..
Слышен свист крыльев - тень птицы мелькнула на светлой зелени двора, поседевшей от росы
Перекликаются петухи - их пятеро, проснулись гуси, мычит корова, и уже где-то скрипит плетень.
Я думаю о том, как уйду в степь и буду спать там на меже, на земле, сухой и теплой; дьячок - спит у ног моих, лежа вверх грудью, широкой, точно у битюга. Огненные волосы - как сияние вокруг головы, красное толстое лицо сердито надулось, рот открыт, и усы шевелятся. Руки у него длинные и в кистях - как лопаты.
Невольно думаешь о том, как этот мощный человек обнимает женщину,вероятно, всё ее лицо тонет в бороде и она смеется от щекотки, закидывая голову назад. Сколько у него может быть детей?
И так неприятно, обидно знать, что этот человек носит горе в своей груди,- радостям надо бы жить в ней!
В дверь смотрит кроткое лицо старухи, а в окно - первый солнечный луч.
Над рекою, шелковой и светлой, курится прозрачный туман, деревья и травы переживают тот странный момент напряженной неподвижности, когда ждешь, что вот сейчас они, вздрогнув, запоют, заговорят понятными душе голосами о великих тайнах своей жизни.
- Такой хороший человек,- шепчет старуха, жалобно глядя на огромное тело дьячка.
И, точно читая книгу, невидимую мне, она тихо и просто рассказывает историю о жене его.
- Согрешила она с одним человеком, а они заприметили это да и навели его, мужа, на них, а после засмеяли ее да и Демида, за то, что он ей простил грех. Она, с того смеха над нею, удавилась в чулане, а он вот непробудно запил... Уже второй год это, и скоро его сгонят с места. Мой не пил много да всё уговаривал его: "Ой, Демиде, не поддавайся людям, живи просто, они - свое, а ты - свое..."
Из маленьких тусклых глаз текут мелкие слезы и тают в припухших морщинах оплаканных щек. Маленькая голова трясется, как увядший лист осенью,- нельзя смотреть в это кроткое лицо, измятое старостью и печалью! Я ищу в душе - что бы сказать утешительного этому человеку? Не нахожу ни слова и чувствую себя обиженным.
Вспоминаются давно прочитанные где-то странные слова:
"Слуги богов не должны стонать, но смеяться, ибо стоны причиняют скорбь людям и богам".
- Мне надобно идти,- говорю я смущенный.
- О?
Ее восклицание торопливо, как будто она испугана моими словами, неверной рукою она шарит в юбке, и темные губы ее безмолвно шевелятся.
- Мне не надо денег, хозяйка, дайте хлеба, коли есть...
- Не треба - гроший? - переспрашивает она недоверчиво.
- А на что они мне?
- Ну, як хочете,- соглашается старуха, подумав.- Як хочете... Тоди спасиби вам!
...Предо мною в синем небе улыбается солнце, хвастливо распустив над землею павлиний хвост своих лучей.
Я ему подмигиваю: знакомо оно мне - пройдет часа два времени, и его улыбки будут жечь, как огонь. Но пока мы друг другу нравимся; я иду меж хлебов и пою песнь ему, владыке жизни.
Неприступный естеством,
Приступен мне быв,
В мене облекохся,
Все мое естество осветли
И своим вознесением возведе мя
Превыше всякого начала и власти!
...Будем жить просто: они - свое, а мы - свое!..
1 2 3 4
Слышен свист крыльев - тень птицы мелькнула на светлой зелени двора, поседевшей от росы
Перекликаются петухи - их пятеро, проснулись гуси, мычит корова, и уже где-то скрипит плетень.
Я думаю о том, как уйду в степь и буду спать там на меже, на земле, сухой и теплой; дьячок - спит у ног моих, лежа вверх грудью, широкой, точно у битюга. Огненные волосы - как сияние вокруг головы, красное толстое лицо сердито надулось, рот открыт, и усы шевелятся. Руки у него длинные и в кистях - как лопаты.
Невольно думаешь о том, как этот мощный человек обнимает женщину,вероятно, всё ее лицо тонет в бороде и она смеется от щекотки, закидывая голову назад. Сколько у него может быть детей?
И так неприятно, обидно знать, что этот человек носит горе в своей груди,- радостям надо бы жить в ней!
В дверь смотрит кроткое лицо старухи, а в окно - первый солнечный луч.
Над рекою, шелковой и светлой, курится прозрачный туман, деревья и травы переживают тот странный момент напряженной неподвижности, когда ждешь, что вот сейчас они, вздрогнув, запоют, заговорят понятными душе голосами о великих тайнах своей жизни.
- Такой хороший человек,- шепчет старуха, жалобно глядя на огромное тело дьячка.
И, точно читая книгу, невидимую мне, она тихо и просто рассказывает историю о жене его.
- Согрешила она с одним человеком, а они заприметили это да и навели его, мужа, на них, а после засмеяли ее да и Демида, за то, что он ей простил грех. Она, с того смеха над нею, удавилась в чулане, а он вот непробудно запил... Уже второй год это, и скоро его сгонят с места. Мой не пил много да всё уговаривал его: "Ой, Демиде, не поддавайся людям, живи просто, они - свое, а ты - свое..."
Из маленьких тусклых глаз текут мелкие слезы и тают в припухших морщинах оплаканных щек. Маленькая голова трясется, как увядший лист осенью,- нельзя смотреть в это кроткое лицо, измятое старостью и печалью! Я ищу в душе - что бы сказать утешительного этому человеку? Не нахожу ни слова и чувствую себя обиженным.
Вспоминаются давно прочитанные где-то странные слова:
"Слуги богов не должны стонать, но смеяться, ибо стоны причиняют скорбь людям и богам".
- Мне надобно идти,- говорю я смущенный.
- О?
Ее восклицание торопливо, как будто она испугана моими словами, неверной рукою она шарит в юбке, и темные губы ее безмолвно шевелятся.
- Мне не надо денег, хозяйка, дайте хлеба, коли есть...
- Не треба - гроший? - переспрашивает она недоверчиво.
- А на что они мне?
- Ну, як хочете,- соглашается старуха, подумав.- Як хочете... Тоди спасиби вам!
...Предо мною в синем небе улыбается солнце, хвастливо распустив над землею павлиний хвост своих лучей.
Я ему подмигиваю: знакомо оно мне - пройдет часа два времени, и его улыбки будут жечь, как огонь. Но пока мы друг другу нравимся; я иду меж хлебов и пою песнь ему, владыке жизни.
Неприступный естеством,
Приступен мне быв,
В мене облекохся,
Все мое естество осветли
И своим вознесением возведе мя
Превыше всякого начала и власти!
...Будем жить просто: они - свое, а мы - свое!..
1 2 3 4