Сейчас прилетят еще".
И вот, как я и говорил, прилетели другие. Я стою и смотрю. Смотрю все время. Смотрю наверх и объясняю роте, что делается. Они шли по три и по три. Один впереди, а два сзади. Прошли еще три, и я говорю роте: "Теперь о'кей. Теперь ол райт. Теперь нечего бояться". И очнулся через две недели.
- А когда это случилось?
- Уже месяц. Понимаете, каска мне налезла на лицо, когда меня засыпало, и там сохранился воздух, и, пока меня не откопали, я мог дышать. Но с этим воздухом был дым от взрыва, и я от этого долго болел. Теперь я 0'кей, только в ушах звенит. Как, вы говорите, называется то, что вы пьете?
- Джин с хинной. Индийская хинная. Тут, знаете, было до войны очень шикарное кафе, и это стоило пять песет, но тогда за семь песет давали доллар. Мы недавно обнаружили здесь эту хинную, а цену они не подняли. Остался только один ящик.
- Очень хороший напиток. Расскажите мне, как тут было, в Мадриде, до войны?
- Превосходно. Вроде как сейчас, только еды вдоволь. Подошел официант и наклонился над столом.
- А если я этого не сделаю? - сказал он.- Я же отвечаю.
- Если хотите, подите и позвоните по этому номеру. Запишите.- Он записал.- Спросите Пепе,- сказал я.
- Я против него ничего не имею,- сказал официант.- Но дело в Республике. Такой человек опасен для нашей Республики.
- А другие официанты его тоже узнали?
- Должно быть. Но никто ничего не сказал. Он старый клиент.
- Я тоже старый клиент.
- Так, может быть, он теперь тоже на нашей стороне?
- Нет,- сказал я.- Я знаю, что нет.
- Я никогда никого не выдавал.
- Это уж вы решайте сами. Может быть, о нем сообщит кто-нибудь из официантов.
- Нет. Знают его только старые служащие, а они не донесут.
- Дайте еще желтого джина и пива,- сказал я.- А хинной еще немного осталось в бутылке.
- О чем он говорит? - спросил Джон.- Я совсем мало понимаю.
- Здесь сейчас человек, которого мы оба знали в прежнее время. Он был замечательным стрелком по голубям, и я его встречал на состязаниях. Он фашист, и для него явиться сейчас сюда было очень глупо, чем бы это ни было вызвано. Но он всегда был очень храбр и очень глуп.
- Покажите мне его.
- Вон там, за столом с летчиками.
- А который из них?
- Самый загорелый, пилотка надвинута на глаз. Тот, который сейчас смеется.
- Он фашист?
- Да.
- С самого Фуентес-дель-Эбро не видел близко фашистов. А их тут много?
- Изредка попадаются.
- И они пьют то же, что и вы? - сказал Джон.- Мы пьем, а другие думают, мы фашисты. Что? Слушайте, были вы в Южной Америке, Западный берег, в Магальянесе?
- Нет.
- Вот где хорошо. Только слишком много восьме-ро-но-гов.
- Чего много?
- Восьмероногов.- Он произносил это по-своему.- Знаете, у них восемь ног.
- А,- сказал я.- Осьминог.
- Да. Осьминог,- повторил Джон.- Понимаете, я и водолаз. Там можно много заработать, но только слишком много восьмеро-ногов.
- А что, они вам досаждали?
- Я не знаю, как это? Первый раз я спускался в гавани Магальянес, и сразу восьмероног. И стоит на всех своих ногах, вот так.- Джон уперся пальцами в стол, приподнял локти и плечи и округлил глаза.- Стоял выше меня и смотрел прямо в глаза. Я дернул за веревку, чтобы подняли.
- А какого он был размера, Джон?
- Не могу сказать точно, потому что стекло в шлеме мешает Но голова у него была не меньше четырех футов. И он стоял на своих ногах, как на цы-пучках, и смотрел на меня вот так (он выпялился мне в лицо). Когда меня подняли и сняли шлем, я сказал, что больше не спущусь. Тогда старший говорит: "Что с тобой, Джон? Восьмероног, он больше испугался тебя, чем ты восьмеронога". Тогда я ему говорю: "Это невозможно!" Может, выпьем еще этого фашистского напитка?
- Идет,- сказал я.
Я следил за человеком у того стола. Его звали Луис Дельгадо. и в последний раз я видел его в 1933-м в Сан-Себастьяне на стрельбе по голубям. И помню, мы стояли с ним рядом на верхней трибуне и смотрели на финал розыгрыша большого приза. Мы с ним держали пари на сумму, превышавшую мои возможности, да, как мне казалось, превосходившую и его платежеспособность в том году. Когда он, спускаясь по лестнице, все-таки заплатил проигрыш, я подумал, до чего же он хорошо себя держит и все старается показать, что считает за честь проиграть мне пари. Я вспомнил, как мы тогда стояли в баре, потягивая мартини, у меня было удивительное чувство облегчения, как если бы я сухим выбрался из воды, и вместе с тем мне хотелось узнать, насколько тяжел для него проигрыш. Я всю неделю стрелял из рук вон плохо, а он превосходно, хотя выбирал почти недосягаемых голубей и все время держал пари на себя.
- Хотите реванш на счастье? - спросил он.
- Как вам угодно.
- Да, если вы не возражаете.
- А на сколько?
Он вытащил бумажник, заглянул в него и расхохотался.
- Собственно, для меня все равно,- сказал он.- Ну, скажем, на восемь тысяч песет. Тут, кажется, наберется.
Это по тогдашнему курсу равнялось почти тысяче долларов.
- Идет,- сказал я, и все чувство внутреннего покоя мигом исчезло и опять сменилось пустым холодком риска.- Кто начинает?
- Раскрывайте вы.
Мы потрясли тяжелые серебряные монеты по пяти песет в сложенных ладонях. Потом каждый оставил свою монету лежать на левой ладони, прикрывая ее правой.
- Что у вас? - спросил он.
Я открыл профиль Альфонса XIII в младенчестве
- Король,- сказал я.
- Берите все эти бумажонки и, сделайте одолжение, закажите еще выпить.- Он опорожнил свой бумажник.- Не купите ли у меня хорошую двустволку?
- Нет,- сказал я.- Но, послушайте, Луис, если вам нужны деньги...
Я протянул ему туго сложенную пачку толстых глянцевито-зеленых тысячных банкнот.
- Не дурите, Энрике,- сказал он.- Мы ведь поспорили, не так ли?
- Разумеется. Но мы достаточно знаем друг друга.
- Видимо, недостаточно.
- Ладно,- сказал я.- Ваше дело. А что будем пить?
- Как вы насчет джина с хинной? Очень славный напиток. Мы выпили джина с хинной, и хотя мне было ужасно неприятно, что я его обыграл, я все же был очень рад, что выиграл эти деньги; и джин с хинной казались мне вкусными как никогда. К чему лгать о таких вещах и притворяться, что не радуешься выигрышу, но этот Луис Дельгадо был классный игрок.
- Не думаю, чтобы игра по средствам могла доставлять людям удовольствие. Как по-вашему, Энрике?
Не знаю. Никогда не играл по средствам
Будет выдумывать. Ведь у вас куча денег.
Если бы,- сказал я. - Но их нет.
- О, у каждого могут быть деньги,- сказал он.- Стоит только что-нибудь продать, вот вам и деньги.
- Но мне и продавать нечего. В том-то и дело.
- Выдумаете тоже. Я еще не встречал такого американца" Вы все богачи.
По-своему он был прав. В те дни других американцев он не встретил бы ни в "Ритце", ни у Чикоте. А теперь, оказавшись у Чикоте, ън мог встретить таких американцев, каких раньше никогда не встречал, не считая меня, но я был исключением. И много бы я дал, чтобы не видеть его здесь.
Ну, а если уж он пошел на такое полнейшее идиотство, так пусть пеняет на себя. И все-таки, поглядывая на его столик и вспоминая прошлое, я жалел его, и мне было очень неприятно, что я дал официанту телефон отдела контрразведки Управления безопасности. Конечно, он узнал бы этот телефон, позвонив в справочное. Но я указал ему кратчайший путь для того, чтобы задержать Дельгадо, и сделал это в приступе объективной справедливости и невмешательства и нечистого желания поглядеть, как поведет себя человек в момент острого эмоционального конфликта,- словом, под влиянием того свойства, которое делает писателей такими привлекательными друзьями.
1 2 3
И вот, как я и говорил, прилетели другие. Я стою и смотрю. Смотрю все время. Смотрю наверх и объясняю роте, что делается. Они шли по три и по три. Один впереди, а два сзади. Прошли еще три, и я говорю роте: "Теперь о'кей. Теперь ол райт. Теперь нечего бояться". И очнулся через две недели.
- А когда это случилось?
- Уже месяц. Понимаете, каска мне налезла на лицо, когда меня засыпало, и там сохранился воздух, и, пока меня не откопали, я мог дышать. Но с этим воздухом был дым от взрыва, и я от этого долго болел. Теперь я 0'кей, только в ушах звенит. Как, вы говорите, называется то, что вы пьете?
- Джин с хинной. Индийская хинная. Тут, знаете, было до войны очень шикарное кафе, и это стоило пять песет, но тогда за семь песет давали доллар. Мы недавно обнаружили здесь эту хинную, а цену они не подняли. Остался только один ящик.
- Очень хороший напиток. Расскажите мне, как тут было, в Мадриде, до войны?
- Превосходно. Вроде как сейчас, только еды вдоволь. Подошел официант и наклонился над столом.
- А если я этого не сделаю? - сказал он.- Я же отвечаю.
- Если хотите, подите и позвоните по этому номеру. Запишите.- Он записал.- Спросите Пепе,- сказал я.
- Я против него ничего не имею,- сказал официант.- Но дело в Республике. Такой человек опасен для нашей Республики.
- А другие официанты его тоже узнали?
- Должно быть. Но никто ничего не сказал. Он старый клиент.
- Я тоже старый клиент.
- Так, может быть, он теперь тоже на нашей стороне?
- Нет,- сказал я.- Я знаю, что нет.
- Я никогда никого не выдавал.
- Это уж вы решайте сами. Может быть, о нем сообщит кто-нибудь из официантов.
- Нет. Знают его только старые служащие, а они не донесут.
- Дайте еще желтого джина и пива,- сказал я.- А хинной еще немного осталось в бутылке.
- О чем он говорит? - спросил Джон.- Я совсем мало понимаю.
- Здесь сейчас человек, которого мы оба знали в прежнее время. Он был замечательным стрелком по голубям, и я его встречал на состязаниях. Он фашист, и для него явиться сейчас сюда было очень глупо, чем бы это ни было вызвано. Но он всегда был очень храбр и очень глуп.
- Покажите мне его.
- Вон там, за столом с летчиками.
- А который из них?
- Самый загорелый, пилотка надвинута на глаз. Тот, который сейчас смеется.
- Он фашист?
- Да.
- С самого Фуентес-дель-Эбро не видел близко фашистов. А их тут много?
- Изредка попадаются.
- И они пьют то же, что и вы? - сказал Джон.- Мы пьем, а другие думают, мы фашисты. Что? Слушайте, были вы в Южной Америке, Западный берег, в Магальянесе?
- Нет.
- Вот где хорошо. Только слишком много восьме-ро-но-гов.
- Чего много?
- Восьмероногов.- Он произносил это по-своему.- Знаете, у них восемь ног.
- А,- сказал я.- Осьминог.
- Да. Осьминог,- повторил Джон.- Понимаете, я и водолаз. Там можно много заработать, но только слишком много восьмеро-ногов.
- А что, они вам досаждали?
- Я не знаю, как это? Первый раз я спускался в гавани Магальянес, и сразу восьмероног. И стоит на всех своих ногах, вот так.- Джон уперся пальцами в стол, приподнял локти и плечи и округлил глаза.- Стоял выше меня и смотрел прямо в глаза. Я дернул за веревку, чтобы подняли.
- А какого он был размера, Джон?
- Не могу сказать точно, потому что стекло в шлеме мешает Но голова у него была не меньше четырех футов. И он стоял на своих ногах, как на цы-пучках, и смотрел на меня вот так (он выпялился мне в лицо). Когда меня подняли и сняли шлем, я сказал, что больше не спущусь. Тогда старший говорит: "Что с тобой, Джон? Восьмероног, он больше испугался тебя, чем ты восьмеронога". Тогда я ему говорю: "Это невозможно!" Может, выпьем еще этого фашистского напитка?
- Идет,- сказал я.
Я следил за человеком у того стола. Его звали Луис Дельгадо. и в последний раз я видел его в 1933-м в Сан-Себастьяне на стрельбе по голубям. И помню, мы стояли с ним рядом на верхней трибуне и смотрели на финал розыгрыша большого приза. Мы с ним держали пари на сумму, превышавшую мои возможности, да, как мне казалось, превосходившую и его платежеспособность в том году. Когда он, спускаясь по лестнице, все-таки заплатил проигрыш, я подумал, до чего же он хорошо себя держит и все старается показать, что считает за честь проиграть мне пари. Я вспомнил, как мы тогда стояли в баре, потягивая мартини, у меня было удивительное чувство облегчения, как если бы я сухим выбрался из воды, и вместе с тем мне хотелось узнать, насколько тяжел для него проигрыш. Я всю неделю стрелял из рук вон плохо, а он превосходно, хотя выбирал почти недосягаемых голубей и все время держал пари на себя.
- Хотите реванш на счастье? - спросил он.
- Как вам угодно.
- Да, если вы не возражаете.
- А на сколько?
Он вытащил бумажник, заглянул в него и расхохотался.
- Собственно, для меня все равно,- сказал он.- Ну, скажем, на восемь тысяч песет. Тут, кажется, наберется.
Это по тогдашнему курсу равнялось почти тысяче долларов.
- Идет,- сказал я, и все чувство внутреннего покоя мигом исчезло и опять сменилось пустым холодком риска.- Кто начинает?
- Раскрывайте вы.
Мы потрясли тяжелые серебряные монеты по пяти песет в сложенных ладонях. Потом каждый оставил свою монету лежать на левой ладони, прикрывая ее правой.
- Что у вас? - спросил он.
Я открыл профиль Альфонса XIII в младенчестве
- Король,- сказал я.
- Берите все эти бумажонки и, сделайте одолжение, закажите еще выпить.- Он опорожнил свой бумажник.- Не купите ли у меня хорошую двустволку?
- Нет,- сказал я.- Но, послушайте, Луис, если вам нужны деньги...
Я протянул ему туго сложенную пачку толстых глянцевито-зеленых тысячных банкнот.
- Не дурите, Энрике,- сказал он.- Мы ведь поспорили, не так ли?
- Разумеется. Но мы достаточно знаем друг друга.
- Видимо, недостаточно.
- Ладно,- сказал я.- Ваше дело. А что будем пить?
- Как вы насчет джина с хинной? Очень славный напиток. Мы выпили джина с хинной, и хотя мне было ужасно неприятно, что я его обыграл, я все же был очень рад, что выиграл эти деньги; и джин с хинной казались мне вкусными как никогда. К чему лгать о таких вещах и притворяться, что не радуешься выигрышу, но этот Луис Дельгадо был классный игрок.
- Не думаю, чтобы игра по средствам могла доставлять людям удовольствие. Как по-вашему, Энрике?
Не знаю. Никогда не играл по средствам
Будет выдумывать. Ведь у вас куча денег.
Если бы,- сказал я. - Но их нет.
- О, у каждого могут быть деньги,- сказал он.- Стоит только что-нибудь продать, вот вам и деньги.
- Но мне и продавать нечего. В том-то и дело.
- Выдумаете тоже. Я еще не встречал такого американца" Вы все богачи.
По-своему он был прав. В те дни других американцев он не встретил бы ни в "Ритце", ни у Чикоте. А теперь, оказавшись у Чикоте, ън мог встретить таких американцев, каких раньше никогда не встречал, не считая меня, но я был исключением. И много бы я дал, чтобы не видеть его здесь.
Ну, а если уж он пошел на такое полнейшее идиотство, так пусть пеняет на себя. И все-таки, поглядывая на его столик и вспоминая прошлое, я жалел его, и мне было очень неприятно, что я дал официанту телефон отдела контрразведки Управления безопасности. Конечно, он узнал бы этот телефон, позвонив в справочное. Но я указал ему кратчайший путь для того, чтобы задержать Дельгадо, и сделал это в приступе объективной справедливости и невмешательства и нечистого желания поглядеть, как поведет себя человек в момент острого эмоционального конфликта,- словом, под влиянием того свойства, которое делает писателей такими привлекательными друзьями.
1 2 3