..
Кирнувши за наличные «Столичной»,
Никита в сквере кормит голубей.
И к парторганизации первичной
зятек его приписан Аджубей...
1966
КУБИНСКАЯ РАЗЛУКА
Эрнесто Че Гевара
Гавану покидал,
поскольку легкой жизни
он сроду не видал.
«Прощай, родная Куба,
прощай, мой вождь Фидель,
прощай, мой министерский,
мой кожаный портфель!»
«Хоть курочку в дорогу
возьми!» — кричат друзья.
Сказал Гевара строго:
«Мне курочку нельзя.
Мне курочку не надо,
я в нищую суму
кусочек рафинада
кубинского возьму.
Возьму его с собою,
до гроба пронесу,
а если будет горько,
возьму и пососу».
Разлука ты, разлука,
чужая сторона.
Марксистская наука
теперь ему жена.
Старшой сынок — Гизенга,
а младший — Хо Ши Мин,
а деверь — каждый честный
китайский гражданин.
Как призрак по Европе,
Че Африкой прошел,
нигде покоя сердцу
бедняга не нашел.
Хотел свалить Сукарну,
но вылетел в трубу,
зато в бурлящем Конго
свалил Касавубу.
Тираны, трепещите!
Мужайтеся, рабы!
Придет вам избавленье
от классовой борьбы.
Удачного момента
Че ждет в одной стране
и платит алименты
покинутой жене.
1964
МЕДВЕЖЬЕ ТАНГО
Грише Сундареву
Есть зоопарк чудесный
в районе Красной Пресни.
Там смотрят на животных москвичи.
Туда-то на свиданье
с холостяком Ань-Анем
направилась из Лондона Чи-Чи.
Мечтая в реактивном самолете
о штуке посильней, чем «Фауст» Гете.
Она сошла по трапу,
помахивая лапой.
Юпитеры нацелились — бабах!
Глазенки осовелые,
штанишки снежно-белые,
бамбуковая веточка в зубах.
А между тем китайское посольство
за девушкой следило с беспокойством.
Снуют администраторы
и кинооператоры
и сыплют им в шампанское цветы.
Ань-Ань, медведь китайский,
с улыбкою шанхайской
дал интервью: Чи-Чи — предел мечты.
Но между тем китайское посольство
за парочкой следило с беспокойством.
Оно Чи-Чи вручило
доносы крокодила
и докладную
от гиппопотама:
Ань-Ань с желаньем низким,
а также ревизионистским
живет со львом из Южного Вьетнама.
Чи-Чи-Чи-Чи, ты будешь вечно юной.
Чи-Чи-Чи-Чи, читай Мао Цзэдуна.
Вот эта штука в красном переплете
во много раз сильней, чем «Фауст» Гете.
Дэн Сяопин Ань-Аню
готовит указанье
«О половых задачах в зоопарке».
Ответственность и нервы...
Использовать резервы...
И никаких приписок по запарке.
И принял Ань решенье боевое —
с Чи совершить сношенье половое.
Уж он на нее наскакивал
и нежно укалякивал,
наобещал и кофе, и какао.
Но лондонская леди
рычала на медведя
и нежно к сердцу прижимала Мао.
Целуя штуку в красном переплете,
которая сильней, чем «Фауст» Гете.
Ань-Ань ревел и плакал,
от страсти пол царапал
и перебил две лапы хунвейбинке.
А за стеной соседи,
дебелые медведи,
любовь крутили на казенной льдинке.
Китайское посольство
следило с беспокойством,
как увозили в Лондон хунвейбинку.
Она взошла по трапу,
хромая на две лапы.
Юпитеры нацелились — бабах...
Глазенки осовелые,
штанишки снежно-белые,
бамбуковая веточка в зубах...
Ань-Ань по страшной пьянке
пробрался к обезьянке
и приставал к дежурной тете Зине...
Друзья, за это блядство,
а также ренегатство
ответ несет правительство в Пекине.
1967
БЕЛЫЕ ЧАЙНИЧКИ
Андрею Битову
Раз я в Питере с другом хорошим кирнул,
он потом на Литейный проспект завернул,
и все рассказывает мне, все рассказывает,
и показывает, и показывает.
Нет белых чайников в Москве эмалированных,
а Товстоногов — самый левый режиссер.
Вода из кранов лучше вашей газированной,
а ГУМ — он что? Он не Гостиный Двор.
Вы там «Аврору» лишь на карточках видали,
а Невский — это не Охотный Ряд.
Дурак, страдал бы ты весь век при капитале,
когда б не питерский стальной пролетарьят.
А я иду молчу и возражать не пробую,
черт знает что в моей творится голове,
поет и пляшет в ней «Московская особая»,
и нет в душе тоски по матушке-Москве.
Я еще в пирожковой с кирюхой кирнул,
он потом на Дворцовую плошадь свернул,
и все рассказывает мне, все рассказывает,
и показывает, и показывает.
У вас в Москве эмалированных нет чайничков,
таких, как в Эрмитаже, нет картин.
И вообще, полным-полно начальничков,
а у нас товарищ Толстиков один.
Давай заделаем грамм триста сервелата!
Смотри, дурак, на знаменитые мосты.
На всех московских ваших мясокомбинатах
такой не делают копченой колбасы.
А я иду молчу и возражать не пробую,
черт знает что в моей творится голове,
поет и пляшет в ней «Московская особая»,
и нет в душе тоски по матушке-Москве.
Я и в рюмочной рюмку с кирюхой кирнул,
он потом на какой-то проспект завернул,
и все рассказывает мне, все рассказывает,
и показывает, и показывает.
Нет белых чайничков в Москве эмалированных,
а ночью белою у нас светло, как днем.
По этой лестнице старушку обворовывать
всходил Раскольников с огромным топором.
Лубянок ваших и Бутырок нам не надо.
Таких, как в «Норде», взбитых сливок ты не ел.
А за решеткой чудной Летнего, блядь, сада
я б все пятнадцать суток отсидел.
А я иду молчу и возражать не пробую,
черт знает что в моей творится голове,
поет и пляшет в ней «Московская особая»,
и нет в душе тоски по матушке-Москве.
Мотоцикл патрульный подъехал к нам вдруг,
я свалился в коляску, а рядом — мой друг...
«В отделение!» А он все рассказывает,
и показывает, и показывает.
Нет белых чайничков в Москве эмалированных,
а Товстоногов самый... отпустите, псы!
По этой лестнице старушку обштрафовывать...
Такой не делают копченой колбасы...
1966
ПЕСЕНКА СВОБОДЫ
Птицы не летали там, где мы шагали,
где этапом проходили мы.
Бывало, замерзали и недоедали
от Москвы до самой Колымы.
Много или мало, но душа устала
от разводов нудных по утрам,
от большой работы до седьмого пота,
от тяжелых дум по вечерам.
Мы песню заводили, но глаза грустили,
и украдкой плакала струна.
Так выпьем за сидевших, все перетерпевших
эту чарку горькую до дна.
Проходили годы. Да здравствует свобода!
Птицей на все стороны лети!
Сам оперативник, нежности противник,
мне желал счастливого пути.
Снова надо мною небо голубое,
снова вольным солнцем озарен,
и смотрю сквозь слезы на белую березу,
и в поля российские влюблен.
Прощай, жилая зона, этапные вагоны,
бригадиры и прозрачный суп!
От тоски по женщине будет сумасшедшим
поцелуй моих голодных губ.
Так выпьем за свободу, за теплую погоду,
за костер, за птюху — во-вторых,
за повара блатного, за мужика простого
и за наших верных часовых.
Выпьем за лепилу и за нарядилу,
за начальничка и за кандей,
за минуту счастья, данную в спецчасти,
и за всех мечтающих о ней.
Наливай по новой мне вина хмельного,
я отвечу тем, кто упрекнет:
— С наше посидите, с наше погрустите,
с наше потерпите хоть бы год.
1953
ПЕСНЯ МОЛОТОВА
(совместно с Г. Плисецким)
Антипартийный был я человек,
я презирал ревизиониста Тито,
а Тито оказался лучше всех,
с ним на лосей охотился Никита.
Сильны мы были, как не знаю кто,
ходил я в габардиновом костюме,
а Сталин — в коверкотовом пальто,
которое достал напротив, в ГУМе.
1 2 3 4
Кирнувши за наличные «Столичной»,
Никита в сквере кормит голубей.
И к парторганизации первичной
зятек его приписан Аджубей...
1966
КУБИНСКАЯ РАЗЛУКА
Эрнесто Че Гевара
Гавану покидал,
поскольку легкой жизни
он сроду не видал.
«Прощай, родная Куба,
прощай, мой вождь Фидель,
прощай, мой министерский,
мой кожаный портфель!»
«Хоть курочку в дорогу
возьми!» — кричат друзья.
Сказал Гевара строго:
«Мне курочку нельзя.
Мне курочку не надо,
я в нищую суму
кусочек рафинада
кубинского возьму.
Возьму его с собою,
до гроба пронесу,
а если будет горько,
возьму и пососу».
Разлука ты, разлука,
чужая сторона.
Марксистская наука
теперь ему жена.
Старшой сынок — Гизенга,
а младший — Хо Ши Мин,
а деверь — каждый честный
китайский гражданин.
Как призрак по Европе,
Че Африкой прошел,
нигде покоя сердцу
бедняга не нашел.
Хотел свалить Сукарну,
но вылетел в трубу,
зато в бурлящем Конго
свалил Касавубу.
Тираны, трепещите!
Мужайтеся, рабы!
Придет вам избавленье
от классовой борьбы.
Удачного момента
Че ждет в одной стране
и платит алименты
покинутой жене.
1964
МЕДВЕЖЬЕ ТАНГО
Грише Сундареву
Есть зоопарк чудесный
в районе Красной Пресни.
Там смотрят на животных москвичи.
Туда-то на свиданье
с холостяком Ань-Анем
направилась из Лондона Чи-Чи.
Мечтая в реактивном самолете
о штуке посильней, чем «Фауст» Гете.
Она сошла по трапу,
помахивая лапой.
Юпитеры нацелились — бабах!
Глазенки осовелые,
штанишки снежно-белые,
бамбуковая веточка в зубах.
А между тем китайское посольство
за девушкой следило с беспокойством.
Снуют администраторы
и кинооператоры
и сыплют им в шампанское цветы.
Ань-Ань, медведь китайский,
с улыбкою шанхайской
дал интервью: Чи-Чи — предел мечты.
Но между тем китайское посольство
за парочкой следило с беспокойством.
Оно Чи-Чи вручило
доносы крокодила
и докладную
от гиппопотама:
Ань-Ань с желаньем низким,
а также ревизионистским
живет со львом из Южного Вьетнама.
Чи-Чи-Чи-Чи, ты будешь вечно юной.
Чи-Чи-Чи-Чи, читай Мао Цзэдуна.
Вот эта штука в красном переплете
во много раз сильней, чем «Фауст» Гете.
Дэн Сяопин Ань-Аню
готовит указанье
«О половых задачах в зоопарке».
Ответственность и нервы...
Использовать резервы...
И никаких приписок по запарке.
И принял Ань решенье боевое —
с Чи совершить сношенье половое.
Уж он на нее наскакивал
и нежно укалякивал,
наобещал и кофе, и какао.
Но лондонская леди
рычала на медведя
и нежно к сердцу прижимала Мао.
Целуя штуку в красном переплете,
которая сильней, чем «Фауст» Гете.
Ань-Ань ревел и плакал,
от страсти пол царапал
и перебил две лапы хунвейбинке.
А за стеной соседи,
дебелые медведи,
любовь крутили на казенной льдинке.
Китайское посольство
следило с беспокойством,
как увозили в Лондон хунвейбинку.
Она взошла по трапу,
хромая на две лапы.
Юпитеры нацелились — бабах...
Глазенки осовелые,
штанишки снежно-белые,
бамбуковая веточка в зубах...
Ань-Ань по страшной пьянке
пробрался к обезьянке
и приставал к дежурной тете Зине...
Друзья, за это блядство,
а также ренегатство
ответ несет правительство в Пекине.
1967
БЕЛЫЕ ЧАЙНИЧКИ
Андрею Битову
Раз я в Питере с другом хорошим кирнул,
он потом на Литейный проспект завернул,
и все рассказывает мне, все рассказывает,
и показывает, и показывает.
Нет белых чайников в Москве эмалированных,
а Товстоногов — самый левый режиссер.
Вода из кранов лучше вашей газированной,
а ГУМ — он что? Он не Гостиный Двор.
Вы там «Аврору» лишь на карточках видали,
а Невский — это не Охотный Ряд.
Дурак, страдал бы ты весь век при капитале,
когда б не питерский стальной пролетарьят.
А я иду молчу и возражать не пробую,
черт знает что в моей творится голове,
поет и пляшет в ней «Московская особая»,
и нет в душе тоски по матушке-Москве.
Я еще в пирожковой с кирюхой кирнул,
он потом на Дворцовую плошадь свернул,
и все рассказывает мне, все рассказывает,
и показывает, и показывает.
У вас в Москве эмалированных нет чайничков,
таких, как в Эрмитаже, нет картин.
И вообще, полным-полно начальничков,
а у нас товарищ Толстиков один.
Давай заделаем грамм триста сервелата!
Смотри, дурак, на знаменитые мосты.
На всех московских ваших мясокомбинатах
такой не делают копченой колбасы.
А я иду молчу и возражать не пробую,
черт знает что в моей творится голове,
поет и пляшет в ней «Московская особая»,
и нет в душе тоски по матушке-Москве.
Я и в рюмочной рюмку с кирюхой кирнул,
он потом на какой-то проспект завернул,
и все рассказывает мне, все рассказывает,
и показывает, и показывает.
Нет белых чайничков в Москве эмалированных,
а ночью белою у нас светло, как днем.
По этой лестнице старушку обворовывать
всходил Раскольников с огромным топором.
Лубянок ваших и Бутырок нам не надо.
Таких, как в «Норде», взбитых сливок ты не ел.
А за решеткой чудной Летнего, блядь, сада
я б все пятнадцать суток отсидел.
А я иду молчу и возражать не пробую,
черт знает что в моей творится голове,
поет и пляшет в ней «Московская особая»,
и нет в душе тоски по матушке-Москве.
Мотоцикл патрульный подъехал к нам вдруг,
я свалился в коляску, а рядом — мой друг...
«В отделение!» А он все рассказывает,
и показывает, и показывает.
Нет белых чайничков в Москве эмалированных,
а Товстоногов самый... отпустите, псы!
По этой лестнице старушку обштрафовывать...
Такой не делают копченой колбасы...
1966
ПЕСЕНКА СВОБОДЫ
Птицы не летали там, где мы шагали,
где этапом проходили мы.
Бывало, замерзали и недоедали
от Москвы до самой Колымы.
Много или мало, но душа устала
от разводов нудных по утрам,
от большой работы до седьмого пота,
от тяжелых дум по вечерам.
Мы песню заводили, но глаза грустили,
и украдкой плакала струна.
Так выпьем за сидевших, все перетерпевших
эту чарку горькую до дна.
Проходили годы. Да здравствует свобода!
Птицей на все стороны лети!
Сам оперативник, нежности противник,
мне желал счастливого пути.
Снова надо мною небо голубое,
снова вольным солнцем озарен,
и смотрю сквозь слезы на белую березу,
и в поля российские влюблен.
Прощай, жилая зона, этапные вагоны,
бригадиры и прозрачный суп!
От тоски по женщине будет сумасшедшим
поцелуй моих голодных губ.
Так выпьем за свободу, за теплую погоду,
за костер, за птюху — во-вторых,
за повара блатного, за мужика простого
и за наших верных часовых.
Выпьем за лепилу и за нарядилу,
за начальничка и за кандей,
за минуту счастья, данную в спецчасти,
и за всех мечтающих о ней.
Наливай по новой мне вина хмельного,
я отвечу тем, кто упрекнет:
— С наше посидите, с наше погрустите,
с наше потерпите хоть бы год.
1953
ПЕСНЯ МОЛОТОВА
(совместно с Г. Плисецким)
Антипартийный был я человек,
я презирал ревизиониста Тито,
а Тито оказался лучше всех,
с ним на лосей охотился Никита.
Сильны мы были, как не знаю кто,
ходил я в габардиновом костюме,
а Сталин — в коверкотовом пальто,
которое достал напротив, в ГУМе.
1 2 3 4