– Шо? Сало получил? – приставал к питерцу чубатый казак. – Чеши до каптера, бо вот-вот выступать, не поспеешь…
– Какое сало? – спросил простодушно Куликов.
– А такое, шо им будешь себе пятки мазать…
– Ладно, – отшучивался новичок. – Как получу сало, поделюсь с тобой. Обязательно…
Для Туликова, с малых лет привыкшего к большому, шумному цеху, все было здесь ново. И эти обросшие густой зимней шерстью, внушавшие ему неподдельный страх лошади. И не совсем пока ясные для него отношения между старшими и младшими. И целый арсенал оружия, который у иного бойца размещался на груди, на боках и даже на спине. И напевная, не совсем пока еще понятная речь казаков. И то, что самый старший тут Примаков. Тот самый юный делегат II съезда Советов, который два года назад с питерскими паровозниками оборонял Пулково от красновских банд. И какое-то необычное преклонение кавалеристов перед молодым начдивом, почти его ровесником. А главное – это пренебрежение к деникинским головорезам, нагонявшим страх почти на всех там, в тылу.
До второй годовщины Великого Октября оставалось пять дней. Как известно, Деникин хотел отметить ее торжественным въездом на Красную площадь.
Этой ночью латышские стрелки готовились у Чернь и Чернодья пробить брешь в неприступной стене вражеской обороны, чтобы сквозь нее могли пройти полки Примакова.
Кутеповская гвардия и конница Юзефовича уже успели «вкусить сладость» червонноказачьих клинков. Серго Орджоникидзе, делавший на фронте все, чтобы сорвать планы бело-гвардейщины, после недавних ожесточенных боев у Кром и Орла писал в Кремль о доблести юного вожака украинской конницы и о ее лихих наездниках.
К столпившимся вокруг новичка кавалеристам приближался, направляясь от штаба, высокий, в казачьей бурке человек. Улыбаясь во все лицо, человек сразу же стал расспрашивать бойцов об их настроении, о семье, о родных, о хлебе и приварке.
– Про обмундировку, товарищи, не спрашиваю. Вижу сам, генерал Деникин позаботился…
– Пид Костельцевим мы ему на шашках отстукали «Боже, царя храни», а он нам за это отчислил свои обозы… – отвечали кавалеристы, хвалясь своими щегольскими английскими шинелями и из толстой желтой кожи добротными бутсами.
– А вы, друг, почему в этой шапке-пирожке и в кацавейке? – услышал Куликов. – Что? Отстали от товарищей? А, понимаю – новенький… Ничего. Из рейда вернетесь в генеральской шинели…
– Постараюсь, товарищ Орджоникидзе, – по-детски мягко улыбаясь, ответил новичок.
Человек в бурке на миг призадумался. Затем широко раскинул руки.
– Путиловский завод… Сколько лет, сколько зим! Шестой съезд партии. Петергофское шоссе против Нарвских ворот…
Эта неожиданная встреча сразу отодвинула куда-то вдаль все неувязки непривычного бытия, все страхи перед абсолютно смирным буланком, все придирки и насмешки насквозь прокопченных порохом рубак.
Старые знакомцы, вызывая удивление кавалеристов, долго еще беседовали, тут же у коновязей вспоминая бурное прошлое Нарвской стороны. После ухода члена Реввоенсовета 14-й армии бойцы пристали с расспросами к новичку.
Что ж? Дадим слово Ивану Куликову.
– Откудова, товарищи, спрашиваете вы, я знаю члена Реввоенсовета армии? Э, ребяты, я его еще помню просто как товарища Серго. Вот вспомянул он Шестой съезд партии? И не зря. Не подумайте только, что и я был на том съезде. Не дорос. Прямо скажу. Кто там собрался? Сила! Вся гордость ленинской партии. Шутка сказать – сколь в ту пору было Ерагов! А кто они, те враги? Керенский, конечно, эсеры, меньшевики, националисты, анархисты. И супротив кажинной ихней гайки изволь предъявить свою, и хорошо прокаленную, контргайку. Обязательно. Вот после съезда товарищ Серго и давал им духу на нашем заводе – на Путиловском, значит. А какое касательство было к тем делам молодежи? Мы охраняли здание, где шел Шестой съезд партии. Хлопцы наши заводские хоть куды, а ведь жили вполголода. Мясо шло буржуям, известно. Что я в очках – не смотрите. Это когда штурмовали Зимний, чуток задело башку. На зрении и сказалось. Значит, довелось и нашим ребятам вышибать юнкеров и бабский батальон ударниц из Зимнего. А опричь сего были ли еще дела? Были. Обязательно. Хоть бы взять наступление Корнилова, а после генерала Краснова с казаками на Питер. Шли мы не то что боевыми дружинами или же Красной гвардией, а всей Нарвской заставой, и мужики и бабы, к Пулковским высотам. Как раз ваш Примаков с рабочими-речкинцами занимал там позиции. И это, скажете, все? Нет, товарищи. До этого двинули мы всем заводом к Таврическому дворцу. Более тридцати тысяч. Народ! А кто был тот народ? Не шутка – поднялись все наши цеха. Вся мастеровщина пушечного, турбинного, шрапнельного, башенного, лафетного, снарядочного цехов. К тому же и вся наша верфь. Армия! Что же делала наша молодежь? Молодежь путиловская охраняла колонну от Нарвской заставы аж до дворца. Знали наши руководители – без охраны невозможно. А через что? Только это голова колонны вышла к Апраксину рынку – с его крыш и лупанули по нас контрики. Обязательно…
Пока Куликов вел рассказ, бойцы, свертывая козьи ножки, жались к теплым бокам своих скакунов. Мороз к вечеру крепчал. Кто-то догадался собрать хворост и разжечь у церковной ограды костер. Все потянулись на огонек. Сев прямо на снег, чубатый казак скинул сапоги, размотал портянки и начал обертывать застывшие на снегу ноги в обрывки старых газет. Тогда этим пользовались многие.
Переобувшись, чубатый, давно уже смекнувший, что новичок в его сотне – не новичок в серьезных делах, решил и себя показать. Отвьючил от седла огромную баранью шапку, насыпал из ее желтого вместительного шлыка овса в медную, с огромным прусским орлом каску и пояснил:
– Папаха – это девятнадцатый год. Смахнул ее вместе с головой гайдамака. А медная кастрюля – это восемнадцатый. Память от баварского кирасира.
Пододвинув полную до краев каску коню, чубатый извлек из переметных сум австрийскую каскетку. Хранившимися в ней скребницей и щеткой стал начищать бока своего коня. И чтоб получить доступ к его животу, перекинул через седло стремена. К ним ремешками-тренчиками были прикреплены две рыжие папахи. Они вполне заменяли казаку валенки. И тут же чубатый пояснил, что каскетка – это память весеннего боя с галицийскими сечевиками под Изяславом, а рыжие папахи добыты им в бою с бешеными чеченцами летом девятнадцатого года под родным Черниговом.
Мирон Кудря, продемонстрировав примечательный арсенал головных уборов, каждый из которых был связан с его боевым подвигом, горделиво посмотрел на питерца. Его вызывающий взгляд как бы говорил: «И мы, брат, не лыком шиты»…
И случилось так, что жизненный путь новичка в дальнейшем не раз перекрещивался с жизненным путем боевого червонного казака Мирона Кудри. А один раз…
Вот и дадим слово бойцу той же сотни 1-го полка червонных казаков Никифору Трубило. Возглавляя в Киеве крупный трест, он нынче строит во всей области новые школы, больницы. Особенно школы. А почему? Потому что тогда, в червонном казачестве, он и расписываться не умел.
События тех далеких дней изложены инженером Трубило в этом коротеньком послании:
«Киев, 1 июля 1967 года. Слава червонному казачеству! Привет! Отвечаю на Ваш запрос. Нашего путиловца любили все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51