Горький Максим
Быт
А.М.Горький
Быт
...В стеклянном небе ожесточенно сверкает солнце июльского полудня. Город задохнулся в жаре, онемел, молчит, лишь изредка возникают неясные звуки, бредовые слова.
Гнусавенький фальцет задумчиво тянет песню:
Над серебряной рекой
В золотом песочке
Я девчонки молодой
Всё искал следочки...
Густой голос сердито спрашивает:
- Куда вас, под утро, гоняли?
- Расстреливать.
- Многих ли?
- Трех.
- Мычали?
- Зачем?
- Без крику, значит?
- Они - без капризу. У них тоже своя дисциплина: набедовал и становись к расчету.
- Господа?
- Будто - нет. Крестились.
- Стало быть - простяки.
Минута молчания, потом снова заныл фальцет:
Ясный месяц - укажи...
- Ты - стрелял?
- А - как же...
Иде она гуля-ала...
Густой голос насмешливо говорит:
- Про девчонок вот поешь, а рубаху сам чинишь. Обормот...
- Погоди, будет и девчонка. Все будет...
Тихий ветер, расскажи,
О чем р-размышляла...
...Колонны зала украшены кумачом и нежной зеленью березовых ветвей. Сквозь узоры листьев блестят золотые буквы, слагаясь в слова:
"Пролетарии... Да здравствует..."
В открытые окна свежо дышит весна, видны черные деревья и звезды над ними.
В углу зала черный человек, изогнув тонкую шею, колотит длинными руками по клавишам рояля. По полу скользят, извиваясь, матросы и рабочие, обняв разноцветных девиц, гулко шаркая ногами, притопывая. Дьявольски шумно, неистово весело.
- Гранд-ром, черти! - с отчаянием орет великан-юноша, в белых башмаках и синей рубахе, вихрастый, со шрамом на лбу и на щеке. - Стой, - не гранд-ром, а - как его? Хватайся за руки, кругом - мар-рш!
Образуется визгливый хоровод, кружится вихрь разноцветных пятен, гудит пол под ударами каблуков, тревожно позванивает хрусталь огромной люстры.
За колонной, под складками багряного знамени, приютилась отплясавшая пара: гологрудый, широкоплечий матрос, рябой и рыжий, с ним - кудрявенькая барышня в голубом. Серенькие глаза ее удивленно блестят, - должно быть, еще впервые так покорно сгибается пред нею большой такой зверюга, заглядывая в фарфоровое личико ее добрыми круглыми глазами. Она обмахивается беленьким платочком и часто мигает, ей, видимо, и страшно и приятно.
- Ольга Степановна, позвольте снова задеть ваше религиозное чувство...
- Ой, погодите, жарко...
- Нет, все-таки! Хорошо: допустим, это - бог! Ну, ведь бог - штучка воображаемая, а я - реальный факт, однако как будто не существующий для вас.
- Вовсе - нет...
- Позвольте! Разве это мне не обидно? Предмет воображения заводит вас в пустоту неизвестности и в беспомощность, а перед вами человек, готовый хоть куда ради милой вашей души...
- Р-равняйсь по дамам! - грозно командует великан, подняв руку над головою. - Беги восьмерками вокруг колонов!
- Пожалуйте, Ольга Степановна...
Он подхватывает барышню так, что ноги ее, оторвавшись от пола, мелькают в воздухе, и бросается с нею в пестрый, шумный вихрь пляски.
Потом она, задыхаясь, сидит на подоконнике, а он, стоя пред нею, вполголоса, очень убедительно говорит:
- Конечно, мы - люди нового характера, народ прямой, однако ж мы не звери, не черти...
- Разве я говорю что-нибудь подобное? Ничего подобного...
- Позвольте! Если вы обязательно желаете венчаться в церкви, то, конечно, это пустяки1, однако товарищи могут смеяться надо мной...
- А вы не говорите никому...
- Тихонько? Даже и на этот поступок против атеизма я готов ради милой вашей души; однако ж, Ольга Степановна, лучше будет, ежели мы начнем привыкать к атеизму, ей-богу! Жить надо, Ольга Степановна, на свои средства, без страха, и - вообще довольно боялись! Теперь никого не надо бояться, кроме как самого себя. Вы - что, товарищ? Вы, собственно, чего желаете? Может быть, этого?
Медленно поднимается в воздухе кулак, объемом с полупудовую гирю.
А на средине зала неистово кричит главнокомандующий танцами, великан:
- Отступление от барышень на два шага и поклон,- р-раз, два-а! Барышни выбирают кавалеров, кому который нравится, - без стеснения...

1