не особо утруждая себя, они могли бы направлять наши дела и устанавливать мир, скромность, свободу и справедливость; раз и навсегда устранив все причины раздоров, могли бы довершить счастье рода человеческого. Пока что можно, не отступая от правды, сказать следующее: во всех государствах, где правит только человек, без божественной помощи, ничего не найти, кроме тяжелого труда и несчастья.
Все вышеизложенное может, по крайней мере, подсказать нам, как, при величайшем желании, следовать Сатурнову установлению; принимая любую помощь от нашей бессмертной сути, оставаясь ей строго послушными, мы должны строить и личную свою экономию, и общественную политику, руководствуясь ее диктатами. Распорядившись таким образом нашей бессмертной душой, мы должны установить закон и назвать его законом. Но если правление сосредоточено в руках одного человека, или немногих, или многих и если правитель или правители начнут предаваться неудержимой погоне за дичайшими удовольствиями или желаниями, неспособные сдержать никакую страсть, одержимые ненасытной дурной болезнью; если они будут пытаться править и в то же время будут попирать все законы, у несчастных людей не останется никаких средств уцелеть» (Plato, «de Leg.», lib. 4, d 713 – с 714, edit. Serrani).
Правда, Платон здесь говорит о самой высшей суверенной власти в государстве; но правда и то, что его наблюдение можно обобщить и применить ко всем более низким уровням власти; в самом деле, каждый подчиненный уровень непосредственно вытекает из более высокого, и, в равной степени защищенный тою же силой и освященный тем же авторитетом, он равно опасен для благоденствия субъекта.
Из всех видов власти нет, пожалуй, ни одного столь освященного и защищенного, как тот, который мы сейчас рассматриваем. Так многочисленны и так мощны санкции, предоставляемые ему еще и еще парламентским актом, что, раз установив таможенные законы о товарах, законодатели будто только о том и заботились, как укрепить руку и охранить личность чиновников, которых эти законы породили; а среди них многие так непохожи на Сатурновых избранников, что отнюдь не кажутся созданиями, превосходящими обычных людей, но, напротив, создается впечатление, что их старательно выискивали среди самых низменных и гнусных подонков человечества.
Нет ничего на свете столь полезного людям вообще, ни столь благотворного для отдельных обществ и индивидов, как торговля. Это – alma mater, щедрая грудь, которой вскормлен весь человеческий род. Правда, она, как и другие родители, не всегда равно благоволит ко всем своим детям; но хотя своим любимцам она дает много с избытком и с лихвой, лишь очень немногих она отказывается снабжать умеренно, а в самом необходимом не отказывает никому.
Любить такую благотворительницу было бы естественно для всех на свете; и странно было бы, если бы люди не пеклись о ее интересах и не оберегали бы ее от обмана и насилия некоторых ее бунтующих потомков, которые, устремив алчный взгляд на то, что превышает их долю, или на то, что они считали бы правильным получить, день за днем обдумывают, как насолить ей, и пытаются отнять у своих ближних те доли, которыми великая alma mater их наделила.
Наконец на борт явился наш начальник, и часов в шесть вечера мы подняли якорь и спустились в Нор, в высшей степени приятный кусок пути, так как вечер был чудесный, луна только что начала убывать, а ветер и отлив нам благоприятствовали.
Вторник, июля 2. Нынче утром мы опять поставили паруса при тех же преимуществах, какими воспользовались накануне вечером. За день мы обошли берег Эссекса и двинулись вдоль берега Кента, прошли приятный остров Тэнет, который остров, и остров Шеппи, который не остров, и часа в три, теперь уже при встречном ветре, бросили якорь в Даунсе, в двух милях от Дила. Моя жена, совсем измучившись с зубом, снова решила с ним расстаться, и мы послали в Дил за новым врачом, однако опять безуспешно: он тоже отказался удалить зуб, по тем же причинам, что и первый, однако так сильна была ее решимость, подкрепленная болью, что он был вынужден сделать попытку, которая закончилась скорее в подтверждение его суждений, чем почетно для операции: подвергнув бедную мою жену невыразимым мучениям, он был вынужден оставить ее зуб in statu quo; теперь ее ожидала сладостная перспектива долгой и непрерывной боли, которая могла продолжиться до самого конца путешествия без всякой надежды на облегчение.
С этими приятными ощущениями, от которых и мне перепало что следовало, природа, сморенная усталостью, часов в восемь вечера повелела ей отдохнуть; и это обстоятельство меня немного утешило бы, знай я, как употребить ту бодрость, которую оно пробудило; но, к несчастью, я остался в приятной готовности провести часок без собеседника, а его помощь мне всегда представлялась необходимой для этой приятности: моя дочь и ее компаньонка, сваленные с ног морской болезнью, улеглись спать, другими пассажирами были четырнадцатилетний школьник и неграмотный португальский монах, не понимавший ни одного языка, кроме своего родного, о котором я, в свою очередь, не имел ни малейшего понятия. Оставался только капитан, чей разговор мог бы меня развлечь, но, на мое горе, его познания ограничивались главным образом его профессией, и к тому же бедняга был так глух, что для того, чтобы он услышал мои слова, мне приходилось рисковать покоем моей жены, которая спала в одном ярде от меня (хотя и в другой комнате, называемой, кажется, кают-компанией и действительно вмещающей целую компанию: одно тело в длину каюты, если рост небольшой, и три тела в ширину). В такой ситуации необходимость и выбор слились воедино: мы с капитаном поставили перед собой миску пунша и скоро крепко над нею заснули, тем закончив этот интересный вечер.
Среда, июля 3. Ныне утром проснулся в четыре часа, дольше болезнь моя редко позволяла мне поспать. Я встал и имел удовольствие еще четыре часа любоваться тем, что посчитал бурным морем, до того как капитан продрал глаза, ибо он любил предаться утренней дремоте, которая шла под духовую музыку, куда более приятную для исполнения, чем для слушателей, особенно если эти последние, как я, сидят в первом ряду. В восемь часов капитан встал и послал на берег свою шлюпку. Я велел моему человеку ехать тоже, так как мои недуги были не из тех, что лишают нас аппетита. Капитан, правда, основательно запасся в дорогу солониной и еще добавил в Грейвзенде свежих продуктов, особенно бобов и гороха, которые пробыли на борту всего два дня и, возможно, были собраны еще на два дня раньше, но я подумал, что в Диле могу позаботиться о себе лучше, чем обещает судовой буфет. Вот я и послал за свежей провизией, чтобы по возможности отодвинуть тот черный день, когда придется умирать с голоду. Слуга привез почти все, о чем я просил, и теперь я решил, что неделю просуществую на собственном провианте. Поэтому я заказал себе отдельный обед, мне не хватало только повара, чтобы подготовить его к столу, и хорошего очага, у которого этим заняться. Но этого взять было негде. И не было никаких добавлений к моей жареной баранине, кроме удовольствия от общества капитана и других пассажиров, ибо жена моя весь день провела в каком-то забытьи, а остальные мои женщины, чья морская болезнь не улеглась от того, как корабль раскачивало на якоре, были более склонны опорожнить желудки, нежели наполнить их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Все вышеизложенное может, по крайней мере, подсказать нам, как, при величайшем желании, следовать Сатурнову установлению; принимая любую помощь от нашей бессмертной сути, оставаясь ей строго послушными, мы должны строить и личную свою экономию, и общественную политику, руководствуясь ее диктатами. Распорядившись таким образом нашей бессмертной душой, мы должны установить закон и назвать его законом. Но если правление сосредоточено в руках одного человека, или немногих, или многих и если правитель или правители начнут предаваться неудержимой погоне за дичайшими удовольствиями или желаниями, неспособные сдержать никакую страсть, одержимые ненасытной дурной болезнью; если они будут пытаться править и в то же время будут попирать все законы, у несчастных людей не останется никаких средств уцелеть» (Plato, «de Leg.», lib. 4, d 713 – с 714, edit. Serrani).
Правда, Платон здесь говорит о самой высшей суверенной власти в государстве; но правда и то, что его наблюдение можно обобщить и применить ко всем более низким уровням власти; в самом деле, каждый подчиненный уровень непосредственно вытекает из более высокого, и, в равной степени защищенный тою же силой и освященный тем же авторитетом, он равно опасен для благоденствия субъекта.
Из всех видов власти нет, пожалуй, ни одного столь освященного и защищенного, как тот, который мы сейчас рассматриваем. Так многочисленны и так мощны санкции, предоставляемые ему еще и еще парламентским актом, что, раз установив таможенные законы о товарах, законодатели будто только о том и заботились, как укрепить руку и охранить личность чиновников, которых эти законы породили; а среди них многие так непохожи на Сатурновых избранников, что отнюдь не кажутся созданиями, превосходящими обычных людей, но, напротив, создается впечатление, что их старательно выискивали среди самых низменных и гнусных подонков человечества.
Нет ничего на свете столь полезного людям вообще, ни столь благотворного для отдельных обществ и индивидов, как торговля. Это – alma mater, щедрая грудь, которой вскормлен весь человеческий род. Правда, она, как и другие родители, не всегда равно благоволит ко всем своим детям; но хотя своим любимцам она дает много с избытком и с лихвой, лишь очень немногих она отказывается снабжать умеренно, а в самом необходимом не отказывает никому.
Любить такую благотворительницу было бы естественно для всех на свете; и странно было бы, если бы люди не пеклись о ее интересах и не оберегали бы ее от обмана и насилия некоторых ее бунтующих потомков, которые, устремив алчный взгляд на то, что превышает их долю, или на то, что они считали бы правильным получить, день за днем обдумывают, как насолить ей, и пытаются отнять у своих ближних те доли, которыми великая alma mater их наделила.
Наконец на борт явился наш начальник, и часов в шесть вечера мы подняли якорь и спустились в Нор, в высшей степени приятный кусок пути, так как вечер был чудесный, луна только что начала убывать, а ветер и отлив нам благоприятствовали.
Вторник, июля 2. Нынче утром мы опять поставили паруса при тех же преимуществах, какими воспользовались накануне вечером. За день мы обошли берег Эссекса и двинулись вдоль берега Кента, прошли приятный остров Тэнет, который остров, и остров Шеппи, который не остров, и часа в три, теперь уже при встречном ветре, бросили якорь в Даунсе, в двух милях от Дила. Моя жена, совсем измучившись с зубом, снова решила с ним расстаться, и мы послали в Дил за новым врачом, однако опять безуспешно: он тоже отказался удалить зуб, по тем же причинам, что и первый, однако так сильна была ее решимость, подкрепленная болью, что он был вынужден сделать попытку, которая закончилась скорее в подтверждение его суждений, чем почетно для операции: подвергнув бедную мою жену невыразимым мучениям, он был вынужден оставить ее зуб in statu quo; теперь ее ожидала сладостная перспектива долгой и непрерывной боли, которая могла продолжиться до самого конца путешествия без всякой надежды на облегчение.
С этими приятными ощущениями, от которых и мне перепало что следовало, природа, сморенная усталостью, часов в восемь вечера повелела ей отдохнуть; и это обстоятельство меня немного утешило бы, знай я, как употребить ту бодрость, которую оно пробудило; но, к несчастью, я остался в приятной готовности провести часок без собеседника, а его помощь мне всегда представлялась необходимой для этой приятности: моя дочь и ее компаньонка, сваленные с ног морской болезнью, улеглись спать, другими пассажирами были четырнадцатилетний школьник и неграмотный португальский монах, не понимавший ни одного языка, кроме своего родного, о котором я, в свою очередь, не имел ни малейшего понятия. Оставался только капитан, чей разговор мог бы меня развлечь, но, на мое горе, его познания ограничивались главным образом его профессией, и к тому же бедняга был так глух, что для того, чтобы он услышал мои слова, мне приходилось рисковать покоем моей жены, которая спала в одном ярде от меня (хотя и в другой комнате, называемой, кажется, кают-компанией и действительно вмещающей целую компанию: одно тело в длину каюты, если рост небольшой, и три тела в ширину). В такой ситуации необходимость и выбор слились воедино: мы с капитаном поставили перед собой миску пунша и скоро крепко над нею заснули, тем закончив этот интересный вечер.
Среда, июля 3. Ныне утром проснулся в четыре часа, дольше болезнь моя редко позволяла мне поспать. Я встал и имел удовольствие еще четыре часа любоваться тем, что посчитал бурным морем, до того как капитан продрал глаза, ибо он любил предаться утренней дремоте, которая шла под духовую музыку, куда более приятную для исполнения, чем для слушателей, особенно если эти последние, как я, сидят в первом ряду. В восемь часов капитан встал и послал на берег свою шлюпку. Я велел моему человеку ехать тоже, так как мои недуги были не из тех, что лишают нас аппетита. Капитан, правда, основательно запасся в дорогу солониной и еще добавил в Грейвзенде свежих продуктов, особенно бобов и гороха, которые пробыли на борту всего два дня и, возможно, были собраны еще на два дня раньше, но я подумал, что в Диле могу позаботиться о себе лучше, чем обещает судовой буфет. Вот я и послал за свежей провизией, чтобы по возможности отодвинуть тот черный день, когда придется умирать с голоду. Слуга привез почти все, о чем я просил, и теперь я решил, что неделю просуществую на собственном провианте. Поэтому я заказал себе отдельный обед, мне не хватало только повара, чтобы подготовить его к столу, и хорошего очага, у которого этим заняться. Но этого взять было негде. И не было никаких добавлений к моей жареной баранине, кроме удовольствия от общества капитана и других пассажиров, ибо жена моя весь день провела в каком-то забытьи, а остальные мои женщины, чья морская болезнь не улеглась от того, как корабль раскачивало на якоре, были более склонны опорожнить желудки, нежели наполнить их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28