Идете вы вдвоем, с этим человеком, – показал он на родственника. – Держитесь все время рядом, друг друга не знаете. Это ясно?
– Абсолютно.
– Стюардесса рядом будет, пойдет впереди. Если что, увидит оперов, собак, перевесит сумку на другое плечо. Так что вы на нее смотрите. Тогда совсем близко к нему надо быть.
Катя кивнула, но на стюардессу и на родственника даже не взглянула.
– Собаки если кинутся, не пугайтесь. Это течная сука, у него на штанах ее кровь будет. Собаки по-любому на этот запах среагируют, даже если вы в метре от него будете. Его возьмут, пока будут проверять, вы с товаром уйдете. Вопросы есть у вас?
– Есть один. А среди тех собак сук не бывает? – спросила Катя.
– Служебные собаки в основном кобели. В девяноста процентах случаев.
– Ну, это ничего еще… Я на кобелей везучая.
Стюардесса кисло отвернулась, Ильяс улыбнулся.
– Дай обувку примерить, – приказал он. Маленький достал из под сиденья коробку с надписью «Гуччи».
– Наденьте, тридцать шестой размер, ваш, как просили, – в коробке лежали модные красные сапоги на толстой платформе.
– Просили, во-первых, тридцать шесть с половиной, – спокойно ответила Катя, – а во-вторых – синие.
– Тридцать шесть с половиной не было, не нашли, – занервничал маленький, – вам в них только два часа пробыть… А уж синие или красные, это значения не имеет…
Стюардесса злорадно блеснула глазками.
– Это в твоем колхозе значения не имеет, – вдруг ледяным голосом произнесла Катя. – В горах. А здесь имеет. Я под синие сапоги одета.
Маленький побагровел, а Ильяс осторожно заметил:
– Послушай, сапоги поменять никак не получится, товар уже в эти заложен. Почему в красных не можешь?
– Да я хоть с голой задницей могу. Только люди внимание обращать будут… Вы же под свой костюм папаху не носите? Да еще с товаром…
Ильяс задумался и почему-то посмотрел на родственника-горца.
– Э, у нас по-всякому ходят, – помрачнел он и вдруг резко перешел на даргинский. Маленький начал было оправдываться, но Ильяс начал просто звереть от ярости. Положение надо было как-то спасать.
– К этим сапогам сумку хотя бы красную надо, – сказала Катя безразличным тоном и поднялась.
Маленький судорожно посмотрел на часы.
– Пятнадцать минут осталось…
Но Ильяс рявкнул, и тот бросился к двери.
Маленький едва поспевал за длинноногой Катей; около витрины бутика она приостановилась. Снаружи на стенде висели сумки, маленький сдернул красную и бросился к кассе. Катя, не обращая на него внимания, не спеша вошла, стала выбирать.
– Вот же, красная, купил уже, – прошипел маленький, весь покрытый потом.
– Эту маме своей подари.
Тот пошел пятнами и утерся носовым платком. Пришлось отнести эту сумку назад любезному юноше-продавцу и еще подождать. Наконец Катя выбрала подходящую, сунула ему в руки и направилась к выходу.
Маленький посмотрел на ценник, но Катя уже выходила из магазина. Обливаясь потом, он вытряхнул продавцу мятую кучу денег из карманов, тот невыносимо долго их расправлял, а потом сказал:
– Прошу прощения, еще тысяча шестьсот двадцать рублей.
Маленький изменился в лице – денег у него больше не было.
– Слушай… Возьми часы, а… «Редженси», швейцарские… Две штуки стоят… Очень надо, сумочка понравилась… Можешь, а?
Юноша любезно улыбнулся.
– Да, это возможно, – вежливо ответил он.
Маленький несся через стоянку аэропорта, как карманник.
Сучке задрали хвост, помакали ваткой. Потом втерли кровь в отвороты брюк и в носки мрачному родственнику-гангстеру.
Катя надела сапоги, пересыпала содержимое своей сумочки в новую.
По знаку Ильяса гангстер взял чемодан и вышел из автобуса.
Через стоянку он направился к залу вылетов.
Пара беспородных кобелей на остановке маршрутного такси задрали носы и припустили по ветру.
Ильяс помог выйти Кате и открыл перед ней дверь «мерседеса».
Гангстер-горец с тяжеленным чемоданом почти миновал стоянку, увидел, как остановился перед входом белый микроавтобус и высадил стюардессу.
Собаки с воодушевлением неслись через всю площадь, но, к счастью, человек с чемоданом уже заходил в стеклянные двери. Как раз за его спиной выскочила из «мерседеса» девушка и зашла следом.
В комнате свиданий ростовской колонии строгого режима – осужденные женщины. Они говорят в камеру.
– Соколова Евгения, 105-я, часть первая, восемь лет…
– Кантор Татьяна, 206-я, 101-я, часть третья, шесть лет…
– Гудзиева Эльмира…
– Вележаева Анастасия…
– Коротких Ирина…
– Разлогова Светлана, 105-я, часть вторая. Третий год заканчивается, полсрока уже. А вы кино снимать будете?
– Да, кино, – отвечает Армен. – Артистку ищу. Вам с этой девушкой встречаться не приходилось?
…Сзади остались серые кирпичные корпуса и вышки, пролетела внизу паханая полоса с колючкой. В степи еще кое-где лежал снег, особенно в оврагах, с высоты взгляд охватывал курганы, шоссе, которое гудело впереди. Воздушный поток поднимал вверх, но уже гудела снизу четырехрядка, разнося высоко в небо запах соляры, асфальта и жженой резины. Со стороны станицы поднимался дым завода и печных труб.
СТАВРОПОЛЬ. ВЕЧЕР
В пустом темном зале ставропольского театра за освещенным режиссерским пультом сидит Армен. Курит. Идет репетиция «Дяди Вани». Армен изредка подает реплики, что-то спокойно объясняет.
В зал тихо заходят три человека, одетые в черные дорогие костюмы, и вежливо останавливаются у входа. Ассистентка, пробравшись к ним между стульями, о чем-то растерянно шепчется, но Армен вроде не обращает на это внимания, и она усаживает незнакомцев на последний ряд. Один из них – Ильяс. Репетиция продолжается.
Гости внимательно смотрят спектакль.
– Дорогая, что за постановка? – тихо интересуется Ильяс.
– Чехов… «Дядя Ваня», – робко отвечает девушка.
– «Дядя Ваня»… Ты извини, я из аула сам, – улыбается Ильяс. – За всю жизнь только одну книгу прочитал. В шестнадцать лет. «Духи сибирской равнины» называется. Про шаманов, древних людей… Интересная… Больше ни одной книги не прочитал.
Девушка поправляет очки.
– Этот режиссер, который постановки делает?
– Да… Это режиссер.
Не оборачиваясь, Армен невольно прислушивается к тому, что происходит сзади.
В зал заходит толстый человек с папкой.
– Продолжайте, продолжайте, – машет он в сторону сцены и небрежно здоровается за руку с Арменом.
– А этот кто? – спрашивает Ильяс.
– Это главный режиссер.
– Зачем доктор на табуретку встает, как аист! – громко говорит главреж по-армянски. – Что, повеситься хочет?
– Так лучше, Арутюн Тигранович, – по-русски сухо отвечает Армен.
– Как лучше, чем лучше? Мне это непонятно! Если только он повеситься хочет… Ты повеситься хочешь, Владимирцев?
Пожилой актер смущенно улыбается.
– Не хочешь? А молодой режиссер – почему-то хочет кого-нибудь повесить… – все балагурит главреж.
Армен бледнеет, по-прежнему думая про странных людей на последнем ряду.
– Я бы вас повесил с удовольствием, Арутюн Тигранович, – вдруг глухо произносит он и начинает собирать бумаги. – Репетиция окончена, спасибо.
Главреж непроизвольно открывает рот, растерянно озирается по сторонам и натыкается взглядом на трех дагестанских бандитов в глубине зала.
Ильяс, выдержав паузу, приветливо говорит:
– «Дядя Ваня», в школе дети даже учат… Что ему непонятно было?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Абсолютно.
– Стюардесса рядом будет, пойдет впереди. Если что, увидит оперов, собак, перевесит сумку на другое плечо. Так что вы на нее смотрите. Тогда совсем близко к нему надо быть.
Катя кивнула, но на стюардессу и на родственника даже не взглянула.
– Собаки если кинутся, не пугайтесь. Это течная сука, у него на штанах ее кровь будет. Собаки по-любому на этот запах среагируют, даже если вы в метре от него будете. Его возьмут, пока будут проверять, вы с товаром уйдете. Вопросы есть у вас?
– Есть один. А среди тех собак сук не бывает? – спросила Катя.
– Служебные собаки в основном кобели. В девяноста процентах случаев.
– Ну, это ничего еще… Я на кобелей везучая.
Стюардесса кисло отвернулась, Ильяс улыбнулся.
– Дай обувку примерить, – приказал он. Маленький достал из под сиденья коробку с надписью «Гуччи».
– Наденьте, тридцать шестой размер, ваш, как просили, – в коробке лежали модные красные сапоги на толстой платформе.
– Просили, во-первых, тридцать шесть с половиной, – спокойно ответила Катя, – а во-вторых – синие.
– Тридцать шесть с половиной не было, не нашли, – занервничал маленький, – вам в них только два часа пробыть… А уж синие или красные, это значения не имеет…
Стюардесса злорадно блеснула глазками.
– Это в твоем колхозе значения не имеет, – вдруг ледяным голосом произнесла Катя. – В горах. А здесь имеет. Я под синие сапоги одета.
Маленький побагровел, а Ильяс осторожно заметил:
– Послушай, сапоги поменять никак не получится, товар уже в эти заложен. Почему в красных не можешь?
– Да я хоть с голой задницей могу. Только люди внимание обращать будут… Вы же под свой костюм папаху не носите? Да еще с товаром…
Ильяс задумался и почему-то посмотрел на родственника-горца.
– Э, у нас по-всякому ходят, – помрачнел он и вдруг резко перешел на даргинский. Маленький начал было оправдываться, но Ильяс начал просто звереть от ярости. Положение надо было как-то спасать.
– К этим сапогам сумку хотя бы красную надо, – сказала Катя безразличным тоном и поднялась.
Маленький судорожно посмотрел на часы.
– Пятнадцать минут осталось…
Но Ильяс рявкнул, и тот бросился к двери.
Маленький едва поспевал за длинноногой Катей; около витрины бутика она приостановилась. Снаружи на стенде висели сумки, маленький сдернул красную и бросился к кассе. Катя, не обращая на него внимания, не спеша вошла, стала выбирать.
– Вот же, красная, купил уже, – прошипел маленький, весь покрытый потом.
– Эту маме своей подари.
Тот пошел пятнами и утерся носовым платком. Пришлось отнести эту сумку назад любезному юноше-продавцу и еще подождать. Наконец Катя выбрала подходящую, сунула ему в руки и направилась к выходу.
Маленький посмотрел на ценник, но Катя уже выходила из магазина. Обливаясь потом, он вытряхнул продавцу мятую кучу денег из карманов, тот невыносимо долго их расправлял, а потом сказал:
– Прошу прощения, еще тысяча шестьсот двадцать рублей.
Маленький изменился в лице – денег у него больше не было.
– Слушай… Возьми часы, а… «Редженси», швейцарские… Две штуки стоят… Очень надо, сумочка понравилась… Можешь, а?
Юноша любезно улыбнулся.
– Да, это возможно, – вежливо ответил он.
Маленький несся через стоянку аэропорта, как карманник.
Сучке задрали хвост, помакали ваткой. Потом втерли кровь в отвороты брюк и в носки мрачному родственнику-гангстеру.
Катя надела сапоги, пересыпала содержимое своей сумочки в новую.
По знаку Ильяса гангстер взял чемодан и вышел из автобуса.
Через стоянку он направился к залу вылетов.
Пара беспородных кобелей на остановке маршрутного такси задрали носы и припустили по ветру.
Ильяс помог выйти Кате и открыл перед ней дверь «мерседеса».
Гангстер-горец с тяжеленным чемоданом почти миновал стоянку, увидел, как остановился перед входом белый микроавтобус и высадил стюардессу.
Собаки с воодушевлением неслись через всю площадь, но, к счастью, человек с чемоданом уже заходил в стеклянные двери. Как раз за его спиной выскочила из «мерседеса» девушка и зашла следом.
В комнате свиданий ростовской колонии строгого режима – осужденные женщины. Они говорят в камеру.
– Соколова Евгения, 105-я, часть первая, восемь лет…
– Кантор Татьяна, 206-я, 101-я, часть третья, шесть лет…
– Гудзиева Эльмира…
– Вележаева Анастасия…
– Коротких Ирина…
– Разлогова Светлана, 105-я, часть вторая. Третий год заканчивается, полсрока уже. А вы кино снимать будете?
– Да, кино, – отвечает Армен. – Артистку ищу. Вам с этой девушкой встречаться не приходилось?
…Сзади остались серые кирпичные корпуса и вышки, пролетела внизу паханая полоса с колючкой. В степи еще кое-где лежал снег, особенно в оврагах, с высоты взгляд охватывал курганы, шоссе, которое гудело впереди. Воздушный поток поднимал вверх, но уже гудела снизу четырехрядка, разнося высоко в небо запах соляры, асфальта и жженой резины. Со стороны станицы поднимался дым завода и печных труб.
СТАВРОПОЛЬ. ВЕЧЕР
В пустом темном зале ставропольского театра за освещенным режиссерским пультом сидит Армен. Курит. Идет репетиция «Дяди Вани». Армен изредка подает реплики, что-то спокойно объясняет.
В зал тихо заходят три человека, одетые в черные дорогие костюмы, и вежливо останавливаются у входа. Ассистентка, пробравшись к ним между стульями, о чем-то растерянно шепчется, но Армен вроде не обращает на это внимания, и она усаживает незнакомцев на последний ряд. Один из них – Ильяс. Репетиция продолжается.
Гости внимательно смотрят спектакль.
– Дорогая, что за постановка? – тихо интересуется Ильяс.
– Чехов… «Дядя Ваня», – робко отвечает девушка.
– «Дядя Ваня»… Ты извини, я из аула сам, – улыбается Ильяс. – За всю жизнь только одну книгу прочитал. В шестнадцать лет. «Духи сибирской равнины» называется. Про шаманов, древних людей… Интересная… Больше ни одной книги не прочитал.
Девушка поправляет очки.
– Этот режиссер, который постановки делает?
– Да… Это режиссер.
Не оборачиваясь, Армен невольно прислушивается к тому, что происходит сзади.
В зал заходит толстый человек с папкой.
– Продолжайте, продолжайте, – машет он в сторону сцены и небрежно здоровается за руку с Арменом.
– А этот кто? – спрашивает Ильяс.
– Это главный режиссер.
– Зачем доктор на табуретку встает, как аист! – громко говорит главреж по-армянски. – Что, повеситься хочет?
– Так лучше, Арутюн Тигранович, – по-русски сухо отвечает Армен.
– Как лучше, чем лучше? Мне это непонятно! Если только он повеситься хочет… Ты повеситься хочешь, Владимирцев?
Пожилой актер смущенно улыбается.
– Не хочешь? А молодой режиссер – почему-то хочет кого-нибудь повесить… – все балагурит главреж.
Армен бледнеет, по-прежнему думая про странных людей на последнем ряду.
– Я бы вас повесил с удовольствием, Арутюн Тигранович, – вдруг глухо произносит он и начинает собирать бумаги. – Репетиция окончена, спасибо.
Главреж непроизвольно открывает рот, растерянно озирается по сторонам и натыкается взглядом на трех дагестанских бандитов в глубине зала.
Ильяс, выдержав паузу, приветливо говорит:
– «Дядя Ваня», в школе дети даже учат… Что ему непонятно было?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53