении с областями замешательства – это опыт таинственного, часто поначалу кажущийся похожим на чудо. Постепенно, однако, он становится привычным и принимается как само собой разумеющийся. Мы называем его уходом в плодотворную пустоту.
Для ухода в плодотворную пустоту необходимы два Условия. Нужно уметь оставаться со своими способами прерывания, и тогда плодотворная пустота проявляется состоянием, подобным трансу; но, в отличие от транса, она сопровождается полным Сознаванием. Многие люди переживают нечто подобное перед засыпанием, этот феномен был описан как гипнагогические галлюцинации.
Человек, способный оставаться с переживанием плодотворной пустоты, – то есть переживать максимум замешательства, – и при этом сознавать все, что привлекает его внимание (галлюцинации, обрывки предложений, смутные и странные чувства, странные ощущения), может столкнуться со многими удивительными вещами. Возможно, он переживет внезапные инсайты; к нему могут прийти неожиданные решения, прозрения, которых он не ожидал, внезапные вспышки понимания.
В плодотворной пустоте имеет место шизофренический опыт в миниатюре. Разумеется, не многие люди могут это выдержать. Но те, кто набрался сил для этого, успешно проясняют области своего замешательства и обнаруживают, что при этом они не распадаются на куски. Набравшись мужества отправиться в свои темные углы, можно вернуться оттуда более здоровым. Труднее всего удерживаться при этом от интеллектуализации и оформления протекающего процесса в словах. Это было бы прерыванием, и разрывало бы человека между объясняющим наблюдателем и переживающим исполнителем.
Опыт плодотворной пустоты не объективен и не субъективен. Он также не является интроспекцией. Он просто есть. Это Сознавание без спекуляции о вещах, которые сознаются.
Крайности реакции на идею плодотворной пустоты – это интеллектуализация и опыт художника. Интеллектуал может счесть все это чепухой или сумасшедшим бредом. Художник же может приветствовать идею следующим образом: «Что вызывает у вас такой восторг? Я провожу в этом состоянии большую часть времени. Если я работаю и сталкиваюсь с препятствием, я расслабляюсь или позволяю себе немного вздремнуть, и препятствие исчезает.»
Цель общения с плодотворной пустотой состоит в том, чтобы прояснить замешательство. В плодотворной пустоте замешательство трансформируется в ясность, чрезвычайные обстоятельства – в текущий процесс, прерывание – в переживание. Плодотворная пустота увеличивает способность опираться на себя, делая очевидным для переживающего, что он обладает гораздо большими ресурсами, чем ему казалось.
Вернемся к работе с областями замешательства, вызванного определенными прерываниями. В этой работе мы можем успешно действовать лишь в пределах очень ограниченного времени (Прим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55