– Боюсь, – махнул он рукой, – я вас разочарую. Не дают нам заниматься крупными рыбами. Разрешают лишь мелочевкой. Все сделано для того, чтобы не подпустить прокурора к настоящим преступлениям, к мафии.
– Что вы называете мелочевкой?
– К примеру, несколько лет назад поступило распоряжение бросить все силы на выискивание, извините за выражение, «незаконных» бань в частях и подразделениях, жестоко карать тех, кто их построил. Понимаете, нас отвлекают этой мелочью. А ежели иной раз возьмешь крупную рыбину на крючок, так звонить начинают аж из Москвы, приказывают прекратить дело…
– Я в Кабуле познакомился с одним прокурором.
По-моему, он целую неделю занимался тем, что допрашивал солдатика, решившего заработать себе на медаль.
– Самострел что ли?
– Да. Парень оттянул кожу на животе и выстрелил через бронежилет… А дезертирами или пропавшими без вести вы не занимаетесь?
– Как не занимаемся! – встрепенулся полковник. – Конечно, занимаемся.
Я отодвинул шторку и глянул в иллюминатор. Казалось, небо и земля поменялись местами. Все пространство внизу было усыпано тысячами маленьких звезд, слабо мерцавших в ночи. Над головой же клубилась кромешная тьма.
– Скорее всего это Рабатак, – предположил полковник.
– А не Айбак?
– Может быть. Когда прилетим, я дам вам кассету с допросом одного из дезертиров.
– Сухаревская амнистия на него не распространяется?
– Пока Указа Президиума Верховного Совета не было, нас она, если честно, мало волнует. – Полковник улыбнулся и подмигнул мне:
– Политика политикой, а солдат в узде держать надо. Так-то.
– Что сейчас с Целуевским? – спросил я.
– Это тот, что вернулся прошлой осенью из США?
– Да.
– Его дело прекращено. Парень попал в психиатрическую лечебницу. Хотите чаю? У меня хороший, индийский…
***
– Хотите чаю? У меня хороший, индийский… – Рита Сергеевна Переслени, маленькая, чахлая, прежде времени состарившаяся женщина, разгладила видавшую виды скатерку на круглом столе и пошла неверной, шаткой походкой на кухню в дальний конец коммуналки.
В этой московской квартире стойко пахло бедой и одиночеством. Жалобно скрипели половицы под старческими ногами ее обитателей. Холодно, в такт громыхавшим на дороге грузовикам, позвякивали замызганные стекла в окнах.
Юрий Сергеевич Кузнецов, брат Риты Сергеевны, прикрыв за ней дверь, опять сел в кресло и закурил папироску.
Сморщив кожу на переносье, сказал почти шепотом:
– Знаете, сохнет она по нем. Истосковалась вконец, Я гляжу на сестру: у меня, у старика, сердце закипает. Последнюю рубаху отдам, только бы увидеть ее улыбку. Хоть разок…
Глаза его слезились. Но вместо того, чтобы вытереть их, он снял массивные очки и протер краем выпущенной рубахи толстые линзы.
– Учился он в школе номер восемьдесят три. – Юрий Сергеевич опять надел очки, ударил по ним пальцем, чтобы переносица лучше вошла в пах. – Знаете, тут неподалеку: восемнадцатый троллейбус, остановка «Школа»… Окончив восьмилетку, пошел в ПТУ. Потом работал на заводе «Салют». Одиннадцатого мая восемьдесят третьего Алешку забрали в армию. С тех пор ни она, ни я его не видели.
Я услышал шаги Риты Сергеевны. Остановившись, она поставила звякнувший крышкой чайник на пол, открыла дверь, опять нагнулась, взяла чайник, тихо вошла в комнату.
– Когда мы прощались на вокзале, – брат помог сестре расставить три чашки на столе, – бабушка Алешки навзрыд плакала.
– Двух других внуков провожала спокойно, – сказала Рита Сергеевна, доставая из рассохшегося буфета песочное печенье, – а Алексея моего – с ревом. Словно предчувствовала беду.
– Отбыл Алексей шесть месяцев в ашхабадской учебке, – по-стариковски вздохнул Юрий Сергеевич, – потом – Кабул. Потом – часть где-то в горах. Потом…
– Потом, – подхватила Рита Сергеевна, – двадцать шестого января восемьдесят четвертого года из Краснопресненского военкомата сообщили, что сын мой, Алексей Владимирович Переслени, пропал в Афганистане без вести.
Она закрыла лицо штопанным-перештопаным фартуком и сидела так несколько минут без звука и движения.
Юрий Сергеевич приставил указательный палец к губам:
– Тссс…
За окном темнело. Августовский дождливый день шел на убыль. Он умирал, уступая место теплой, душной ночи, не обещавшей прохлады.
– Замаялась она, – сказал, помолчав, Юрий Сергеевич. – С утра до ночи работает в «Узбекистане», выпекает чебуреки. Там духота, крики, пьяные…
Женщина оторвала фартук от глаз, посмотрела на меня внимательно-жалко. Спросила чуть севшим голосом:
– Скажите, вы из КГБ?
– Нет, – улыбнулся я, – из «Огонька».
– Из журнала? – оживился брат.
– Из него самого. – Я попросил папироску.
– Так когда вы уезжаете в Америку? – Юрий Сергеевич встал с кресла и сел к столу. Отломив кусочек печенья, он макнул его в чай.
– Завтра. Очень хочу повидать вашего сына, но, к сожалению, у меня нет его адреса.
– Какой он, Алешка, теперь? – задумчиво произнес Юрий Сергеевич и подул в чашку.
– Возмужал, крупнее стал, – горделиво сказала Рита Сергеевна. – Вот его фотка. Он мне недавно прислал. Правда, малость подурнел с лица. Уж не мальчик. Любашка, дочка моя, едва признала брата.
Она подошла к комоду, достала из хрустнувшего ящика картонную коробку. Бережно обняв ее руками, поднесла к столу.
– Видите, – она протянула мне несколько писем и цветную фотографию, – это мой Алексей… На фоне собственной машины и гаража в Сан-Франциско.
– Разбогател Алешка! – мотнул головой Юрий Сергеевич.
Было ли в этом движении больше гордости или же осуждения, я не понял.
– Если желаете, – улыбнулась Рита Сергеевна, – прочтите письмо. Там, кстати, адрес и телефон указаны…
Я взял из ее слегка дрожавшей, покрытой ранними пигментными пятнышками руки белый разлинованный лист бумаги с тремя фабричными дырочками на полях.
Бумага прохудилась на сгибах. Была она исписана еще не устоявшимся, школьным почерком. Я начал читать:
"Здравствуйте дорогие мои Мама и Любашка!
Получил от вас письмо. Был очень, очень рад. Наконец-то за три года первый раз. Я очень рад, что все живы и здоровы. Любашку на фотографии я не узнал. Так изменилась.
Стала красавицей. А ты, мама, похудела. А в общем, выглядишь, как 11 мая 1983 года. Рад слышать, что бабушки живы и здоровы. Я работаю все так же поваром. Уже многому научился. Очень люблю свою специальность. Такое ощущение, что был рожден стать поваром. Готовлю французскую, итальянскую, китайскую, американскую кухню. Не мало, правда? Я жалею, что я не с вами, а то бы не дал Любе идти работать в 16 лет. У меня есть немножко опыта за плечами, и я советовал бы ей пойти в институт. Она неглупая, а образование откроет ей широкий путь в жизнь.
Ну, а в общем, она уже не малая. Голова есть на плечах – и не глупая. Пусть делает так, как считает нужным. Да, деревушку нашу жаль. Долго-долго я вспоминал дни, проведенные там. Но чему быть, того не миновать. Хорошо, что у бабушки все нормально. Да, кстати, почему ты не написала, как бабушка Саша? Что с ней? Вот я не ожидал, что Мишка так быстро женится! Интересно, я знаю ее или нет? Пусть напишет. Да, как Игорь Ореховский – помогает вам? Что с ним? Ну, пока и все. Вроде больше нечего писать, да я и не любитель расписывать драматические романы.
Живу я в Сан-Франциско. Все хорошо. Есть огромная квартира, гараж, машина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46