Километрах в двадцати отсюда два броневика и самоходка стоят в засаде.
Комдив отметил на карте данные Травкина; началась легкая суматоха; командиры полков и штабные тоже вынули карты, подполковник Галиев скинул с плеч на землю свою бурку, вдруг перестав зябнуть, а начальник политотдела пошел собирать политработников.
— Значит, ты думаешь, что оборона серьезная? — спросил наконец комдив, проведя последнюю черту синим карандашом на карте, развернутой по капоту «виллиса».
— Так точно.
— И самоходки ты сам видел?
— Так точно.
— А ты не сочиняешь трошки? — неожиданно заключил свои вопросы полковник, вскидывая на Травкина зеленовато-серые прищуренные глаза.
— Нет, не сочиняю, — ответил Травкин.
— Ты не обижайся, — примирительным тоном сказал комдив, — это я для верности спрашиваю, ибо знаю, козаче, что разведчики приврать любят.
— Я не вру, — повторил Травкин.
Где-то уже давали команду «в ружье», лес глухо зашумел. Это подымались подразделения.
Комдив, глядя на карту, приказывал:
— Полки идут походным порядком, как раньше. Авангардный полк высылает вперед усиленный батальон в качестве передового отряда. Полковая артиллерия следует с пехотой. На фланги выбрасываются разведчики и автоматчики. Достигнув высоты 108,1, передовой полк развертывается в боевой порядок. Его командный пункт — высота 108,1. Я — на западной опушке этого леса, возле дома лесника. Галиев, готовь боевое распоряжение. Доложи в корпус. — И вдруг сказал негромко: — Смотрите, товарищи начальники! Артполк отстал. Снарядов и патронов мало. Мы в невыгодном положении. Будем честно выполнять свой долг.
Офицеры быстро разошлись по своим делам, и у машины остались только комдив, Галиев и Травкин. Полковник Сербиченко оглядел Травкина и его взмыленную лошадь и, усмехнувшись, произнес:
— Добрый козак.
— У меня Аниканов ранен, — смутившись, поведал ни с того ни с сего полковнику Травкин.
Комдив ничего не ответил, отдал последние распоряжения Галиеву и уехал к полкам.
Вокруг Галиева забегали штабные офицеры. Он был неузнаваем. Повеселевший, шумливый, он вдруг стал похож на проказливого бакинского мальчишку, каким был лет тридцать назад. «Галиев немца чует», — говорили про него в такие минуты.
— Поезжай к своим людям! Следи за немцем и присылай нарочных! — крикнул он Травкину.
— Есть! — крикнул в ответ Травкин и снова вскочил на лошадь.
Сопровождавший его разведчик между тем сдал Аниканова санинструктору и, ведя в поводу лошадь без седока, присоединился к лейтенанту.
Травкин застал Бугоркова на прежнем месте в тревожном ожидании. Он спешился, рассеянно выпил предложенную Бугорковым водку и показал ему на карте месторасположение штаба дивизии.
— Значит, снова война начинается, — сказал Бугорков и посмотрел в серьезные глаза Травкина.
Разведчики пришпорили лошадей и пустились вскачь навстречу неизвестному.
А саперы тронулись в путь, тихо рассуждая о том, что вот снова начнутся бои и конца этим боям не видать. Не видать конца этим боям. Бугорков сказал:
— Ну, ребята, теперь вместо шалашстроя будет нам блиндажстрой.
Травкин вскоре присоединился к своим людям, ожидавшим его на лесистом холме, неподалеку от безымянной речки, за которой окопались немцы.
Марченко, наблюдавший немцев с верхушки дерева, слез и доложил лейтенанту:
— Эти немцы в броневиках и самоходка покрутились здесь полчаса, потом повернули и переехали речку, — к своим, значит, убрались. Речка мелкая, я видел. Вода доходила броневикам до середины.
Разведчики поползли к речке и залегли в кустах. Паренька с лошадьми Травкин отправил домой.
— Езжай все прямо по этой дороге. Лошадей возьмешь не всех, две останутся у меня еще на день, пришлю их завтра, а то донесения не на чем посылать.
Затем Травкин подполз к своим людям и стал наблюдать немецкую оборону. Траншея была вырыта недавно и еще не закончена. Перебегающим по ней немцам она едва доходила до плеч. Впереди траншеи — проволочное заграждение в два кола. Разведчиков отделяла от немцев неширокая речка, поросшая камышом. На бруствере траншеи во весь рост стоял человек и смотрел на восточный берег в бинокль.
— Сейчас отправлю его к гитлеровой маме, — шепнул Мамочкин.
— Не дури, — сказал Травкин.
Он смотрел на немецкую оборону, оценивая ее. Да, вот та неявственно различимая серая полоска земли — вторая траншея. Место для обороны немцы выбрали хорошее — западный берег гораздо выше восточного и густо порос лесом. Высота возле разбросанных домиков хутора — командная, на карте она обозначена цифрой 161,3. Немцев в траншее много. На восточной окраине хутора стоит самоходная пушка.
Травкин вдруг вспомнил об Аниканове, но вспомнил как-то вскользь, неопределенно. Так вспоминают сошедшего ночью с поезда пассажира, недолго побывшего среди остальных и сгинувшего неизвестно куда.
Мамочкин прошептал:
— Глядите, товарищ лейтенант. Фрицы выходят на экскурсию.
Человек тридцать немцев вышли из леса и двинулись к реке. Здесь они рассредоточились и, с опаской вглядываясь в противоположный берег, вошли в мутную воду.
Травкин сказал лучшему стрелку взвода — Марченко:
— Пугни-ка их.
Последовала длинная очередь из автомата, фонтанчики подскакивали от пулевых ударов. Немцы выскочили из реки обратно на свой берег и, суетливо оглядываясь и гогоча, как гуси, залегли. В траншее заволновались, забегали, раздалась гортанная команда, засвистели пули. Самоходная пушка, стоявшая на окраине хутора, вдруг затряслась, заверещала и выпустила один за другим три снаряда. Через секунду ударили немецкие орудия. Их было не меньше десятка, и они в течение трех-четырех минут били по бугру. Снаряды яростно взрывали землю, оглушая странным воплем молчаливые леса.
Гул артиллерийского налета услышал передовой отряд дивизии — усиленный батальон. Люди остановились. Командир батальона капитан Муштаков и командир батареи капитан Гуревич замерли на своих лошадях. Муштаков сказал:
— Вот что значит отвык… Больше месяца не слышал этой музыки.
Взрывы следовали равномерно, один за другим.
Постояв с минуту, усиленный батальон двинулся дальше. На повороте солдаты увидели паренька в овчинном тулупчике, с лошадьми. Он сидел, сгорбившись, верхом на лошади и, вытянув шею, прислушивался к мощному гулу орудий.
Командир батальона, поравнявшись с ним, спросил:
— Ты что тут делаешь?
— Поспишайте, — испуганным шепотом сказал паренек. — Там на ричци немцив багато-багато, а разведчикив двенадцать чоловик…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
То, что на военном языке называется переходом к обороне, происходит так.
Части развертываются и пытаются с ходу прорвать фронт противника. Но люди измотаны непрерывным наступлением, артиллерии и боеприпасов мало. Попытка атаковать не имеет успеха. Пехота остается лежать на мокрой земле под неприятельским огнем и весенним дождем вперемежку со снегом. Телефонисты слушают яростные приказания и ругань старших командиров: «Прорвать! Поднять пехоту и опрокинуть фрицев!» После второй неудачной атаки поступает приказ: «Окопаться».
Война превращается в огромную землеройку. Земляные работы ведутся по ночам, освещаемые разноцветными немецкими ракетами и пожаром зажженных немецкой артиллерией ближних деревень. В земле растет запутанный лабиринт звериных нор и норок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Комдив отметил на карте данные Травкина; началась легкая суматоха; командиры полков и штабные тоже вынули карты, подполковник Галиев скинул с плеч на землю свою бурку, вдруг перестав зябнуть, а начальник политотдела пошел собирать политработников.
— Значит, ты думаешь, что оборона серьезная? — спросил наконец комдив, проведя последнюю черту синим карандашом на карте, развернутой по капоту «виллиса».
— Так точно.
— И самоходки ты сам видел?
— Так точно.
— А ты не сочиняешь трошки? — неожиданно заключил свои вопросы полковник, вскидывая на Травкина зеленовато-серые прищуренные глаза.
— Нет, не сочиняю, — ответил Травкин.
— Ты не обижайся, — примирительным тоном сказал комдив, — это я для верности спрашиваю, ибо знаю, козаче, что разведчики приврать любят.
— Я не вру, — повторил Травкин.
Где-то уже давали команду «в ружье», лес глухо зашумел. Это подымались подразделения.
Комдив, глядя на карту, приказывал:
— Полки идут походным порядком, как раньше. Авангардный полк высылает вперед усиленный батальон в качестве передового отряда. Полковая артиллерия следует с пехотой. На фланги выбрасываются разведчики и автоматчики. Достигнув высоты 108,1, передовой полк развертывается в боевой порядок. Его командный пункт — высота 108,1. Я — на западной опушке этого леса, возле дома лесника. Галиев, готовь боевое распоряжение. Доложи в корпус. — И вдруг сказал негромко: — Смотрите, товарищи начальники! Артполк отстал. Снарядов и патронов мало. Мы в невыгодном положении. Будем честно выполнять свой долг.
Офицеры быстро разошлись по своим делам, и у машины остались только комдив, Галиев и Травкин. Полковник Сербиченко оглядел Травкина и его взмыленную лошадь и, усмехнувшись, произнес:
— Добрый козак.
— У меня Аниканов ранен, — смутившись, поведал ни с того ни с сего полковнику Травкин.
Комдив ничего не ответил, отдал последние распоряжения Галиеву и уехал к полкам.
Вокруг Галиева забегали штабные офицеры. Он был неузнаваем. Повеселевший, шумливый, он вдруг стал похож на проказливого бакинского мальчишку, каким был лет тридцать назад. «Галиев немца чует», — говорили про него в такие минуты.
— Поезжай к своим людям! Следи за немцем и присылай нарочных! — крикнул он Травкину.
— Есть! — крикнул в ответ Травкин и снова вскочил на лошадь.
Сопровождавший его разведчик между тем сдал Аниканова санинструктору и, ведя в поводу лошадь без седока, присоединился к лейтенанту.
Травкин застал Бугоркова на прежнем месте в тревожном ожидании. Он спешился, рассеянно выпил предложенную Бугорковым водку и показал ему на карте месторасположение штаба дивизии.
— Значит, снова война начинается, — сказал Бугорков и посмотрел в серьезные глаза Травкина.
Разведчики пришпорили лошадей и пустились вскачь навстречу неизвестному.
А саперы тронулись в путь, тихо рассуждая о том, что вот снова начнутся бои и конца этим боям не видать. Не видать конца этим боям. Бугорков сказал:
— Ну, ребята, теперь вместо шалашстроя будет нам блиндажстрой.
Травкин вскоре присоединился к своим людям, ожидавшим его на лесистом холме, неподалеку от безымянной речки, за которой окопались немцы.
Марченко, наблюдавший немцев с верхушки дерева, слез и доложил лейтенанту:
— Эти немцы в броневиках и самоходка покрутились здесь полчаса, потом повернули и переехали речку, — к своим, значит, убрались. Речка мелкая, я видел. Вода доходила броневикам до середины.
Разведчики поползли к речке и залегли в кустах. Паренька с лошадьми Травкин отправил домой.
— Езжай все прямо по этой дороге. Лошадей возьмешь не всех, две останутся у меня еще на день, пришлю их завтра, а то донесения не на чем посылать.
Затем Травкин подполз к своим людям и стал наблюдать немецкую оборону. Траншея была вырыта недавно и еще не закончена. Перебегающим по ней немцам она едва доходила до плеч. Впереди траншеи — проволочное заграждение в два кола. Разведчиков отделяла от немцев неширокая речка, поросшая камышом. На бруствере траншеи во весь рост стоял человек и смотрел на восточный берег в бинокль.
— Сейчас отправлю его к гитлеровой маме, — шепнул Мамочкин.
— Не дури, — сказал Травкин.
Он смотрел на немецкую оборону, оценивая ее. Да, вот та неявственно различимая серая полоска земли — вторая траншея. Место для обороны немцы выбрали хорошее — западный берег гораздо выше восточного и густо порос лесом. Высота возле разбросанных домиков хутора — командная, на карте она обозначена цифрой 161,3. Немцев в траншее много. На восточной окраине хутора стоит самоходная пушка.
Травкин вдруг вспомнил об Аниканове, но вспомнил как-то вскользь, неопределенно. Так вспоминают сошедшего ночью с поезда пассажира, недолго побывшего среди остальных и сгинувшего неизвестно куда.
Мамочкин прошептал:
— Глядите, товарищ лейтенант. Фрицы выходят на экскурсию.
Человек тридцать немцев вышли из леса и двинулись к реке. Здесь они рассредоточились и, с опаской вглядываясь в противоположный берег, вошли в мутную воду.
Травкин сказал лучшему стрелку взвода — Марченко:
— Пугни-ка их.
Последовала длинная очередь из автомата, фонтанчики подскакивали от пулевых ударов. Немцы выскочили из реки обратно на свой берег и, суетливо оглядываясь и гогоча, как гуси, залегли. В траншее заволновались, забегали, раздалась гортанная команда, засвистели пули. Самоходная пушка, стоявшая на окраине хутора, вдруг затряслась, заверещала и выпустила один за другим три снаряда. Через секунду ударили немецкие орудия. Их было не меньше десятка, и они в течение трех-четырех минут били по бугру. Снаряды яростно взрывали землю, оглушая странным воплем молчаливые леса.
Гул артиллерийского налета услышал передовой отряд дивизии — усиленный батальон. Люди остановились. Командир батальона капитан Муштаков и командир батареи капитан Гуревич замерли на своих лошадях. Муштаков сказал:
— Вот что значит отвык… Больше месяца не слышал этой музыки.
Взрывы следовали равномерно, один за другим.
Постояв с минуту, усиленный батальон двинулся дальше. На повороте солдаты увидели паренька в овчинном тулупчике, с лошадьми. Он сидел, сгорбившись, верхом на лошади и, вытянув шею, прислушивался к мощному гулу орудий.
Командир батальона, поравнявшись с ним, спросил:
— Ты что тут делаешь?
— Поспишайте, — испуганным шепотом сказал паренек. — Там на ричци немцив багато-багато, а разведчикив двенадцать чоловик…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
То, что на военном языке называется переходом к обороне, происходит так.
Части развертываются и пытаются с ходу прорвать фронт противника. Но люди измотаны непрерывным наступлением, артиллерии и боеприпасов мало. Попытка атаковать не имеет успеха. Пехота остается лежать на мокрой земле под неприятельским огнем и весенним дождем вперемежку со снегом. Телефонисты слушают яростные приказания и ругань старших командиров: «Прорвать! Поднять пехоту и опрокинуть фрицев!» После второй неудачной атаки поступает приказ: «Окопаться».
Война превращается в огромную землеройку. Земляные работы ведутся по ночам, освещаемые разноцветными немецкими ракетами и пожаром зажженных немецкой артиллерией ближних деревень. В земле растет запутанный лабиринт звериных нор и норок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21