Горький Максим
Весельчак
А.М.Горький
Весельчак
В зеленоватую воду моря брошена- как желтый лоскут атласа - маленькая песчаная отмель; перед нею - на гаг - безбрежная стеклянная гладь, сзади нее - полоса ослепительно светлой воды, дальше - низенькие медные холмы берега, на холмах убогая поросль каких-то безымянных прутьев, а еще дальше, среди горячих песков,- грязные пятна строений рыбного завода.
День такой яркий, что даже отсюда, с отмели, видно, как там, за версту, на холмах, сверкает серебряными искрами рыбья чешуя.
Жарко - точно в бане; чайки, разморенные зноем, похожи на куриц; они бродят по отмели, раскрыв клювы, лениво распустив кривые крылья, и лишь изредка хрипло вскрикивают, задыхаясь. Едва слышно шумит и плещется вода, облизывая отмель низенькими, в четверть аршина, волнишками.
Тихо, точно после великого несчастия, тихо и пусто.
Изнывая от жары, на влажном песке растянулся, закрыв белесые глаза, сергачский человек Баринов, он ворчит, дремотно поучая меня:
- В думах моих я все земли прошел, все моря переплыл; в думах моих я все грехи изведал...
Я слушаю и не верю ему,- он человек робкий, на людях ведет себя подхалимом, а когда говорит с приказчиком завода, то у него дрожат ноги и голос ласково взвизгивает. Он мужчина ленивый, как буйвол, неустанно рассуждающий и чрезвычайно волосат; его плоское курносое лицо - в шерстяной маске песочного цвета, из широких, точно у верблюда, ноздрей торчат рыжие шерстинки, из ушей - тоже, голая, медная от загара грудь заросла, как у медведя, даже на суставах пальцев растут густые кустики волос. Ноги у него кривые, портновские, руки - длинны и толсты, как ноги; ему, должно быть, очень удобно ходить на четвереньках.
Но это очень добродушный, очень смирный зверь; когда товарищи бьют его за лень и ротозейство, он, перекатываясь бочонком под ногами у них, только просит" не сердясь и не жалуясь:
- Да будя, братцы, будя! Ну, побили, ну и ладно... Его лысая голова туго повязана красным; издали кажется, что череп его лишен кожи.
- А в жизни я-пустой человек,- справедливо говорит он, не интересуясь, слушаю ли я его.- Пустой, как бубен, ударят -отвечаю, не трогают - молчу...
Он как будто бредит, я тоже в полусне. Над нами очень синее небо, вокруг - зеленоватое море, как будто и под нами небо. А мы, на атласном куске отмели, висим в бездонной пустоте, точно па самолете-ковре.
Но ковер-самолет неподвижен. И в душе тоже всё неподвижно.
Версты за полторы впереди такая же отмель, как наша; ее было бы не видно в массе расплавленного, горячо сверкающего стекла, но по ней ходит темная фигура, будто плавая в воздухе. Это - наш третий товарищ, какой-то восточный человек, перс или армянин из Персии, его зовут Изет. По-русски он почти не говорит, но прекрасно понимает всё, что ему приказывают,- очень удобный человек.
Нас, троих, послали с завода на отмель, чтобы снять с нее оставленные утром снасти, но Баринову и мне лень было ехать так далеко по жаре, мы залегли на ближайшую к берегу мель, а Изету приказали ехать за снастью; послушный, как смирная лошадь, он поехал.
- Мне сорок пять годов минуло,- бредит Баринов, потягиваясь,- я столько всякой всячины видал, что иному губернатору и то хватит. А спроси меня - к чему все? Так я тебе этого не скажу. Томаша одна. А ты говоришь народ...
Не на тем остановиться глазу в этой сверкающей пустоте; мозг растекается в ней, точно клок белой пены на теплой воде моря. И думать не о чем.
Баринов? То, что он говорит, я уже слышал от него и от других. Все эти размышления о жизни только мертвят ее, вызывая в сердце досаду и тоску.
Если, закрыв глаза, пролежать несколько минут неподвижно, то в каждом мускуле тела, в каждой точке его, начинаешь чувствовать неприятное расширение, таяние и как будто погружаешься в горячую бездонную пропасть. Так, должно быть, чувствует себя маленький кусочек крутого теста, брошенный в котел нагретой воды.
Надув седые щеки, противно кричит старая чайка, две подруги косятся на нее злыми глазами и, тяжело расправив крылья, медленно летят в море,- их отражения влачатся по воде, как два лоскута шёлка.
Там, в воздухе, над водою возится толстый, круглый Изет, подталкивая к лодке бочку.
- У нас, на селе, был писарь Колобашкин,- рассказывает Баринов сам себе,- добрый человек, хоша заливной пьяница, Так он, бывало, говорил: "Надобно жить всем одинаково. Порите, говорит, мужики, друг друга чаще, когда все перепоретесь и будет вам друг дружку стыдно, начнете вы дружнее жить. Надо, говорит, всем в одном жить, хоть в стыде, лишь бы единодушно. А когда всякая крупинка сама по себе-каши не сваришь". Гляди-ка, кто идет?
Он смотрит на берег, приложив ко лбу мохнатую лапу,- вдоль берега ходит, качается у самой воды какой-то человек и гасит ногами искры рыбьей чешуи.
- Броду ищет. Крикни ему, правее бы шел, там гряда...
Я молчу, не хочется кричать; молчит и Баринов. Становится все жарче; теплый, крепко соленый воздух тяжел и влажен, трудно дышать. На губах соль, хочется пить, а баклажка с простой водою в лодке. В море, у самой отмели, поблескивают серебряные сельди, они кажутся отражениями бескрылых птиц, плавающих в воздухе, невольно смотришь вверх, где, в синем зное, остановилось и плавится солнце.
Человек нашел путь к нам - песчаную гриву, намытую весенними бурями; эта грива изогнулась, как французское S, ее нижний конец - островок, на котором мы лежим. В самом низком месте воды над нею - только под мышки.
- Не наш,- говорит Баринов.
Я верю ему, зрение у него морское.
Человек вошел в воду и медленно двигается вперед, подняв локти, уходя всё глубже с каждым шагом, смешно расталкивая воду животом.
- Персюк,- решает Баринов,
Я вижу над водой темное бритое лицо, серые, коротко подстриженные усы, белые зубы, обнаженные улыбкой. На голове человека круглая валяная шапка, похожая на глиняный горшок, на плече у него висят синие штаны. Куртка тоже синяя, -а под нею белая рубаха, раскрытая на груди. Вода становится ниже, из нее вырастают медные ноги, блестя на солнце.
- Здырясты! -еще издали кричит он, многократно кивая круглой головою.
- Веселый,- заметил Баринов, улыбаясь.- Персюки - все эдакие, веселый народ, добряк. Глупые довольно, глупее ребенка. Обмануть персюка - легче всего!
Человек вышел на мель, надел штаны, сдвинул шапку на затылок, обнаружив синий бритый лоб, и пошел к нам, вскрикивая:
- Здырясты, здырясты!
Он сухой, тощий, его черное лицо сплошь исписано мелкими морщинами, среди них весело сверкают в синеватых белках золотистые зрачки, глаза большие, миндалинами. Молодой он, должно быть, был очень красив. Гибко подогнув длинные ноги, он ловко присел на корточки, спрашивая:
- Табака иесть?
Вынул из-за пазухи пахучий кисет, черную трубку и протянул Баринову.
Тот благосклонно принял угощение и, туго набивая трубку волокнистым, влажным табаком, заговорил:
- Зачем пришла перса?
Человек посмотрел, как Баринов тискает табак большим пальцем, усмехнулся и отнял у него трубку.
- Не будит кури!
Выковырял ком табаку и, снова набив трубку, подал Баринову.
- Так будит.
- Перса работа нанялась?
- Работа,- кивнул головою гость.- Работа будит - чик!
- Я говорю - веселый,- сказал Баринов, тоже усмехаясь.
А перс посмотрел в море, где Изет возился у лодки, и, протянув туда руку, спросил:
1 2