Хотя, как и все, с тех пор
как начались события, он не курил, но жест остался. Особенно в минуты
растерянности.
В других местах было то же самое.
Новые агрегаты и устройства не пускались в ход, потому что они
устаревали раньше, чем успевали их собрать. Писатели перестали писать
книги, а поэты - стихи. Всякий раз конец страницы был настолько лучше ее
начала, что, казалось, будто писал его другой человек. По сути дела, это
так и было, потому что эволюция мысли, все ускоряясь, шла теперь своим
ходом. То, что сделано было пришельцем с Ориона, стало лишь некой исходной
точкой, отправным моментом движения, ни конечных результатов, ни цели
которого предвидеть было уже невозможно.
Когда именно Старец и его Шар покинули Землю, никто не заметил.
Какое-то время спустя в цехе, где работал Авдеев, появился новый
агрегат. От предыдущих он отличался тем, что постоянно
самосовершенствовался. И этому движению по пути совершенствования не было,
казалось, ни конца ни предела. Правда, качество это представлялось им
теперь не столь уже важным и не таким привлекательным. Погоня за лучшим,
за самым лучшим, за самым-самым лучшим, всегда так дорого стоившая
человечеству, наконец-то начинала исчерпывать себя и терять смысл. Другие,
более высокие цели приходили на смену ей.
А сверху, откуда-то извне Земли, Старец наблюдал за всем этим. Он был
не один. Пришельцы с Ориона, они не спешили почему-то покинуть эти
пределы.
Настал день, когда Авдеев остановил агрегат. И Васильич сказал:
"Правильно". Установка замерла, как начали замирать многие цехи, заводы и
предприятия.
Люди наконец поняли, что кухонные полки не нужны им больше. Что они
могут обойтись без них. Как и без телевизоров, холодильников, автомашин и
прочего, чему до последнего времени они склонны были придавать такое
значение. И не потому, что у всех всего было вдоволь. А по той же причине,
по которой взрослому человеку не нужен блестящий шарик или стеклышко от
бутылки - то, что составляет абсолютную ценность в глазах ребенка. Вещи,
столько лет владевшие людьми, потеряли власть. Человечество вступало в
пору зрелости.
Только сейчас, в слиянии своих прекрасных и новых лиц, исполненных
доброты и ума, люди начали постигать убожество прежних своих ухищрений.
Эти наряды, в которые облачали они свои скорбные тела. Эта косметика,
которая призвана была скрыть скудость мысли и скаредность сердца,
начертанные на их лицах. А все эти интерьеры, картины и торшеры, эти
символы убогой респектабельности жалких человеческих закутков, не ведавших
красоты и забывших, что есть любовь!
И должно было произойти то, что произошло, для того чтобы люди смогли
взглянуть на это со стороны, ужаснуться и отшатнуться от себя самих.
Тех, кто, оставаясь незримыми, неотступно следил за всем этим, было
шестеро. Место, где находились они, мало походило на каюту космического
корабля, как привыкли представлять себе это люди. Это было странное
помещение. Оно напоминало широкий колодец, на самом дне которого они
находились. Какие-то темные чудовища и рожи, изваянные вдоль стен,
переплетаясь, уходили вверх. Огромные внизу, они становились все мельче и
на самом верху, где сходились своды и куда едва достигал свет,
гримасничали и кривлялись, подмигивая друг другу. Они подергивались и
извивались, готовые, казалось, схватить один другого. Но чем ближе книзу,
тем движения их становились все медленнее, все незаметнее. А в самом низу,
где сидели эти шестеро, все вообще было неподвижно. Неподвижные изваяния,
застывшие вдоль стен, окружали их. Шестеро смотрели на черное пламя,
пылавшее на полу в центре, и молчали.
Один из этих шести был Старец. Двое других были высокие, седые и не
примечательные ничем. Если бы не выражение беспрерывной святости и
отрешенности, окружавшее их, они могли бы затеряться в любой людской
толпе. Четвертый был круглый, толстый, лысый и розовый. Кроме того, он был
голый. Но, наверное, так было надо. Тем более что весь он был гладкий, как
пупсик. Пятой была девица. У нее были седые длинные волосы и лицо
серафима. И два клыка, которые выбегали по углам рта. Шестой был невидим.
Все они молчали. И смотрели на огонь. Кроме девицы, которая была
слепа. В ее больших мертвых глазах плясали отблески пламени. Они ждали.
Никто не знал, когда это началось, но постепенно каждый из людей
начал ощущать, что сознание его расширяется, вмещая происходящее
одновременно в разных концах Земли. В том числе с теми, которых он никогда
не знал и не видел. И это было непривычно и неожиданно. А потом смутно,
как сквозь пелену, стало доноситься нечто исходящее откуда-то извне Земли.
Многие, а затем и все начали ощущать это. И понимать. Сначала
проблесками, а потом все более полно. Неизъяснимая светлая радость далеких
миров коснулась их.
Глубины космического сознания разверзлись в каждом и разом вместили
все сущее. Но это не было уже прежним восприятием, когда все происходящее
воспринималось последовательно и линейно. Как бусинки событий, которые
нижутся одна на другую. Мысль устремлялась одновременно в множество
направлений. И множественно было одновременное восприятие мириад мерцавших
миров и галактик.
Там, в этом хоре голосов, каждый из которых был так отчетлив и
отличен друг от друга, слышался один, исполненный неизъяснимой боли. Он
исходил оттуда, они знали, из созвездия Орион.
Постепенно этот ток боли и ожидания становился все более четок и
ясен. Это был голос мира, который жил под знаком последнего своего дня и
часа. Две планеты, медленно вращаясь вокруг гаснущего светила, ловили
последние крохи уходившего тепла. Но задолго до того, как вечный холод
навсегда сомкнется над ними, жизнь и разум должны будут погибнуть там.
Жестокое излучение, исходившее от угасавшей звезды, убивало все. И негде
было скрыться от него и некуда было спастись. Повсюду, куда простирались
пути с этих планет, лежали мертвые, выжженные миры. Либо миры, обитаемые и
населенные, где не могло найтись места для чужих существ. Сами же они не
могли, естественно, ни потеснить, ни изгнать других. Уровень духовной их
эволюции исключал это. Исключал всякое насилие и всякое зло.
Тогда с Ориона в самые отдаленные концы обитаемой Вселенной
устремились посланцы. Повсюду они несли одно - знание. Везде их целью было
- ускорить эволюцию других существ. Намерения их были возвышенны,
стремления - благородны. Предположить, что за всем этим есть некая скрытая
цель или тайные ожидания, было бы невозможно. Это было бы неблагородно. И
неправильно.
Когда человеческое сознание смогло воспринять эту далекую беду чужого
мира, на Земле не оказалось человека, который остался бы равнодушен к этой
вести. Участие и сострадание, которые испытывал каждый, искали выхода, но
не сразу нашли его.
И где-то там среди остальных и прочих, кто был так взволнован и
озабочен этим, был Авдеев. Лицо его было прекрасно и осиянно.
Это было лицо святого и лицо пророка.
1 2 3 4