OCR: Ustas PocketLib; SpellCheck: Roland
«Нью-Йорк и обратно»: АСТ; Москва; 2004
ISBN 5-17-025529-2
Аннотация
«Нью-Йорк и обратно» — легкая и изящная «джазовая легенда», сотворенная между «Тропиком Рака» и «Тропиком Козерога» и считающаяся своеобразной побочной линией этой дилогии. Впервые изданная лишь ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ после своего написания, эта книга, насквозь «внутренняя» и «джазово-тусовочная», и сейчас воспринимается ИСТИННОЙ ЛЕТОПИСЬЮ ДЖАЗ-КУЛЬТУРЫ 30-х…
Генри Миллер.
Коронованный король «джазовой культуры» 30-х гг. ХХ в.
ПЕРВЫЙ англоязычный автор, сделавший «литературной» и «нормативной» ненормативную лексику.
Автор ЛЕГЕНДАРНОЙ дилогии «Тропик Рака» и «Тропик Козерога» — и КУЛЬТОВОЙ по сию пору трилогии «Сексус», «Плексус» и «Нексус»
Генри Миллер
Нью-Йорк и обратно
Рассказ о путешествии до Нью-Йорка и обратно, в точности как он изложен в письме к Альфреду Перле, знаменитому французскому сочинителю из Вены, чей рекорд в составлении длинных посланий я только что побил.
Дорогой Фрэд,
Скорее всего я уеду на «Шамплейне» — том же теплоходе, на котором и прибыл: во-первых, он французский, а во-вторых, отплывает на день раньше, чем требуется. Куплю чулки для Мэгги, ну и все прочее, что придет на ум. Не знаю, как насчет Виллы Сера, зато «Отель-де-Террас» вполне даже меня устроит: это же тринадцатый аррондисментnote 1. Не заныкай мой велик. Он еще пригодится! И куда подевался граммофон? А то ведь я везу записи джазовых хитов — этакие проникновенные, экстатические колыбельные, напетые евнухами. (Самая известная зовется «Я верю в чудеса». В чудеса, представляешь! Как это похоже на американцев! Да хрен с ним, расскажу, когда увидимся, и кстати, я припас славную бутылочку вина — довольно ценного, хорошей выдержки. Здесь-то не раздобудешь ничего, кроме калифорнийских марочных или красного пойла даго — полное дерьмо. А набираться надо каждый день… Впрочем, объясню позже.)
Итак, Джоиnote 2, как жить-то будем, а? Разыщи меня! Хотя, есть подозрение, дела пойдут по-старому. Ладно, все равно приеду… Знаешь, еврей, опубликовавший мой «Сияющий пирог» в той революционной «Дэне Программ», здорово отыгрался на мне, озаглавив его: «Пришел, увидел, улизнул». Американцы, а особенно коммунисты, терпеть не могут выставленных из-за границы соотечественников. Я успел заслужить всеобщую неприязнь сразу везде, кроме разве глухих языческих окраин, где по выходным обжираются до чертиков. Вот здесь-то я и пою, отплясываю, насвистываю, развлекаюсь ночи напролет. Если вдуматься, ничего общего между мной и местными нет, одна лишь охота повеселиться. Правда, о настоящем кутеже в этих краях и не слыхивали: пошумят-погудят, и разойдутся. Как-то раз в Манхэссете мы с Эмилем столь усердно наяривали кекуок, что у приятеля сместилось одно яичко. Дивная выдалась ночь: мы надрались до того, что протрезвели. Ближе к концу гулянки я уселся за фортепьяно и принялся отбивать какую-то мелодию, фальшивя в каждой ноте. Как я играл! Будто сам Падеревскийnote 3 — под мухой. Покалечил несколько клавиш и все до единого ногти. Спать отправился в мексиканской шляпе с трехфутовыми полями, так она и валялась на моем животе подобно здоровенному подсолнуху. Утром пробудился почему-то в детской, а рядом — крохотная пишущая машинка: под хмельком и по буквам-то не попадешь. Еще я нашел распятие и четки — дар Общества Чудотворной Медали, Германтаун, Пенсильвания.
Да уж, уморительного я насмотрелся — хоть отбавляй, а посмеяться почти не над чем. Когда вернусь в Париж, только и буду вспоминать вечера, проведенные на диванчиках в кабинетах, где все наперебой напыщенно и бесцеремонно судачили о социально-экономических условиях, то и дело не к месту приплетая Пруста и Кокто. (Сейчас в Америке рассуждать о Прусте или Джойсе значит быть ультрасовременным! Любой дурак может брякнуть: «Что это все болтают о сюрреализме? Объясните, что он такое?» Обычно я доходчиво растолковываю: это когда ты помочишься в пивную кружку товарища, а тот ее по ошибке залпом и осушит.)
На днях повстречал Уильяма Карлоса Уильямса, отлично гульнули вместе у Хилераnote 4. Холти явился с двумя обкуренными зятьями, один из которых играл на пианино. Нагрузились вдрызг, даже Лизетт. Когда все готовы были отрубиться, кто-то как заорет: дескать, любое искусство локально! Что тут поднялось! Трудно описать. Хилер в подштанниках, скрестив ноги, бренчит «Верь мне, любимый» — новая фишка сезона. Заваливается швейцар и устраивает сущий бедлам — оказывается, он служил пилотом у Муссолини. Приходят сестрицы Докстадт, те, что пишут для дешевых журналов. И еще мосье Бруине, который тридцать девять лет провел в Америке, а с виду — вылитый француз. Он был без ума от сладкой блондиночки из «Ванитиз». К несчастью, девица так напилась, — что, усевшись на колени к ухажеру, облевала его с головы до пят, чем несколько охладила любовный пыл.
Я привожу все эти подробности, потому что без них портрет Америки неполон. Повсюду пьянство, рвота, мордобой и битые стекла. Мне и самому раза два чуть не размозжили голову. Ночами люди бродят по ярко освещенным улицам в поисках неприятностей. К тебе могут запросто подойти и вызвать на драку потехи ради! Наверное, это из-за климата — и машин. От них тут все сдвинулись. Ничего не желают делать вручную. Даже двери распахиваются, как по волшебству: ступишь на педаль — и на тебе, открыто. Так недолго и до галлюцинаций дойти. А их патентованные зелья! Экслакс от несварения (несварением страдает каждый, кого ни возьми!), алказельцер от похмелья. По утрам головы трещат у всех. Посему на завтрак требуется бромзельцер — разумеется, с апельсиновым соком и горячими оладьями. И непременно накачаться, иначе день не в день. Так тебе скажут в любом вагоне подземки. Говори на одном дыхании, действуй стремительно, а в кармане пусто, и все до нитки заложено-перезаложено, и за углом (всегда за углом!) кто-то процветает, не беспокойся, продолжай улыбаться, верь мне, любимый, и так далее, и тому подобное. Песни просто великолепны, особенно слова. Жаль, что я не иностранец и слышу их не впервые. Сейчас, к примеру, в моде такая: «Предмет моей печали подпортил мою талию…» Эту запись я тоже захватил.
Одним относительно «музыкальным» воскресным вечером цыганка Роза Ли, зажав гавайский лей в руке, пропела: «Уложи меня!» И потом толковала, как славно время от времени удачно перепихнуться; она готова была разлечься хоть на пианино, хоть на полу. Или даже по-старомодному, если надо. Удивительное дело: заведение почти пустовало. Уже через полчаса люди теряют остатки воспитания и ломятся вперед, на места с хорошим обзором. Стриптизерши болтают с посетителями прямо во время выступления. Coup de gracenote 5 наступает, когда, избавившись от последнего клочка эфемерной одежды, танцовщицы оставляют на теле только блестящий пояс, под которым качается фиговый листок, а чаще — восхитительный женский кустик. Порою сцена затемняется, и в ярком пятне прожектора красотки исполняют танец живота. Чудесно видеть пупок, сияющий подобно светлячку или начищенной монетке в пятьдесят центов. Еще лучше смотреть, как танцовщица сжимает руками груди. И потом какой-нибудь дебил ревет через усилитель: «Подайте руку своей малышке!» Или еще: «И вот, леди и джентльмены, представляем вам очаровательнейшую мисс Хлорину Дюваль, только из Голливуда, из „Казино де Пари“.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22