Если, ребята, не жить – все остальное полная «мура» и порнография. Карьера и прочее… Если это не цветочки для украшения жизни, тогда понятно, почему человек так боится своих хочу. Потому что хотеть – это и есть жить.
А человек хотеть боится, он, даже когда хочет, говорит: надо, так надо, вместо того чтобы сказать: хочу. Потому что как только сказал хочу, значит, ты – живой, а если живой – значит, в опасности: сейчас она, жизнь противная, меня начнет обламывать, учить, наказывать. Поэтому лучше нигде подпись свою не ставить. Везде написано Мы. Кто в этом виноват? Они. Где там Я? Есть Мы, и Они, и еще страшная штука – жизнь. Конечно, будешь искать забвения на дне бутылки, на дне шприца, на дне таблетки, в сетях, полных рыбы. Процесс ради процесса, вперед к забвению!
А так называемая любовь – это что? Забвение также, потому что, если жизни нет, это не любовь. Я вцепляюсь в тебя, чтобы всучить свою жизнь, ты вцепляешься в меня, чтобы всучить свою жизнь. Люди стучатся друг в друга, а потом думают: «Что же такое? Все уже прошло, сколько можно стучаться?! Хорошо, пойду о другое что-нибудь постучусь». Жить-то вместе не живут, потому что каждый с удовольствием займется чем угодно, только не своей жизнью.
Жить вместе интересно, а когда жизни нет – ничего не спасает. Стучатся, как вещь об вещь. Для того чтобы жить, надо открыться. А они стучатся, а потом: «Что же ты меня не понимаешь?» – «Нет, это ты меня не понимаешь!» Открыться – страшно и больно. Вдруг попадут – не успеешь закрыться.
А нужно пропустить насквозь. Без этого нельзя. Это очень больно. Думаете, я не знаю? Если хочешь ЖИТЬ, надо открываться. Надо через эту боль пройти. Если человек через боль открытости не прошел, он не сможет жить. Вот страх, который нужно победить, страх перед этой болью. Пусть предают и тут же продают, твое сокровенное на базар выставляют, все что угодно делают, но через это надо пройти.
Мой учитель говорил: нужно пять минут, чтобы научить человека закрываться (блокироваться), но для того, чтобы научиться открываться, порой нужна целая жизнь. Но если ты не открыт постоянно, а открываешься только в особых экстремальных случаях, специально, в виде исключения, тогда ничего не будет. А уж про духовность и речи нет.
Жизнь не идет, если ты закрыт. Она камушек, который летит сквозь воду. Вода отдельно, камушек отдельно. Откройтесь и постарайтесь выдержать эту боль. Постепенно можно этому научиться. Я помню первые три-четыре года постоянной открытости. Оставаясь наедине с собой, на стенки лез, по полу катался, чуть с ума не сошел. И сейчас, если делать медитацию на большом объеме, наваливается из пространства такая тоска, боль. Нужно пропускать ее через себя, приучая себя все это выдерживать, только бы не закрыться.
А после можно все. Когда человек научился быть открытым, тогда уже можно и о любви, и о духовности, и об управлении временем, и о сущности, и о резонансе – обо всем можно не просто говорить, но и делать это.
Поэтому, когда я говорю, что у меня нет учеников (я редко об этом говорю, чтобы не обидеть тех, кто думает, что они мои ученики), я имею в виду то, что не удается пока увидеть человека, который делает усилие, чтобы стать открытым. Не вижу… Я вижу людей, которые стараются как-то так… душевных, хороших, замечательных друзей, но только они не живут. Ну что же я буду ходить и тыкать пальцем: «Ты не живешь, ты не живешь, ты не живешь». Это их личное дело.
Если ты – хозяин…
Если ты хозяин своей собственной жизни, то ты ни от кого ничего не ждешь – ни конфектов, ни кнутов; ты делаешь свое дело – живешь. Надо тебе что-то – ты придумываешь, как это сделать. Надо будет – побудешь «бякой». Надо будет – «папе» улыбнешься, чтобы он задумался. Но жить больно, это точно. Иногда даже очень больно. Потому что устройство жизни, которое предлагается людям, очень недостойное. Ну, что же?! Остается утешать себя тем, что человеческому сознанию всего сорок тысяч лет.
Но живу-то я сегодня и сейчас. Знаете, есть такие группы людей, которые, пережив экстремальные ситуации, становятся социально неуправляемыми. Это часть ветеранов вьетнамской войны, часть наших «афганцев», часть чернобыльцев. Я даже об этом диссертацию написал. В чем же дело? У этих людей модель гарантированного будущего со знаком минус, то есть они внутри уверены, что впереди все будет плохо. Ими невозможно управлять. Они на пряник не реагируют, на кнут не реагируют. Но психологически абсолютно зависимы от таких же, как они. Тот же принцип: Мы – Они.
Я помню, в детстве читал об одном бегуне на длинные дистанции. У него после полиомиелита одна нога была короче другой. Но ему «повезло» – это была левая нога, она была обращена к внутренней стороне дорожки. Он стал чемпионом Олимпийских игр. Вот этот человек хотел! А известная спортсменка Вильма Рудольф, тоже переболевшая в детстве полиомиелитом! Она боролась не с соперниками, а с собой. Я читал о ней заметку уже после окончания ее спортивной карьеры. Она не сломалась, нашла себе работу, продолжала жить. Потому что она уже привыкла с собой дело иметь.
Вот и получается: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Как говорил Гурджиев, «пока машина не сломается, человек не задумается» о себе и о своем хозяйстве. Он под социальным давлением по инерции движется по какой-то траектории, говорит, что это его жизнь, а на самом деле не имеет к этому никакого отношения. В этом смысле мне очень нравится титул российских императоров. Титул начинается со слова Мы, честно так. И концовочка замечательная: «…и прочая, прочая, прочая»… Вот и каждый из нас – такой император. Там нет только одного слова – Я. Ну как же! Ведь это не принято в обществе. Но это и есть проблема общества!
Общество – это общество, а у меня одна жизнь, моя, сейчас, сегодня, и я хочу иметь смысл ЕЯ, а не списывать этот смысл на детей, на будущие поколения, на еще кого-нибудь или, например, на темное прошлое. Я хочу иметь свой собственный смысл своей собственной жизни. Если вы захотели этого, никто не может вам не дать. Возьмите. Попробуйте, а потом посмотрите, что получилось.
Опять-таки, жизнь взяли, а квалификации – нет, так учитесь, изучайте механизмы, хозяйство, учитесь ими управлять. Мало рыбку поймать – надо еще знать, что делать с уловом. Свалилась как-то на человека счастливая жизнь. «Не надо!» – закричал он в ужасе.
Я помню, когда первый раз меня спросили из зала: «А вы счастливый человек, Игорь Николаевич?» Я ответил: «Счастливый», – но как же тяжело было в этом признаваться! Это же так неприлично! Помню также, как я первый раз признался, что знаю все, что хотел знать, умею все, что хотел уметь, и достиг всего, чего хотел достичь. Народ был в ужасе: «Как вы теперь живете?» – «Вот теперь самое интересное и началось», – ответил я. И если вы меня спросите: «Куда же нам идти?» – я вам отвечу: «К себе, к себе, к себе!»
В газете «Пионерская правда» когда-то были напечатаны стихи одной девочки, которая сразу прославилась на всю страну. «Я Сталина не видела, но я его люблю!» – написала она. Так и мы: «любим» то, чего не видели, вместо того чтобы увидеть и знать.
Когда у меня случилось переживание уникальности как тотального одиночества, я просил у традиции разрешения уйти из жизни. Первый раз я получил такой, отеческий, ответ: «Ничего, потерпи, пройдешь через это, потом будет легче».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
А человек хотеть боится, он, даже когда хочет, говорит: надо, так надо, вместо того чтобы сказать: хочу. Потому что как только сказал хочу, значит, ты – живой, а если живой – значит, в опасности: сейчас она, жизнь противная, меня начнет обламывать, учить, наказывать. Поэтому лучше нигде подпись свою не ставить. Везде написано Мы. Кто в этом виноват? Они. Где там Я? Есть Мы, и Они, и еще страшная штука – жизнь. Конечно, будешь искать забвения на дне бутылки, на дне шприца, на дне таблетки, в сетях, полных рыбы. Процесс ради процесса, вперед к забвению!
А так называемая любовь – это что? Забвение также, потому что, если жизни нет, это не любовь. Я вцепляюсь в тебя, чтобы всучить свою жизнь, ты вцепляешься в меня, чтобы всучить свою жизнь. Люди стучатся друг в друга, а потом думают: «Что же такое? Все уже прошло, сколько можно стучаться?! Хорошо, пойду о другое что-нибудь постучусь». Жить-то вместе не живут, потому что каждый с удовольствием займется чем угодно, только не своей жизнью.
Жить вместе интересно, а когда жизни нет – ничего не спасает. Стучатся, как вещь об вещь. Для того чтобы жить, надо открыться. А они стучатся, а потом: «Что же ты меня не понимаешь?» – «Нет, это ты меня не понимаешь!» Открыться – страшно и больно. Вдруг попадут – не успеешь закрыться.
А нужно пропустить насквозь. Без этого нельзя. Это очень больно. Думаете, я не знаю? Если хочешь ЖИТЬ, надо открываться. Надо через эту боль пройти. Если человек через боль открытости не прошел, он не сможет жить. Вот страх, который нужно победить, страх перед этой болью. Пусть предают и тут же продают, твое сокровенное на базар выставляют, все что угодно делают, но через это надо пройти.
Мой учитель говорил: нужно пять минут, чтобы научить человека закрываться (блокироваться), но для того, чтобы научиться открываться, порой нужна целая жизнь. Но если ты не открыт постоянно, а открываешься только в особых экстремальных случаях, специально, в виде исключения, тогда ничего не будет. А уж про духовность и речи нет.
Жизнь не идет, если ты закрыт. Она камушек, который летит сквозь воду. Вода отдельно, камушек отдельно. Откройтесь и постарайтесь выдержать эту боль. Постепенно можно этому научиться. Я помню первые три-четыре года постоянной открытости. Оставаясь наедине с собой, на стенки лез, по полу катался, чуть с ума не сошел. И сейчас, если делать медитацию на большом объеме, наваливается из пространства такая тоска, боль. Нужно пропускать ее через себя, приучая себя все это выдерживать, только бы не закрыться.
А после можно все. Когда человек научился быть открытым, тогда уже можно и о любви, и о духовности, и об управлении временем, и о сущности, и о резонансе – обо всем можно не просто говорить, но и делать это.
Поэтому, когда я говорю, что у меня нет учеников (я редко об этом говорю, чтобы не обидеть тех, кто думает, что они мои ученики), я имею в виду то, что не удается пока увидеть человека, который делает усилие, чтобы стать открытым. Не вижу… Я вижу людей, которые стараются как-то так… душевных, хороших, замечательных друзей, но только они не живут. Ну что же я буду ходить и тыкать пальцем: «Ты не живешь, ты не живешь, ты не живешь». Это их личное дело.
Если ты – хозяин…
Если ты хозяин своей собственной жизни, то ты ни от кого ничего не ждешь – ни конфектов, ни кнутов; ты делаешь свое дело – живешь. Надо тебе что-то – ты придумываешь, как это сделать. Надо будет – побудешь «бякой». Надо будет – «папе» улыбнешься, чтобы он задумался. Но жить больно, это точно. Иногда даже очень больно. Потому что устройство жизни, которое предлагается людям, очень недостойное. Ну, что же?! Остается утешать себя тем, что человеческому сознанию всего сорок тысяч лет.
Но живу-то я сегодня и сейчас. Знаете, есть такие группы людей, которые, пережив экстремальные ситуации, становятся социально неуправляемыми. Это часть ветеранов вьетнамской войны, часть наших «афганцев», часть чернобыльцев. Я даже об этом диссертацию написал. В чем же дело? У этих людей модель гарантированного будущего со знаком минус, то есть они внутри уверены, что впереди все будет плохо. Ими невозможно управлять. Они на пряник не реагируют, на кнут не реагируют. Но психологически абсолютно зависимы от таких же, как они. Тот же принцип: Мы – Они.
Я помню, в детстве читал об одном бегуне на длинные дистанции. У него после полиомиелита одна нога была короче другой. Но ему «повезло» – это была левая нога, она была обращена к внутренней стороне дорожки. Он стал чемпионом Олимпийских игр. Вот этот человек хотел! А известная спортсменка Вильма Рудольф, тоже переболевшая в детстве полиомиелитом! Она боролась не с соперниками, а с собой. Я читал о ней заметку уже после окончания ее спортивной карьеры. Она не сломалась, нашла себе работу, продолжала жить. Потому что она уже привыкла с собой дело иметь.
Вот и получается: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Как говорил Гурджиев, «пока машина не сломается, человек не задумается» о себе и о своем хозяйстве. Он под социальным давлением по инерции движется по какой-то траектории, говорит, что это его жизнь, а на самом деле не имеет к этому никакого отношения. В этом смысле мне очень нравится титул российских императоров. Титул начинается со слова Мы, честно так. И концовочка замечательная: «…и прочая, прочая, прочая»… Вот и каждый из нас – такой император. Там нет только одного слова – Я. Ну как же! Ведь это не принято в обществе. Но это и есть проблема общества!
Общество – это общество, а у меня одна жизнь, моя, сейчас, сегодня, и я хочу иметь смысл ЕЯ, а не списывать этот смысл на детей, на будущие поколения, на еще кого-нибудь или, например, на темное прошлое. Я хочу иметь свой собственный смысл своей собственной жизни. Если вы захотели этого, никто не может вам не дать. Возьмите. Попробуйте, а потом посмотрите, что получилось.
Опять-таки, жизнь взяли, а квалификации – нет, так учитесь, изучайте механизмы, хозяйство, учитесь ими управлять. Мало рыбку поймать – надо еще знать, что делать с уловом. Свалилась как-то на человека счастливая жизнь. «Не надо!» – закричал он в ужасе.
Я помню, когда первый раз меня спросили из зала: «А вы счастливый человек, Игорь Николаевич?» Я ответил: «Счастливый», – но как же тяжело было в этом признаваться! Это же так неприлично! Помню также, как я первый раз признался, что знаю все, что хотел знать, умею все, что хотел уметь, и достиг всего, чего хотел достичь. Народ был в ужасе: «Как вы теперь живете?» – «Вот теперь самое интересное и началось», – ответил я. И если вы меня спросите: «Куда же нам идти?» – я вам отвечу: «К себе, к себе, к себе!»
В газете «Пионерская правда» когда-то были напечатаны стихи одной девочки, которая сразу прославилась на всю страну. «Я Сталина не видела, но я его люблю!» – написала она. Так и мы: «любим» то, чего не видели, вместо того чтобы увидеть и знать.
Когда у меня случилось переживание уникальности как тотального одиночества, я просил у традиции разрешения уйти из жизни. Первый раз я получил такой, отеческий, ответ: «Ничего, потерпи, пройдешь через это, потом будет легче».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49