Ведь пространство и время не имеют никакого реального существования. Это переменные величины в математике и пища для досужих размышлений философов. Вопреки работам Шарко и Гислопа, всякая идея внечувственного или вневременного восприятия должна с презрением отбрасываться. Нет ничего неизвестного во Вселенной, нет ничего неизвестного в человеке! Исследования внутреннего мира казались совершенно бесполезными. Тем не менее существовало явление, которое не укладывалось в привычные рамки – гипноз. Наивный Фламмарион, сомнительный Эдгар По и подозрительный Уэллс серьезно интересовались этим явлением. Как ни странно, официальный XIX век умудрился доказать то, что и гипноза не существует. Просто пациент умышленно лжет и симулирует, чтобы доставить удовольствие гипнотизеру. Это очевидно. Но после Фрейда и Мортона Прайса стало известно, что личность может быть раздвоенной. Исповедуя абсолютный критицизм, этому веку удалось создать негативную мифологию, устранив все неизвестное и таинственное в человеке.
С биологией тоже было покончено. Исследования Клода Бернара исчерпали ее возможности, после чего пришли к выводу, что мозг выделяет мысль подобно тому, как печень выделяет желчь. Собирались даже обнаружить эту секрецию и записать ее химическую формулу в соответствии со столь же красивыми шестиугольниками, как у гна Вертело. Когда стало бы известно, каким образом соединяются шестиугольники углерода, чтобы создать мысль, была бы перевернута последняя страница. Пусть нам дадут работать серьезно! Безумцев – в сумасшедший дом! В одно прекрасное утро 1898 г. некий серьезный господин приказал гувернантке не позволять больше детям читать Жюля Верна. Его ложные идеи деформируют юные умы. Серьезного господина звали Эдуард Бранли. Он решил отказаться от своих опытов с волнами, не представлявших интереса, чтобы стать домашним врачом.
Настоящий ученый должен не только отречься от безумных идей, но и бороться с «авантюристами», то есть с теми, кто лишь смущает воображение, предаваясь мечтаниям. Вертело нападает на философов, «которые силятся пронзить свой собственный призрак на пустынной арене абстрактной логики. Любой факт оказывает человечеству большую услугу, чем самый великий философ мира». Наука, может быть только экспериментальной. Без этого нет спасения. Закроем – двери. Никто и никогда не сравнится с теми гигантами, которые изобрели паровую машину.
В этой Вселенной, такой упорядоченной, понятной и наглухо запертой, человек должен, наконец, занять свое место рядового явления. Никаких утопий, никакой надежды. Ископаемое горючее исчерпается в течение нескольких веков, и наступит конец из-за голода и холода. Человек никогда не будет летать, никогда не отправится в космос, никогда не спустится он и на морское дно. Как странно это запрещение посещать морские пропасти! Состояние техники XIX века ничуть не помешало построить батискаф проф. Пикара. Этому не было никаких препятствий, кроме бесконечной скромности, ничего, кроме заботы о том, чтобы человек «занимал свое место».
Тюрпена, изобревшего мелинит, очень быстро упрятали в тюрьму. Изобретатели двигателя внутреннего сгорания были приведены в отчаяние: им пришлось доказывать, что электрические машины – не частный случай вечного двигателя. То была эпоха великих изобретателей – одиноких, бунтующих, преследуемых. Герц сам писал в Дрезденскую торговую палату, что нужно запретить исследования по передаче герцевских волн, ибо никакое их практическое применение невозможно. Эксперты Наполеона III доказали, что динамо-машина Грамма никогда не будет вращаться.
По поводу первых автомобилей, подводной лодки, дирижабля, по поводу электрического света (мошенничество этого проклятого Эдисона!) ученые Академии не беспокоились. Есть одна бессмертная страница – это отчет об экспертизе фонографа во Французской Академии наук: «Как только машина произнесла несколько слов, г-н постоянный секретарь устремился к обманщику и стиснул ему горло железной рукой. – Вот видите! – удовлетворенно сказал он коллегам. Однако к общему удивлению машина продолжала издавать звуки…» Тем временем великие умы, встречая сильное сопротивление, тайно вооружаются, чтобы подготовить самую потрясающую революцию знаний, какую знал когда-либо «исторический» человек. Но все пути пока еще перекрыты.
Перекрыты и наглухо закупорены. Сообщения об ископаемых останках доисторических людей, которых накапливается все больше, – с порога отметаются. Разве не доказал великий Генрих Гельмгольц, что Солнце извлекает свою энергию из собственного сокращения, то есть из единственной силы, которая, наряду с горением, существует во Вселенной? И разве не показывают его расчеты, что не более сотни тысяч лет отделяет нас от рождения Солнца? Откуда тогда длительная эволюция? К тому же, будет ли когда-нибудь придуман надежный способ датировки прошлого? Так что давайте, люди-явления, попробуем остаться хотя бы серьезными в этом коротком промежутке между двумя ничто. Факты! Факты! Ничего, кроме фактов! Поскольку понятия энергии и материи не популярны, лучшие из исследователей обращаются к эфиру – всепроникающей среде, обеспечивающей движение световых и электромагнитных волн. Лорд Гайли, представлявший в конце XIX века официальную английскую науку во всем ее величии, создает теорию гироскопического эфира: эфир состоит из многочисленных волчков, вращающихся во всех направлениях. Иными словами, «если творение человеческого ума может дать представление о полном безобразии, то теории лорда Гайли это вполне удалось».
Именно в спекуляциях с эфиром увязли лучшие умы конца XIX века. Но в 1898 г. разразилась катастрофа: опыт Майкельсона и Морли разрушил гипотезу эфира. Свидетельства этого краха можно найти во всех произведениях Анри Пуанкаре. Пуанкаре, гениальный математик, чувствовал, что его безмерно тяготит бремя XIX века – тюремщика и палача фантастического. Он бы открыл относительность, если бы посмел это сделать. Но он не осмелился. «Ценность науки», «Наука и гипноз» – это книги отчаяния и самоустранения. Для него научная гипотеза никогда не бывает верной, она может быть только полезной. Как в испанской гостинице – там можно найти только то, что ты принес с собой. По мнению Пуанкаре, если бы Вселенная уменьшилась в миллион раз, а мы – вместе с ней, то никто бы ничего не заметил. Спекуляции бесполезны, так как они оторваны от всякой чувственной реальности. Этот аргумент цитировался до самого начала нашего века как образец глубокомыслия. До того самого дня, когда один инженерпрактик заметил то, о чем всегда знал колбасник, – ведь окорока-то падают. Вес окорока пропорционален его объему, но крепость веревки пропорциональна только длине ее отрезка. Если вся Вселенная сократится только на одну миллионную, то под потолком не останется ни одного окорока! Бедный великий Пуанкаре! Этот мастер мысли писал: «Одного здравого смысла достаточно, чтобы понять, что разрушение города посредством лишь полукилограмма металла – это вполне очевидная возможность».
Неожиданно двери к бесконечным возможностям человека, материи, энергии, пространства и времени, тщательно запертые XIX веком, разлетелись вдребезги. Наука и техника сделали потрясающий скачок, и сама природа познания была поставлена под вопрос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118