Нет, это просто непонятно. Если я когда-нибудь женюсь, я первый буду требовать этой чести для моей жены. Для этакого-то доброго принца! Неправда ли, Гумберт? Ведь и ты тоже?..
Слуга притворился, что не понял, и пробормотал сквозь зубы:
– Наш сенешал сделан из того же дерева, что и волынки.
XIV
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ.
«Благодаря сатане, сегодня я увижу исполнение моей надежды».
В одной из комнат первого этажа этого разукрашенного гербами, убранного арабесками и окруженного балкончиками замка, в комнате, роскошь которой соответствовала внешним украшениям, отдыхал на восточном диване молодой человек в задумчивой позе, облокотившись на подушку. Он с грустью смотрел на удивительной красоты молодую женщину, спавшую в креслах, в нескольких шагах от него. Эта женщина подвергалась смертной опасности страшной мести, между тем как счастливый любовник, для которого она жертвовала веем, в эту минуту испытывал по отношению к ней лишь то, что ощущает каждый мужчина, хотя бы даже Дон-Жуан, в присутствии истинно-прекрасного создания, тело которого – целая поэма для чувственности.
Мысли мечтателя витали теперь среди развалин дома Кони, черноватая масса которого едва виднелась на далекой вершине, а старая башня выделялись на светло-голубом небе, словно сероватое облачко.
Красоте молодого человека особую привлекательность придавала тихая и мягкая печаль, которая сказывалась на его обыкновенно улыбающемся лице. Всегда скептик в любви, в настоящую минуту он находился под обаянием мечты, вызванной воспоминанием об исчезнувшей действительности.
Борода и волосы у него были не причесаны. Обыкновенно столь заботливый относительно своей особы, не терпевший ни малейшего беспорядка в своей одежде и вообще внешности, теперь он не обратил внимания на свой туалет.
Его высокий лоб, большие сине-серые глаза, с необыкновенно кротким выражением, почти не встречающимся у гордых сынов запада, производили неотразимое впечатление на женщин, которым он изменял совершенно спокойно, убежденный, что любовь – не что иное, как азартная игра, в которой выигрыш приходится на долю самого смелого и самого непостоянного. У него перебывало много любовниц, но он никогда еще не любил.
В его гибком стане, в его безупречном телосложении было много грации, силы и пылкости. Но в данную минуту грация была вялой, сила утомилась, только пылкость терзала его, в его мечтаниях, при мучительной мысли, что его дорогая Мариета теперь в объятиях сурового солдата, которому он уступал ее только затем, чтобы с большим удобством отнять.
В первый раз в жизни Людовик Орлеанский ревновал, значит, он любил или был близок к этому.
Само собой разумеется, что эту любовь нельзя сравнивать с любовью Абеляра к Элоизе, хотя ученый и стоял гораздо ниже своей возлюбленной, но между ненасытной Изабеллой Баварской и чересчур сентиментальной Маргаритой Гено, образ кающейся Мариеты сохранял или вновь получал прелесть целомудрия и принц жаждал обладать ею, как бы снова впервые.
Герцог Орлеанский, выдавая Мариету замуж за Обера ле Фламена лишь для того, чтобы спасти честь и дать имя ее будущему ребенку, был далек от мысли расстаться с ней надолго, хотя бы даже на один день. Приказав своему сенешалу похитить ее, он рассчитывал оставить ее для одного себя, очень хорошо зная, какие принять меры, чтобы в случае надобности устранить экс-капитана своих стрелков от его супружеского крова.
Но вооруженное сопротивление Обера, поражение стрелков, из коих пятеро опасно ранены и, наконец, в довершение всего, бегство Мариеты – совершенно испортили его планы.
Маргарита все сказала ему, по крайней мере думала, что сказала все, не поскупясь при этом на горькие упреки. На упреки влюбленной женщины он отвечал ласками, а сентиментальные женщины всегда легковерны. Маргарита успокоилась под его поцелуями и уснула, убаюканная его доводами, а Людовик все валялся в меланхолическом настроении, когда вдруг точно молния промелькнула у него в голове: кажется сенешал готовит какой-то сюрприз. Чуть ли даже он не обещал музыку?
Легкомысленный человек очнулся от своей задумчивости и разбудил Маргариту. Она показалась ему прелестной, и, упившись ее глазами, он опять оттеснил в самый отдаленный уголок своего сердца образ Мариеты де Кони. Герцогиня закуталась длинным покрывалом, и скоро затем любовники, неосторожные, как все высокопоставленные люди, вошли в банкетную, теперь обращенную в зрительную залу.
Публика, состоявшая из 12-15 человек, приветствовала их восклицаниями, и заиграла музыка.
Для XV столетия, эта была музыка довольно сносная. Она послужила прелюдией: Адская пасть растворилась и оттуда вышел странно одетый мальчик.
– Это пролог! – заметил сенешал.
– Недурен! – ответил герцог. Присутствующие выразили свое удовольствие единодушным восклицанием: «Ах»!
Дверь кабинета растворилась, высунулись головы монаха и Мариеты, которых нельзя было видеть, так как зрители сидели к ним спиной.
– Вы знаете, кто эта женщина? – взглядом спросил монах.
– Нет, – отвечала движением головы Мариета.
Madame де Кони поспешила спрятаться, монах же остался и пролог начался.
Пролог жонглера в аду.
«Вельможи, воины, вассалы!
Чудес услышите не мало,
Когда сейчас
Внимательно прослушаете нас.
Сам Люцифер сию минуту,
Благодаря фигляру-плуту,
Сюда придет.
Потом, наоборот,
К нам ангел спустится небесный
И, фокус выкинув чудесный,
Его, как липку, обдерет
И проведет.
А жонглер, говорят,
К сатане в самый ад
Чрез раскрытые двери
Вступил.
Он, когда еще жил
Между нами, то был
И бродяга,
И плут,
И ленивец,
И мошенник,
И лжец,
Нечестивец,
В картах шулер и вор.
О позор! Может быть, наконец,
Но, признаюсь вам в том,
Что во всем остальном
Был он честен кругом.
– «Приходи, милый мой!»
Сатана закричал,
Я давно уж скучал,
Дай обняться с тобой,
Дорогой!
Есть работа у нас:
Вишь – огонь то погас
Под котлом,
Ты раздуй-ка живей:
Души грешных людей
Варят в нем,
Я ж на землю лечу,
Прогуляться хочу.
Но смотри, не зевай!
Грешных душ из котла не пускай
Если ж ты хоть одну потеряешь,
То… надеюсь, меня понимаешь,
А покуда – прощай!
Господа! Мы кончаем вступленье
Начинаем свое представленье».
Пасть адова снова раскрылась, чтобы пропустить мальчика. Публика много аплодировала.
– Боже правый! – сказал герцог, – я в этом знаю толк, это прелестная вещь. Кому обязаны мы такими прекрасными стихами?
– Я полагаю, поэту Кретену, автору королевских песен.
– Этан Кретен великий поэт!
Пасть адова снова разверзлась теперь уже во всю ширь и в ней показалось царство сатаны, с котлом грешников посредине. Жонглер поддерживал огонь под котлом, из которого поминутно появлялись головы и тотчас же исчезали в клубах пара.
Присутствующие содрогнулись от ужаса, вспомнив, что такая мука ожидала каждого грешника, не получившего от церкви отпущения в момент разлучения души с телом.
Затем начался следующий диалог:
Душа.
Горю, горю!
Жонглер.
Ну что-ж? Ведь надобно признаться,
Ты для того и здесь. Зачем же волноваться?
(Бьет ее лопатой. Ангел спускается с небес).
А это кто еще?
Ангел.
Здорово, милый мой!
Ба! ба! Что вижу я? Вы ль это предо мной?
При жизни славились игрой своей чудесной в кости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Слуга притворился, что не понял, и пробормотал сквозь зубы:
– Наш сенешал сделан из того же дерева, что и волынки.
XIV
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ.
«Благодаря сатане, сегодня я увижу исполнение моей надежды».
В одной из комнат первого этажа этого разукрашенного гербами, убранного арабесками и окруженного балкончиками замка, в комнате, роскошь которой соответствовала внешним украшениям, отдыхал на восточном диване молодой человек в задумчивой позе, облокотившись на подушку. Он с грустью смотрел на удивительной красоты молодую женщину, спавшую в креслах, в нескольких шагах от него. Эта женщина подвергалась смертной опасности страшной мести, между тем как счастливый любовник, для которого она жертвовала веем, в эту минуту испытывал по отношению к ней лишь то, что ощущает каждый мужчина, хотя бы даже Дон-Жуан, в присутствии истинно-прекрасного создания, тело которого – целая поэма для чувственности.
Мысли мечтателя витали теперь среди развалин дома Кони, черноватая масса которого едва виднелась на далекой вершине, а старая башня выделялись на светло-голубом небе, словно сероватое облачко.
Красоте молодого человека особую привлекательность придавала тихая и мягкая печаль, которая сказывалась на его обыкновенно улыбающемся лице. Всегда скептик в любви, в настоящую минуту он находился под обаянием мечты, вызванной воспоминанием об исчезнувшей действительности.
Борода и волосы у него были не причесаны. Обыкновенно столь заботливый относительно своей особы, не терпевший ни малейшего беспорядка в своей одежде и вообще внешности, теперь он не обратил внимания на свой туалет.
Его высокий лоб, большие сине-серые глаза, с необыкновенно кротким выражением, почти не встречающимся у гордых сынов запада, производили неотразимое впечатление на женщин, которым он изменял совершенно спокойно, убежденный, что любовь – не что иное, как азартная игра, в которой выигрыш приходится на долю самого смелого и самого непостоянного. У него перебывало много любовниц, но он никогда еще не любил.
В его гибком стане, в его безупречном телосложении было много грации, силы и пылкости. Но в данную минуту грация была вялой, сила утомилась, только пылкость терзала его, в его мечтаниях, при мучительной мысли, что его дорогая Мариета теперь в объятиях сурового солдата, которому он уступал ее только затем, чтобы с большим удобством отнять.
В первый раз в жизни Людовик Орлеанский ревновал, значит, он любил или был близок к этому.
Само собой разумеется, что эту любовь нельзя сравнивать с любовью Абеляра к Элоизе, хотя ученый и стоял гораздо ниже своей возлюбленной, но между ненасытной Изабеллой Баварской и чересчур сентиментальной Маргаритой Гено, образ кающейся Мариеты сохранял или вновь получал прелесть целомудрия и принц жаждал обладать ею, как бы снова впервые.
Герцог Орлеанский, выдавая Мариету замуж за Обера ле Фламена лишь для того, чтобы спасти честь и дать имя ее будущему ребенку, был далек от мысли расстаться с ней надолго, хотя бы даже на один день. Приказав своему сенешалу похитить ее, он рассчитывал оставить ее для одного себя, очень хорошо зная, какие принять меры, чтобы в случае надобности устранить экс-капитана своих стрелков от его супружеского крова.
Но вооруженное сопротивление Обера, поражение стрелков, из коих пятеро опасно ранены и, наконец, в довершение всего, бегство Мариеты – совершенно испортили его планы.
Маргарита все сказала ему, по крайней мере думала, что сказала все, не поскупясь при этом на горькие упреки. На упреки влюбленной женщины он отвечал ласками, а сентиментальные женщины всегда легковерны. Маргарита успокоилась под его поцелуями и уснула, убаюканная его доводами, а Людовик все валялся в меланхолическом настроении, когда вдруг точно молния промелькнула у него в голове: кажется сенешал готовит какой-то сюрприз. Чуть ли даже он не обещал музыку?
Легкомысленный человек очнулся от своей задумчивости и разбудил Маргариту. Она показалась ему прелестной, и, упившись ее глазами, он опять оттеснил в самый отдаленный уголок своего сердца образ Мариеты де Кони. Герцогиня закуталась длинным покрывалом, и скоро затем любовники, неосторожные, как все высокопоставленные люди, вошли в банкетную, теперь обращенную в зрительную залу.
Публика, состоявшая из 12-15 человек, приветствовала их восклицаниями, и заиграла музыка.
Для XV столетия, эта была музыка довольно сносная. Она послужила прелюдией: Адская пасть растворилась и оттуда вышел странно одетый мальчик.
– Это пролог! – заметил сенешал.
– Недурен! – ответил герцог. Присутствующие выразили свое удовольствие единодушным восклицанием: «Ах»!
Дверь кабинета растворилась, высунулись головы монаха и Мариеты, которых нельзя было видеть, так как зрители сидели к ним спиной.
– Вы знаете, кто эта женщина? – взглядом спросил монах.
– Нет, – отвечала движением головы Мариета.
Madame де Кони поспешила спрятаться, монах же остался и пролог начался.
Пролог жонглера в аду.
«Вельможи, воины, вассалы!
Чудес услышите не мало,
Когда сейчас
Внимательно прослушаете нас.
Сам Люцифер сию минуту,
Благодаря фигляру-плуту,
Сюда придет.
Потом, наоборот,
К нам ангел спустится небесный
И, фокус выкинув чудесный,
Его, как липку, обдерет
И проведет.
А жонглер, говорят,
К сатане в самый ад
Чрез раскрытые двери
Вступил.
Он, когда еще жил
Между нами, то был
И бродяга,
И плут,
И ленивец,
И мошенник,
И лжец,
Нечестивец,
В картах шулер и вор.
О позор! Может быть, наконец,
Но, признаюсь вам в том,
Что во всем остальном
Был он честен кругом.
– «Приходи, милый мой!»
Сатана закричал,
Я давно уж скучал,
Дай обняться с тобой,
Дорогой!
Есть работа у нас:
Вишь – огонь то погас
Под котлом,
Ты раздуй-ка живей:
Души грешных людей
Варят в нем,
Я ж на землю лечу,
Прогуляться хочу.
Но смотри, не зевай!
Грешных душ из котла не пускай
Если ж ты хоть одну потеряешь,
То… надеюсь, меня понимаешь,
А покуда – прощай!
Господа! Мы кончаем вступленье
Начинаем свое представленье».
Пасть адова снова раскрылась, чтобы пропустить мальчика. Публика много аплодировала.
– Боже правый! – сказал герцог, – я в этом знаю толк, это прелестная вещь. Кому обязаны мы такими прекрасными стихами?
– Я полагаю, поэту Кретену, автору королевских песен.
– Этан Кретен великий поэт!
Пасть адова снова разверзлась теперь уже во всю ширь и в ней показалось царство сатаны, с котлом грешников посредине. Жонглер поддерживал огонь под котлом, из которого поминутно появлялись головы и тотчас же исчезали в клубах пара.
Присутствующие содрогнулись от ужаса, вспомнив, что такая мука ожидала каждого грешника, не получившего от церкви отпущения в момент разлучения души с телом.
Затем начался следующий диалог:
Душа.
Горю, горю!
Жонглер.
Ну что-ж? Ведь надобно признаться,
Ты для того и здесь. Зачем же волноваться?
(Бьет ее лопатой. Ангел спускается с небес).
А это кто еще?
Ангел.
Здорово, милый мой!
Ба! ба! Что вижу я? Вы ль это предо мной?
При жизни славились игрой своей чудесной в кости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40