Просидели всю ночь.
На фронте происходят самые невероятные встречи. На границе с Румынией мы встретились с генералом Г. Шейпаком. Раньше он был военным комиссаром Душанбе».
…Помилуйте, Георгий Павлович! Ну что вы такое сейчас сказали! Не был никогда генерал Шейпак комиссаром в Душанбе! То есть, может быть, он и был комиссаром (не знаю), но только не в Душанбе, а в Сталинабаде! И в 1937 году, когда он стал другом Сталинабадского русского драматического театра, и в момент вашей встречи с ним на фронте Шейпаку и в страшном сне не снилось, что Сталинабад когда-нибудь переименуют в Душанбе. Куда смотрела ваша редактура? Они выхолостили ваши воспоминания, выхолостили ваш юмор, придали вашему лицу — общее выражение, а вы известны «лица не общим выраженьем», и вдобавок раньше времени (задним числом) переименовали Сталинабад в Душанбе. Не вздумайте где-нибудь сказать (написать): «Я работал в Санкт-Петербурге в БДТ»… Это будет такой же нонсенс, как работа военным комиссаром Шейпака в Душанбе в 1937 году.
Шейпак (в Сталинабаде) пил пиво с Ширшовым. Ухаживал за Лидочкой Бергер (в Сталинабаде) и восхищался Саррой Косогляд в «Повести о женщине», ее демоническая внешность сразила Шейпака. И конечно же генерал Шейпак был рад встретить героическую Саррочку среди фронтовых артисток.
И наверное, генерал Шейпак закатил после концерта грандиозный банкет. Генералы и полковники на банкеты не скупились. Вы пили воду и крякали, зато налегали на американскую тушенку. Артисты (и артистки) принимали по сто грамм (и больше) и тушенкой (она называлась «второй фронт») тоже не брезговали.
Первый тост был ВСЕГДА «За Сталина!», второй — «За победу!». Никогда не наоборот, но иногда объединенно: «За Сталина — за победу!»
Что было, то было, Георгий Павлович!
«Здесь, на фронте (Шейпак. — М. В.) командовал дивизией. Он потом, когда все обошлось благополучно, рассказал, какой опасности мы подвергались. Вокруг все гремело. Свист пуль, очереди автоматов, артиллерийский обстрел. Прошло много лет с тех пор, и я могу честно сказать, о чем я вспоминал в те, казавшиеся мне последними, минуты жизни. Я вспоминал не о доме, не о театре — о футболе. В этой игре есть мужество, оптимизм наступления. Это бодрило и придавало силы.
Наши войска с тяжелыми, упорными боями вступили в Румынию. Эти бои в сводке Совинформбюро была названы боями местного значения. Какого напряжения сил, отваги, ума требовали они — эти бои «местного значения»!
А весна брала свое. В 1944 году она была какой-то особенно бурной. Все вокруг было в буйном цветении. Артисты знают, что, когда на сцене стреляют из стартового пистолета, долго не проходит запах гари. Когда же непрерывно в течение многих часов рвутся снаряды, весь воздух пропитан запахом пороха и крови. Но стоило тишине установиться хотя бы на несколько минут, как в легкие врывался аромат сирени. Это были контрасты жизни, которые исповедовал в искусстве мой учитель, замечательный советский артист и режиссер Алексей Денисович Дикий. Война — и сирень. Смерть — и жизнь. «…»
Фалешты, Флорешты, Скуляны… Гибель артистов из театра Немировича-Данченко произошла почти на наших глазах! Только что разговаривали с ними, простились. Они погрузились в машину, тронулись. В это время началась бомбежка. Бомба угодила в машину прямым попаданием.
25 мая утром переехали через Прут. Румыния. Отроги Карпат. Я не люблю пышных декораций. Но здесь природа — как в Большом театре. Естественный, образуемый горами амфитеатр. В таком театре мне никогда не приходилось играть. Он немного напоминает теперешний зал Театра сатиры в Москве. В котловине — загадочная акустика. Похоже на ревербератор: голос подхватывает и повторяет эхо. Звук становится глубоким, вкрадчивым.
Дали несколько концертов в городах Румынии. Было красиво необыкновенно. По склонам — сплошь зрители, тысячи зрителей, как на стадионе.
Перед нами — Яссы, до них двенадцать километров, до передовой — четыре. Изумительное, сказочное цветение природы. Спуски. Подъемы. Не верилось, что кругом война.
В Скулянах перед концертом и во время концерта был сильный артобстрел. Над головой со свистом летели снаряды. Рвались на расстоянии двухсот — трехсот метров. Жутко! И результат — к нам привезли десятки раненых «…».
Мы на передовой пообвыклись, осторожность перед опасностью притупилась. А это ни к чему хорошему не приводит. Отправились на очередной концерт. Нас предупредили, что километра два будем ехать простреливаемой дорогой, так что лучше полежать на дне грузовика. Мы так и сделали. Саше Бендеру надоело, он высунулся — пуля прошила плечо. Молодой. Рана быстро затянулась.
К месту концерта надо было пройти протоптанной тропкой по вспаханному полю. Метрах в двух от тропинки валялась походная табуретка с красным сафьяновым верхом. Кто-то легкомысленно потянулся к забавной вещице. Майор Караулов крикнул вовремя:
— Отставить!
Табуретка была заминирована. Фрицы частенько оставляют такие сюрпризы. «…»
Город Ботошани. Он почти цел, разрушений немного. Загорелые женщины, яркие, пестро одетые. Много любопытного, непривычного. Разместились по частным квартирам. Я у пожилых супругов. Всю ночь они не спали, боялись. Я тоже не спал — старики шептались, шаркали, подходили к двери нашей комнаты, прислушивались. «…»
Бельцы. Вечерний концерт шел под сплошной налет авиации. С одиннадцати часов вечера до четырех часов утра бомбили непрерывно. Взрывы. Небо в огнях. Горит вокзал. Рвутся боеприпасы. В шесть часов утра снова бомбежка. Двенадцать истребителей. Побежали в укрытие. Наших раненых, бегущих через двор, расстреливал из пулемета фашистский ас».
…И тут Сарра вскочила и закричала:
— Не могу больше! Не могу больше… Не могу! Лицо ее было землисто-серым, и губы были серые -
только брови и глаза чернели под черным платком.
— Не могу смеяться… Не могу петь, не могу надевать белое платье. Рядом ужас… Рядом смерть… Я не могу!…
— Все не могут — и все преодолели, — сказала Степанова.
— Не могу… преодо-левать!… Не хочу преодолевать… Не хочу жить!
— Сядь, Сарра! — прошептала Королева. — У нас сегодня еще один концерт.
Раненый на костылях, с перевязанной культей как-то смешно кувыркнулся — костыль отлетел, а раненый упал лицом в землю. У Сарры началась рвота.
Ее рвало желчью… Наверное, она не ела несколько дней, но этого никто не замечал. Наверное, она давно надломилась, но этого не замечали. Ее рвало желчью, Сарра тряслась и выкрикивала:
— Не могу больше, не могу… Не могу! Менглет растерялся. Первый раз за все фронтовые дни…
— Сарра, — наконец прошептал он, — тебе нужен врач. Мы тебе помочь бессильны.
Сарра его не слышала. Она утерла черным платком лицо:
— Я… сейчас… умру… Я не могу больше…
Ас — улетел. Бомбежка кончилась. Убитых подобрали. Сарру — увезла санитарная машина. Сарра не умерла. Но во фронтовой театр она не вернулась.
«Один из последних наших концертов состоялся во время праздника летчиков. Присутствовали генерал-полковник Шумилов, братья Глинки, А.И. Покрышкин — знаменитые летчики, Герои Советского Союза.
После прощального концерта выехали в Москву. Из Москвы наш театр сразу направили в Воронеж. Это мой родной город. Здесь я родился, здесь впервые вышел на подмостки, сыграл первую роль, впервые ударил по футбольному мячу, впервые влюбился…
Все мои заветные, родные места разбиты:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
На фронте происходят самые невероятные встречи. На границе с Румынией мы встретились с генералом Г. Шейпаком. Раньше он был военным комиссаром Душанбе».
…Помилуйте, Георгий Павлович! Ну что вы такое сейчас сказали! Не был никогда генерал Шейпак комиссаром в Душанбе! То есть, может быть, он и был комиссаром (не знаю), но только не в Душанбе, а в Сталинабаде! И в 1937 году, когда он стал другом Сталинабадского русского драматического театра, и в момент вашей встречи с ним на фронте Шейпаку и в страшном сне не снилось, что Сталинабад когда-нибудь переименуют в Душанбе. Куда смотрела ваша редактура? Они выхолостили ваши воспоминания, выхолостили ваш юмор, придали вашему лицу — общее выражение, а вы известны «лица не общим выраженьем», и вдобавок раньше времени (задним числом) переименовали Сталинабад в Душанбе. Не вздумайте где-нибудь сказать (написать): «Я работал в Санкт-Петербурге в БДТ»… Это будет такой же нонсенс, как работа военным комиссаром Шейпака в Душанбе в 1937 году.
Шейпак (в Сталинабаде) пил пиво с Ширшовым. Ухаживал за Лидочкой Бергер (в Сталинабаде) и восхищался Саррой Косогляд в «Повести о женщине», ее демоническая внешность сразила Шейпака. И конечно же генерал Шейпак был рад встретить героическую Саррочку среди фронтовых артисток.
И наверное, генерал Шейпак закатил после концерта грандиозный банкет. Генералы и полковники на банкеты не скупились. Вы пили воду и крякали, зато налегали на американскую тушенку. Артисты (и артистки) принимали по сто грамм (и больше) и тушенкой (она называлась «второй фронт») тоже не брезговали.
Первый тост был ВСЕГДА «За Сталина!», второй — «За победу!». Никогда не наоборот, но иногда объединенно: «За Сталина — за победу!»
Что было, то было, Георгий Павлович!
«Здесь, на фронте (Шейпак. — М. В.) командовал дивизией. Он потом, когда все обошлось благополучно, рассказал, какой опасности мы подвергались. Вокруг все гремело. Свист пуль, очереди автоматов, артиллерийский обстрел. Прошло много лет с тех пор, и я могу честно сказать, о чем я вспоминал в те, казавшиеся мне последними, минуты жизни. Я вспоминал не о доме, не о театре — о футболе. В этой игре есть мужество, оптимизм наступления. Это бодрило и придавало силы.
Наши войска с тяжелыми, упорными боями вступили в Румынию. Эти бои в сводке Совинформбюро была названы боями местного значения. Какого напряжения сил, отваги, ума требовали они — эти бои «местного значения»!
А весна брала свое. В 1944 году она была какой-то особенно бурной. Все вокруг было в буйном цветении. Артисты знают, что, когда на сцене стреляют из стартового пистолета, долго не проходит запах гари. Когда же непрерывно в течение многих часов рвутся снаряды, весь воздух пропитан запахом пороха и крови. Но стоило тишине установиться хотя бы на несколько минут, как в легкие врывался аромат сирени. Это были контрасты жизни, которые исповедовал в искусстве мой учитель, замечательный советский артист и режиссер Алексей Денисович Дикий. Война — и сирень. Смерть — и жизнь. «…»
Фалешты, Флорешты, Скуляны… Гибель артистов из театра Немировича-Данченко произошла почти на наших глазах! Только что разговаривали с ними, простились. Они погрузились в машину, тронулись. В это время началась бомбежка. Бомба угодила в машину прямым попаданием.
25 мая утром переехали через Прут. Румыния. Отроги Карпат. Я не люблю пышных декораций. Но здесь природа — как в Большом театре. Естественный, образуемый горами амфитеатр. В таком театре мне никогда не приходилось играть. Он немного напоминает теперешний зал Театра сатиры в Москве. В котловине — загадочная акустика. Похоже на ревербератор: голос подхватывает и повторяет эхо. Звук становится глубоким, вкрадчивым.
Дали несколько концертов в городах Румынии. Было красиво необыкновенно. По склонам — сплошь зрители, тысячи зрителей, как на стадионе.
Перед нами — Яссы, до них двенадцать километров, до передовой — четыре. Изумительное, сказочное цветение природы. Спуски. Подъемы. Не верилось, что кругом война.
В Скулянах перед концертом и во время концерта был сильный артобстрел. Над головой со свистом летели снаряды. Рвались на расстоянии двухсот — трехсот метров. Жутко! И результат — к нам привезли десятки раненых «…».
Мы на передовой пообвыклись, осторожность перед опасностью притупилась. А это ни к чему хорошему не приводит. Отправились на очередной концерт. Нас предупредили, что километра два будем ехать простреливаемой дорогой, так что лучше полежать на дне грузовика. Мы так и сделали. Саше Бендеру надоело, он высунулся — пуля прошила плечо. Молодой. Рана быстро затянулась.
К месту концерта надо было пройти протоптанной тропкой по вспаханному полю. Метрах в двух от тропинки валялась походная табуретка с красным сафьяновым верхом. Кто-то легкомысленно потянулся к забавной вещице. Майор Караулов крикнул вовремя:
— Отставить!
Табуретка была заминирована. Фрицы частенько оставляют такие сюрпризы. «…»
Город Ботошани. Он почти цел, разрушений немного. Загорелые женщины, яркие, пестро одетые. Много любопытного, непривычного. Разместились по частным квартирам. Я у пожилых супругов. Всю ночь они не спали, боялись. Я тоже не спал — старики шептались, шаркали, подходили к двери нашей комнаты, прислушивались. «…»
Бельцы. Вечерний концерт шел под сплошной налет авиации. С одиннадцати часов вечера до четырех часов утра бомбили непрерывно. Взрывы. Небо в огнях. Горит вокзал. Рвутся боеприпасы. В шесть часов утра снова бомбежка. Двенадцать истребителей. Побежали в укрытие. Наших раненых, бегущих через двор, расстреливал из пулемета фашистский ас».
…И тут Сарра вскочила и закричала:
— Не могу больше! Не могу больше… Не могу! Лицо ее было землисто-серым, и губы были серые -
только брови и глаза чернели под черным платком.
— Не могу смеяться… Не могу петь, не могу надевать белое платье. Рядом ужас… Рядом смерть… Я не могу!…
— Все не могут — и все преодолели, — сказала Степанова.
— Не могу… преодо-левать!… Не хочу преодолевать… Не хочу жить!
— Сядь, Сарра! — прошептала Королева. — У нас сегодня еще один концерт.
Раненый на костылях, с перевязанной культей как-то смешно кувыркнулся — костыль отлетел, а раненый упал лицом в землю. У Сарры началась рвота.
Ее рвало желчью… Наверное, она не ела несколько дней, но этого никто не замечал. Наверное, она давно надломилась, но этого не замечали. Ее рвало желчью, Сарра тряслась и выкрикивала:
— Не могу больше, не могу… Не могу! Менглет растерялся. Первый раз за все фронтовые дни…
— Сарра, — наконец прошептал он, — тебе нужен врач. Мы тебе помочь бессильны.
Сарра его не слышала. Она утерла черным платком лицо:
— Я… сейчас… умру… Я не могу больше…
Ас — улетел. Бомбежка кончилась. Убитых подобрали. Сарру — увезла санитарная машина. Сарра не умерла. Но во фронтовой театр она не вернулась.
«Один из последних наших концертов состоялся во время праздника летчиков. Присутствовали генерал-полковник Шумилов, братья Глинки, А.И. Покрышкин — знаменитые летчики, Герои Советского Союза.
После прощального концерта выехали в Москву. Из Москвы наш театр сразу направили в Воронеж. Это мой родной город. Здесь я родился, здесь впервые вышел на подмостки, сыграл первую роль, впервые ударил по футбольному мячу, впервые влюбился…
Все мои заветные, родные места разбиты:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73