Профессор Браун пытаясь сдержаться, хватался за затылок, который, видимо, уже ломило от смеха. Толстый студент падал на свою соседку, корчился в конвульсиях и сучил нога-ми. Соседка отталкивала его и сама верещала как ми-лицейский свисток. В середине зала кто-то свалился со стула. Один из охранников, не выдержал и тоже начал смеяться. Причем сразу бурно, хлопая себя по ляжкам и стукаясь затылком о стену. Зато другой был по-прежнему суров и неподвижен, как изваяние. Стоит ли говорить, чем было встречено мое ут-верждение, что настоящие сатирики вообще очень невеселые люди. Гоголь был меланхоликом. Очень мрачным человеком был Михаил Зощенко. - А вы? - Спросил меня с места профессор Браун. Я еще не успел ответить, а зал уже опять пока-тился со смеху. - Но я все-таки хочу рассказать вам о том, что представляет собой советское общество и какую роль в нем играет советский писатель. Я попытался объяснить им, что Советский Союз это тоталитарное государство, которым управляет одна единственная политическая партия. Там есть парламент, но в него избирают одного депутата из одного кандидата. Там есть десять тысяч членов Союза писателей, которые все до единого пользуются методом социалистического реализма, который предполагает правдивое исторически конкретное изображение жизни в ее революционном развитии. Советские писатели это, как сказал один из них, люди которым партия дала все права, кроме права писать плохо. Надеясь все-таки переломить настроение публики я перешел к совсем грустной теме и стал рассказывать о борьбе за права человека, репрессиях, но стоило мне произнести слова, КГБ, ГУЛаг, психбольница, они зали-вались дружным, иногда даже истерическим хохотом. Глянув на часы, я увидел, что время мое истекло, на тему приготовленной лекции мне не удалось сказать ни единого слова. Я совсем разозлился на публику и сам на себя и сказал: - Когда я ходил в детский сад, любому из моих ровесников достаточно было показать палец, чтобы вы-звать неудержимый хохот. Вы я вижу до сих пор из дет-ского возраста не вышли. И переждав очередную волну хохота, закончил свою речь такими словами: - Я хотел рассказать вам очень серьезные вещи, но вы все равно не поймете. Поэтому я заканчиваю, все, благо-дарю за внимание. Мне приходилось выступать много до и после. Иногда мои выступления встречались публикой одобри-тельно и смехом и аплодисментами, но такого хохота и таких оваций себе я в жизни не слышал. После лекции ко мне выстроилась длинная оче-редь желавших получить мой автограф. Подошла женщина в темных очках, видимо, пре-подаватель: - Вы выступали очень смешно. Я никогда в жизни так не смеялась. Тем более последний год, с тех пор как похоронила мужа. Подошел толстый студент: - Спасибо, вы имеете хорошего чувство юмора. Его соседка сказала, что собиралась написать диссертацию о советских юмористах, но теперь, пожа-луй, сменит тему и напишет только обо мне. - Мне нравится, что вы очень веселый человек, - сказала она, и я не стал с ней спорить. Охранник, который единственный в зале держался сурово, попросил автограф и пообещал: - Я расскажу о вашей лекции моей жене. Она бу-дет очень смеяться. Последним ко мне приблизился профессор Бра-ун. Промокая глаза бумажной салфеткой, он похлопал меня по плечу и сказал. Владимир, когда вам надоест писать, вы сможете выступать на сцене как Джонни Карсон. Даже смешнее, чем Джонни Карсон. Я уезжал домой, огорченный тем, что серьезные мысли, столь прилежно мной подготовленные, остались недонесенными до публики, принявшей меня за кого-то другого. Но потом подумал, что такого успеха у меня еще не было и это стоит принять во внимание. Выступая в другом американском университете, я специально стал говорить, что приехал с серьезной лекцией и надеюсь на серьезное внимание зала, рассчитывая как раз на нечто противоположное. Но зал принял мои слова за чистую монету и хотя по ходу дела я вставлял какие-то шутки, слушатели, кажется, ни разу не улыбнулись, лекция про-шла при полном молчании зала и закончилась вежливы-ми аплодисментами. Я попробовал посмешить публику еще раз, другой, третий и неудачно. Я вернулся к старо-му своему амплуа и, поднимаясь на трибуну, говорю только серьезно и только об очень серьезных вещах. И это бывает иногда довольно смешно.

1 2