Родные книжки были...
Горело уже четыре избы. День был тихий, огонь не торопился, растекаясь направо и налево, гибкие крючья его цеплялись за плетни и крыши как бы неохотно. Раскалённый гребень чесал солому крыш, кривые, огненные пальцы перебирали плетни, играя на них, как на гуслях, в дымном воздухе разносилось злорадно ноющее, жаркое пение пламени и тихий, почти нежно звучавший треск тающего дерева. Из облака дыма падали на улицу и во дворы золотые "галки", бестолково суетились мужики и бабы, заботясь каждый о своём, и непрерывно звучал воющий крик:
- Воды-ы!
Вода была далеко, под горой, в Волге. Ромась быстро сбил мужиков в кучу, хватая их за плечи, толкая, потом разделил на две группы и приказал ломать плетни и службы по обе стороны пожарища. Его покорно слушались, и началась более разумная борьба с уверенным стремлением огня пожрать весь "порядок", всю улицу. Но работали всё-таки боязливо и как-то безнадёжно, точно делая чужое дело.
Я был настроен радостно, чувствовал себя сильным, как никогда. В конце улицы я заметил кучку богатеев со старостой и Кузьминым во главе, они стояли, ничего не делая, как зрители, кричали, размахивая руками и палками. С поля, верхами, скакали мужики, взмахивая локтями до ушей, вопили бабы встречу им, бегали мальчишки.
Загорались службы ещё одного двора, нужно было как можно скорее разобрать стену хлева, она была сплетена из толстых сучьев и уже украшена алыми лентами пламени. Мужики начали подрубать колья плетня, на них посыпались искры, угли, и они отскочили прочь, затирая ладонями тлеющие рубахи.
- Не трусь! - кричал Хохол.
Это не помогло. Тогда он сорвал шапку с кого-то, нахлобучил её на мою голову:
- Рубите с того конца, а я - здесь!
Я подрубил один, два кола, - стена закачалась, тогда я влез на неё, ухватился за верх, а Хохол потянул меня за ноги на себя, и вся полоса плетня упала, покрыв меня почти до головы. Мужики дружно выволокли плетень на улицу.
- Обожглись? - спросил Ромась.
Его заботливость увеличивала мои силы и ловкость. Хотелось отличиться пред этим, дорогим для меня, человеком, и я неистовствовал, лишь бы заслужить его похвалу. А в туче дыма всё ещё летали, точно голуби, страницы наших книг.
С правой стороны удалось прервать распространение пожара, а влево он распространялся всё шире, захватывая уже десятый двор. Оставив часть мужиков следить за хитростями красных змей, Ромась погнал большинство работников в левую; пробегая мимо богатеев, я услыхал чьё-то злое восклицание:
- Поджог!
А лавочник сказал:
- В бане у него поглядеть надо!
Эти слова неприятно засели мне в память.
Известно, что возбуждение, радостное - особенно, увеличивает силы; я был возбуждён, работал самозабвенно и наконец "выбился из сил". Помню, что сидел на земле, прислоняясь спиною к чему-то горячему. Ромась поливал меня водою из ведра, а мужики, окружив нас, почтительно бормотали:
- Силёнка у ребёнка!
- Этот - не выдаст...
Я прижался головою к ноге Ромася и постыднейше заплакал, а он гладил меня по мокрой голове, говоря:
- Отдохните! Довольно.
Кукушкин и Баринов, оба закоптевшие, как черти, повели меня в овраг, утешая:
- Ничего, брат! Кончилось.
- Испугался?
Я не успел ещё отлежаться и придти в себя, когда увидал, что в овраг, к нашей бане, спускается человек десять "богачей", впереди их - староста, а сзади его двое сотских ведут под руки Ромася. Он - без шапки, рукав мокрой рубахи оторван, в зубах стиснута трубка, лицо его сурово нахмурено и страшно. Солдат Костин, размахивая палкой, неистово орёт:
- В огонь, еретицкую душу!
- Отпирай баню...
- Ломайте замок - ключ потерян, - громко сказал Ромась.
Я вскочил на ноги, схватил с земли кол и встал рядом с ним. Сотские отодвинулись, а староста визгливо, испуганно сказал:
- Православные, - ломать замки не позволено!
Указывая на меня, Кузьмин кричал:
- Вот этот ещё... Кто таков?
- Спокойно, Максимыч, - говорил Ромась. - Они думают, что я спрятал товар в бане и сам поджёг лавку.
- Оба вы!
- Ломай!
- Православные...
- Отвечаем!
- Наш ответ...
Ромась шепнул:
- Встаньте спиной к моей спине! Чтобы сзади не ударили...
Замок бани сломали, несколько человек сразу втиснулось в дверь и почти тотчас же вылезли оттуда, а я, тем временем, сунул кол в руку Ромася и поднял с земли другой.
- Ничего нет...
- Ничего?
- Ах, дьяволы!
Кто-то робко сказал:
- Напрасно, мужики...
И в ответ несколько голосов буйно, как пьяные:
- Чего - напрасно?
- В огонь!
- Смутьяны...
- Артели затевают!
- Воры! И компания у них - воры!
- Цыц! - громко крикнул Ромась. - Ну, - видели вы, что в бане у меня товар не спрятан, - чего ещё надо вам? Всё сгорело, осталось - вот: видите? Какая польза была мне поджигать своё добро?
- Застраховано!
И снова десять глоток яростно заорали:
- Чего глядеть на них?
- Будет! Натерпелись...
У меня ноги тряслись и потемнело в глазах. Сквозь красноватый туман я видел свирепые рожи, волосатые дыры ртов на них и едва сдерживал злое желание бить этих людей. А они орали, прыгая вокруг нас.
- Ага-а, колья взяли.
- С кольями?!
- Оторвут они бороду мне, - говорил Хохол, и я чувствовал, что он усмехается. - И вам попадёт, Максимыч, - эх! Но - спокойно - спокойно...
- Глядите, у молодого топор!
У меня за поясом штанов действительно торчал плотничный топор, я забыл о нём.
- Как будто - трусят, - соображал Ромась. - Однако вы топором не действуйте, если что...
Незнакомый, маленький и хромой мужичонка, смешно приплясывая, неистово визжал:
- Кирпичами их издаля! Бей в мою голову!
Он действительно схватил обломок кирпича, размахнулся и бросил его мне в живот, но раньше, чем я успел ответить ему, сверху, ястребом, свалился на него Кукушкин, и они, обнявшись, покатились в овраг. За Кукушкиным прибежал Панков, Баринов, кузнец, ещё человек десять, и тотчас же Кузьмин солидно заговорил:
- Ты, Михайло Антонов, человек умный, тебе известно: пожар мужика с ума сводит...
- Идёмте, Максимыч, на берег, в трактир, - сказал Ромась и, вынув трубку изо рта, резким движеньем сунул её в карман штанов. Подпираясь колом, он устало полез из оврага, и когда Кузьмин, идя рядом с ним, сказал что-то, он, не взглянув на него, ответил:
- Пошёл прочь, дурак!
На месте нашей избы тлела золотая груда углей, в середине её стояла печь, из уцелевшей трубы поднимался в горячий воздух голубой дымок. Торчали докрасна раскалённые прутья койки, точно ноги паука. Обугленные вереи ворот стояли у костра чёрными сторожами, одна верея в красной шапке углей и в огоньках, похожих на перья петуха.
- Сгорели книги, - сказал Хохол, вздохнув. - Это досадно!
Мальчишки загоняли палками в грязь улицы большие головни, точно поросят, они шипели и гасли, наполняя воздух едким беловатым дымом. Человек, лет пяти от роду, беловолосый, голубоглазый, сидя в тёплой, чёрной луже, бил палкой по измятому ведру, сосредоточенно наслаждаясь звуками ударов по железу. Мрачно шагали погорельцы, стаскивая в кучи уцелевшую домашнюю утварь. Плакали и ругались бабы, ссорясь из-за обгоревших кусков дерева. В садах за пожарищем недвижимо стояли деревья, листва многих порыжела от жары, и обилие румяных яблок стало виднее.
Мы сошли к реке, выкупались и потом молча пили чай в трактире на берегу.
- А с яблоками мироеды проиграли дело, - сказал Ромась.
Пришёл Панков, задумчивый и более мягкий, чем всегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Горело уже четыре избы. День был тихий, огонь не торопился, растекаясь направо и налево, гибкие крючья его цеплялись за плетни и крыши как бы неохотно. Раскалённый гребень чесал солому крыш, кривые, огненные пальцы перебирали плетни, играя на них, как на гуслях, в дымном воздухе разносилось злорадно ноющее, жаркое пение пламени и тихий, почти нежно звучавший треск тающего дерева. Из облака дыма падали на улицу и во дворы золотые "галки", бестолково суетились мужики и бабы, заботясь каждый о своём, и непрерывно звучал воющий крик:
- Воды-ы!
Вода была далеко, под горой, в Волге. Ромась быстро сбил мужиков в кучу, хватая их за плечи, толкая, потом разделил на две группы и приказал ломать плетни и службы по обе стороны пожарища. Его покорно слушались, и началась более разумная борьба с уверенным стремлением огня пожрать весь "порядок", всю улицу. Но работали всё-таки боязливо и как-то безнадёжно, точно делая чужое дело.
Я был настроен радостно, чувствовал себя сильным, как никогда. В конце улицы я заметил кучку богатеев со старостой и Кузьминым во главе, они стояли, ничего не делая, как зрители, кричали, размахивая руками и палками. С поля, верхами, скакали мужики, взмахивая локтями до ушей, вопили бабы встречу им, бегали мальчишки.
Загорались службы ещё одного двора, нужно было как можно скорее разобрать стену хлева, она была сплетена из толстых сучьев и уже украшена алыми лентами пламени. Мужики начали подрубать колья плетня, на них посыпались искры, угли, и они отскочили прочь, затирая ладонями тлеющие рубахи.
- Не трусь! - кричал Хохол.
Это не помогло. Тогда он сорвал шапку с кого-то, нахлобучил её на мою голову:
- Рубите с того конца, а я - здесь!
Я подрубил один, два кола, - стена закачалась, тогда я влез на неё, ухватился за верх, а Хохол потянул меня за ноги на себя, и вся полоса плетня упала, покрыв меня почти до головы. Мужики дружно выволокли плетень на улицу.
- Обожглись? - спросил Ромась.
Его заботливость увеличивала мои силы и ловкость. Хотелось отличиться пред этим, дорогим для меня, человеком, и я неистовствовал, лишь бы заслужить его похвалу. А в туче дыма всё ещё летали, точно голуби, страницы наших книг.
С правой стороны удалось прервать распространение пожара, а влево он распространялся всё шире, захватывая уже десятый двор. Оставив часть мужиков следить за хитростями красных змей, Ромась погнал большинство работников в левую; пробегая мимо богатеев, я услыхал чьё-то злое восклицание:
- Поджог!
А лавочник сказал:
- В бане у него поглядеть надо!
Эти слова неприятно засели мне в память.
Известно, что возбуждение, радостное - особенно, увеличивает силы; я был возбуждён, работал самозабвенно и наконец "выбился из сил". Помню, что сидел на земле, прислоняясь спиною к чему-то горячему. Ромась поливал меня водою из ведра, а мужики, окружив нас, почтительно бормотали:
- Силёнка у ребёнка!
- Этот - не выдаст...
Я прижался головою к ноге Ромася и постыднейше заплакал, а он гладил меня по мокрой голове, говоря:
- Отдохните! Довольно.
Кукушкин и Баринов, оба закоптевшие, как черти, повели меня в овраг, утешая:
- Ничего, брат! Кончилось.
- Испугался?
Я не успел ещё отлежаться и придти в себя, когда увидал, что в овраг, к нашей бане, спускается человек десять "богачей", впереди их - староста, а сзади его двое сотских ведут под руки Ромася. Он - без шапки, рукав мокрой рубахи оторван, в зубах стиснута трубка, лицо его сурово нахмурено и страшно. Солдат Костин, размахивая палкой, неистово орёт:
- В огонь, еретицкую душу!
- Отпирай баню...
- Ломайте замок - ключ потерян, - громко сказал Ромась.
Я вскочил на ноги, схватил с земли кол и встал рядом с ним. Сотские отодвинулись, а староста визгливо, испуганно сказал:
- Православные, - ломать замки не позволено!
Указывая на меня, Кузьмин кричал:
- Вот этот ещё... Кто таков?
- Спокойно, Максимыч, - говорил Ромась. - Они думают, что я спрятал товар в бане и сам поджёг лавку.
- Оба вы!
- Ломай!
- Православные...
- Отвечаем!
- Наш ответ...
Ромась шепнул:
- Встаньте спиной к моей спине! Чтобы сзади не ударили...
Замок бани сломали, несколько человек сразу втиснулось в дверь и почти тотчас же вылезли оттуда, а я, тем временем, сунул кол в руку Ромася и поднял с земли другой.
- Ничего нет...
- Ничего?
- Ах, дьяволы!
Кто-то робко сказал:
- Напрасно, мужики...
И в ответ несколько голосов буйно, как пьяные:
- Чего - напрасно?
- В огонь!
- Смутьяны...
- Артели затевают!
- Воры! И компания у них - воры!
- Цыц! - громко крикнул Ромась. - Ну, - видели вы, что в бане у меня товар не спрятан, - чего ещё надо вам? Всё сгорело, осталось - вот: видите? Какая польза была мне поджигать своё добро?
- Застраховано!
И снова десять глоток яростно заорали:
- Чего глядеть на них?
- Будет! Натерпелись...
У меня ноги тряслись и потемнело в глазах. Сквозь красноватый туман я видел свирепые рожи, волосатые дыры ртов на них и едва сдерживал злое желание бить этих людей. А они орали, прыгая вокруг нас.
- Ага-а, колья взяли.
- С кольями?!
- Оторвут они бороду мне, - говорил Хохол, и я чувствовал, что он усмехается. - И вам попадёт, Максимыч, - эх! Но - спокойно - спокойно...
- Глядите, у молодого топор!
У меня за поясом штанов действительно торчал плотничный топор, я забыл о нём.
- Как будто - трусят, - соображал Ромась. - Однако вы топором не действуйте, если что...
Незнакомый, маленький и хромой мужичонка, смешно приплясывая, неистово визжал:
- Кирпичами их издаля! Бей в мою голову!
Он действительно схватил обломок кирпича, размахнулся и бросил его мне в живот, но раньше, чем я успел ответить ему, сверху, ястребом, свалился на него Кукушкин, и они, обнявшись, покатились в овраг. За Кукушкиным прибежал Панков, Баринов, кузнец, ещё человек десять, и тотчас же Кузьмин солидно заговорил:
- Ты, Михайло Антонов, человек умный, тебе известно: пожар мужика с ума сводит...
- Идёмте, Максимыч, на берег, в трактир, - сказал Ромась и, вынув трубку изо рта, резким движеньем сунул её в карман штанов. Подпираясь колом, он устало полез из оврага, и когда Кузьмин, идя рядом с ним, сказал что-то, он, не взглянув на него, ответил:
- Пошёл прочь, дурак!
На месте нашей избы тлела золотая груда углей, в середине её стояла печь, из уцелевшей трубы поднимался в горячий воздух голубой дымок. Торчали докрасна раскалённые прутья койки, точно ноги паука. Обугленные вереи ворот стояли у костра чёрными сторожами, одна верея в красной шапке углей и в огоньках, похожих на перья петуха.
- Сгорели книги, - сказал Хохол, вздохнув. - Это досадно!
Мальчишки загоняли палками в грязь улицы большие головни, точно поросят, они шипели и гасли, наполняя воздух едким беловатым дымом. Человек, лет пяти от роду, беловолосый, голубоглазый, сидя в тёплой, чёрной луже, бил палкой по измятому ведру, сосредоточенно наслаждаясь звуками ударов по железу. Мрачно шагали погорельцы, стаскивая в кучи уцелевшую домашнюю утварь. Плакали и ругались бабы, ссорясь из-за обгоревших кусков дерева. В садах за пожарищем недвижимо стояли деревья, листва многих порыжела от жары, и обилие румяных яблок стало виднее.
Мы сошли к реке, выкупались и потом молча пили чай в трактире на берегу.
- А с яблоками мироеды проиграли дело, - сказал Ромась.
Пришёл Панков, задумчивый и более мягкий, чем всегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31