Эти смело употребляемые и прекрасно работающие прозаизмы, когда река отчитывается перед океаном за выполненное поручение:
…Поручила ты мне, соленая,
Выкармливать и выхаживать
Некоторых пресноводных рыб.
Их, голодных и тощих,
Я жирными сделала,
Малочисленных их
Я бессчетными сделала.
Панцирных ублажая,
Плавниковых лелея,
Позвоночных приумножая,
Икромечущих
В тихих заводях убаюкивая,
Молоками брызжущих,
В глубоких омутах приголубливая,
Новорожденных мальков
В теплых водах воспитывая,
Бока их окрашивая
В золотистый цвет,
Брюшко разукрашивая
В серебристый цвет,
В чешую одевая,
Быстротой наделяя,
От истоков реки до устья реки
Собрала я их несметные косяки.
А когда Лена начала перечислять своих дочерей, свои притоки, называя их почтительно госпожами, то поэт умел двумя-тремя строчками дать яркий портрет той или иной реки:
А еще была
Со звенящим течением,
С холодным дыханьем
Резвая
Тыра – госпожа;
А еще была
С каменными боками,
Со скалистыми берегами
Дикая
Хандыга – госпожа;
А еще была
С лесистыми горами,
С многочисленными лосями
Прекрасная
Тандыга – госпожа;
А еще была
С грузовыми пристанями,
С разными народностями
Наилучшая
Майыыда – госпожа;
…А еще была
С полосатыми бурундуками,
С кедровыми деревьями,
Заманивающая всех охотников
Таежная
Селичила – госпожа;
А еще была
С шелковистыми соболями,
Охотников с ума сводящая,
Пленительная
Учур – госпожа;
А еще была
С медленным течением,
С привольным воздухом,
С широкими поймами,
С многими жителями на берегах
Кормилица
Амгу – госпожа.
Слова, близкие по значению, но разно звучащие, или, напротив, слова, близкие по созвучию, но разные по значению, дробятся в поэзии Кулаковского, разветвляются, множатся, колышутся, как многие травы единого луга или многие струи единого, сильного потока светлой реки.
От доенья коров уставшая,
Выгребаньем навоза измученная,
Хождением по воду измотанная,
Верчением жерновов измочаленная,
Руки вилами измозолившая,
От скверной пищи обессилевшая,
Каши с заболонью нахлебавшаяся,
Перемерзшей простокваши наевшаяся…
Реалистические мазки этого художника точны и беспощадны. В «Песне старухи, которой исполнилось сто лет» после резвого детства якутки, после налитой молодости, после зрелого благополучия (читайте обо всем этом в поэме) рисуется следующая картина:
Космы мои седые взлохмачены,
Одежда моя грязна и растрепана,
Ресницы из красных век
Все повыпали,
Глаза среди красных век
Все повыплаканы.
Дырявые торбаса сползают,
Износившиеся штаны спадают,
Кожаные трусы обовшивели,
Груди отвисли и запаршивели.
Прячусь я в дальнем, темном углу,
Обитаю я почти что в хлеву,
У самых дверей в коровий хлев
Кашляю, соплю, жую свой хлеб.
С таким же реализмом, но уже другими красками рисует Кулаковский девушку-якутку из городской богатой семьи.
Из умывальника,
Привезенного из дальних стран,
Растепленной водой умылась.
Душистым розовым мылом
Руки свои помылила.
Французским зубным порошком
Зубки свои почистила.
Вышитым полотенцем
Старательно, тщательно вытерлась.
Перед заморским зеркалом
На мягком стуле уселась.
Пальчиками слегка дотрагиваясь,
Лицо свое разглядела.
Как мы уже говорили, Кулаковский марксистом и революционером-подпольщиком не был. Он не призывает якутку, перемазанную в навозе, к топору, чтобы она пришла и зарубила эту другую городскую якутку, которая:
Прямая, как тонкий волос,
Стройная, гибкая, ладная,
Вышла из спальной,
Словно солнце взошло.
Гостиную комнату осветила,
Столовую комнату обогрела,
Проходя мимо кухни,
И ее лучом озарила.
За стол присела,
Домашних всех осчастливила.
Драгоценного кофе не пригубила,
До фамильного чая не дотронулась,
Топленые сливки ей не понравились.
Крупчатую булочку не попробовала,
На сахар даже не поглядела,
Варенья вовсе не захотела.
Только конфетку одну надкусила.
Оказывается, у милой дитятки
Аппетит еще не проснулся.
Здоровьем близких не интересуясь,
Ни во что вникать не желая,
Ни в чем родителям не помогая,
О делах домашних не расспросила.
Снова в спальню удалилась,
Взяла недочитанную книгу,
Роман недочитанный развернула…
Негодования, сарказма и классовой ненависти мы здесь, конечно, не найдем, дело ограничивается иронией, легким, добродушным осуждением. Более того, в глубине души, быть может, даже поэт любуется девушкой и рад за ее благополучие. Все-таки – якутка и все-таки – читает роман. Точно так же, как с явным удовлетворением рисует Кулаковский и материальное благополучие деревенской женщины:
Тогда
Сделалась я степенной и важной,
С подобранным животом, но высокой грудью.
Тогда
Сделались у меня круглыми щеки.
Тогда
Сделались у меня широкими бедра.
Тогда
Поставила я коновязь около нашего дома,
И была коновязь вся медью украшена.
Тогда
Весело горел огонь у пас в очаге.
Тогда
Стал наш дом полной чашей,
Тогда
Сделалась я хозяйкой стад,
Мычащих и рогатых.
Тогда
Сделалась я хозяйкой табунов,
Скачущих и гривастых.
Тогда
Собирала я звериные сверкающие меха.
Тогда
Нарожала я отважных и сильных мужчин.
Тогда
Нарожала я прекрасных и нежных дочерей.
…Пешие у нас ночевали,
Ели и пили,
Конные нас не объезжали
И подолгу гостили.
Были мы как прорубь,
Что в глубоком озере прорубают,
Сколько ни черпай,
А вода в проруби не убывает.
Кулаковский бичует не сословия, не материальное благополучие (которому он на фоне общей якутской бедности, может быть, даже радуется), но пороки. «Богатый скупец», «Бахвальство пьяного богача», «Оборотень» («Слово о водке») – вот где мы в первую очередь найдем сатиру и сарказм, бичевание словом.
Ну что же, как будто Толстой не любовался Наташей Ростовой, а Пушкин Татьяной Лариной в то время, как Чернышевский звал Русь к топору. Как будто у Тургенева, Аксакова, Гончарова, Лескова, Мельникова-Печерского (у каждого почти русского дореволюционного писателя) мы не встретим страниц, изображающих не только материальное благополучие, но изобилие без немедленного призыва это изобилие сокрушить, уничтожить и развеять по ветру.
Даже у Некрасова, революционного демократа и «певца скорби народной», в тех местах, где над ним не властвовала специальная задача, мы находим подобные светлые мотивы.
***
Будут песни к нему хороводные
На заре из села долетать,
Будут нивы ему хлебородные
Безгреховные сны навевать.
***
Воробушков стая слетела
С снопов, над телегой взвилась,
И Дарыошка долго смотрела,
От солнца рукой заслонясь,
Как дети с отцом приближались
К дымящейся риге своей,
И ей из снопов улыбались
Румяные лица детей.
***
В ней ясно и крепко сознанье.
Что все их спасенье в труде,
И труд ей несет воздаянье:
Семейство не бьется в нужде,
Всегда у них теплая хата.
Хлеб выпечен, вкусен квасок,
Здоровы и сыты ребята,
На праздник есть лишний кусок.
***
Идет эта баба к обедне
Пред всею семьей впереди:
Сидит, как на стуле, двухлетний
Ребенок у ней на груди.
Рядком шестилетнего сына
Нарядная мамка ведет…
И по сердцу эта картина
Всем любящим русский народ!
Алексей Елисеевич Кулаковский – великий якутский народный поэт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51